Страница 6 из 100
Пока Дмитрий скатывал в кольцо фонендоскоп, запихивал его в папку, женщина достала десятирублевую бумажку, протянула ему. Он выставил руки перед собой, словно приготовился отбить мяч, летевший прямо на него, с растерянностью сказал:
— Что вы?.. Что вы?..
— Возьмите, уважьте хоть раз, — попросила женщина. — Всегда к вам обращаемся…
— Не предлагайте мне денег, а то в другой раз не приду, — сказал Дмитрий и ушел.
На улице он стал ловить такси, и вначале ему не повезло: две свободные машины с зелеными огоньками прошли мимо, хотя он каждый раз выбегал на мостовую и усиленно махал; водитель третьей машины только чуть притормозил и крикнул, что едет в автопарк. Дмитрий уже с тревогой подумал: «Кажется, опоздал», но четвертое такси, ехавшее в обратную сторону, неожиданно развернулось и остановилось около него. Он быстро залез в машину, сказал шоферу, куда везти, и достал сигареты. Теперь он знал, что не опоздает, и ему было приятно покурить.
В небольшой актовый зал он вбежал за пять минут до начала защиты. Тут Дмитрия опять зазнобило, во рту у него пересохло. Он нервно шагал по узкому проходу между стульев, кивками отвечал на приветствия знакомых врачей, научных сотрудников, аспирантов. Саша Воробьев, коллега по больнице, даже успел протянуть Дмитрию руку, и он пожал ее так машинально, как толкал дверь при входе в метро. В голове мелькнуло, что Людмила с Ингой, должно быть, уже здесь, и он скользнул глазами по рядам, но ни той, ни другой не увидел. Он вообще сейчас плохо различал лица, только заметил, что в зале много женщин, головы которых были то белые, то до синевы черные, то оранжево-красные и даже фиолетовые. Среди унылых темно-серых голов мужчин они казались цветными шарами и придавали залу праздничность, заставляя Дмитрия еще больше волноваться.
Потом он услышал свою фамилию, одеревенелыми ногами поднялся на кафедру и начал говорить каким-то чужим, глухим голосом и чувствуя во всем теле такой озноб, какой он однажды испытывал в туристическом походе, когда провалился в зимнее болото.
Сразу после защиты его окружили знакомые, стали все поздравлять, многие обнимали, сестра Людмилка, Инга и еще несколько женщин даже расцеловали. Отпуская шутки, тискал его и Жора Кравченко, что-то весело говорил Саша Воробьев. Жора почему-то оказался бог знает кем выбран председателем «инициативной комиссии», всех предупреждал, что банкет по случаю защиты кандидатской состоится вечером в пятницу в ресторане «Арбат». Было подарено Дмитрию много цветов, которые он не мог удержать в руках и передавал Людмиле и не отходившей от него ни на шаг Инге.
Потом его, красно-макового от смущения, взволнованного и еще плохо соображающего, подвели к новой «Волге» и вместе с цветами затолкали в нее. В эту же машину сели Инга и Саша Воробьев со своей знакомой аспиранткой, а Жора Кравченко, Людмилка и ее подруга по институту втиснулись в стоящие рядом «Жигули».
С шумом и смехом, с сумками, набитыми закусками, бутылками с вином и коньяком, они ввалились в его двухкомнатную квартиру, и через полчаса там захрипела современная музыка, без которой Людмилка не мыслила прожить и полдня.
Первые тосты, конечно, были за здоровье и талант молодого ученого, за будущего академика Булавина, а потом пили за всех подряд, кто был за столом. Рядом с ним сидела Инга, аккуратно наполняла его рюмку коньяком, подкладывала ему закуски, брала пухлой рукой в золотом браслете настольную зажигалку, подносила к его сигарете, которая почему-то каждую минуту гасла, и всякий раз повторяла, что о нем кто-то скучает.
Когда стали танцевать, Инга опять была рядом, обе руки клала Дмитрию на шею, тянула его на середину комнаты и, сильно выгибаясь в поясе, мелко дрыгала полными ногами, выбрасывая их в стороны, и все время напевала тихо по-английски. Да, собственно, ей больше и не с кем было танцевать. Подруга Люси, сославшись на головную боль, вскоре уехала. Саша Воробьев как прилип еще в машине к веселой аспирантке, так уже и не выпускал из своих рук ее руки. А Жора Кравченко, похоже было, приударил за Люсей, и та не сводила с него глаз, взрывом хохота встречала его всякую пустую шутку.
В девятом часу он вспомнил про соседского Гришу и незаметно вышел из квартиры, поднялся на восьмой этаж. Как он и предполагал, у мальчика было воспаление легких, к нему уже приезжали из детской поликлиники, делали уколы. Гриша был слаб и бледен, но его приходу обрадовался, стал рассказывать, что ничуть не боится уколов.
— Тетенька доктор достала блестящую штучку, — лопотал Гриша, — сказала, ты не бойся, сейчас тебя пчелка укусит в попку. А сама помазала холодным. И сказала, вот хороший мальчик, пчелка его укусила, а он не плачет. А пчелка тетеньку доктора обманула, она меня почти-почти не укусила. Завтра пчелка меня кусала на бульваре, знаешь, как было больно. А сейчас не было.
— Ты молодец, Гриша, — сказал он мальчику. — Мужчина не должен плакать, если пчелка укусит его даже на бульваре.
— А я на бульваре плакал немножко, только немножко, правда… И сейчас ну… нисколечко не плакал и вчера не буду плакать.
Уходя, он слегка потряс Гришу за плечо, сказал, чтоб тот закрывал глаза и спал, тогда болезнь скорее от него убежит. И еще велел ему слушаться маму и больше есть.
Потом он забежал в магазин за минеральной водой, которую все забыли купить. Ни сумки, ни сетки с собой у него не было, и он взял лишь четыре бутылки, чтобы нести по две в каждой руке. Веселый от выпитого коньяка, он шел по скверу, слегка размахивая бутылками, и уже хотел свернуть к своему дому, когда ему встретились две девушки. Одна из них — высокая и тонкая, в ней он сразу узнал Катю. Вторая девушка была ниже ростом, вся кругленькая, с удивительно гладким лицом, ровно прокопченным солнцем. Можно было подумать, что она с утра до вечера не уходила с пляжа.
— Вот и опять встретились! — радостно воскликнул он и сейчас только заметил, что глаза у Кати не совсем зеленые и не чисто карие, а какие-то янтарно-табачные. — Я приглашаю вас с подругой в гости, — добавил он с широтой подвыпившего русского человека. — У меня сегодня праздник… кандидатскую защитил. Там у нас музыка, шампанское… Вот только воды не было… минеральной…
— Ну как, Катюша, пойдем? — полушутя спросила кругленькая.
В восторженно-ясных глазах Кати вызрела лукавость. Она чуть отвела назад свои длинные волосы, обнимавшие плечи, с улыбкой сказала:
— Мы придем, когда защитите докторскую, правда, Оля?
— Сожалею, что не вышел рангом, — с подчеркнуто наигранной грустью ответил Дмитрий и тут же не выдержал, заулыбался: — Но печаль моя светла, теперь я знаю, где вас искать. — И он дурашливо раскланялся, прижимая к груди бутылки.
У него в квартире по-прежнему играла музыка. Саша Воробьев танцевал со своей аспиранткой, которая хомутом рук обвила его шею и неотрывно смотрела ему в глаза. Люся, с виду расстроенная, небрежно перебирала на подоконнике долгоиграющие пластинки. Инга с Жорой, сидя на диване, вели разговор об искусстве и, как всегда, украшали его отточенными жестами.
Минеральной воде все обрадовались, кинулись дружно к столу, а заодно решили еще выпить. На этот раз Инга предложила тост за здоровье родителей молодого ученого. Ее охотно поддержали. Потом опять пошли танцы.
Было уже около двенадцати, когда гости надумали разъезжаться, вышли все на улицу, стали ловить такси. В первую машину посадили Сашу Воробьева и аспирантку, которым, как выяснилось, было по пути. А во второе такси набились остальные, ибо Жора Кравченко подал мысль проводить Ингу, единственную женщину, которой предстояло ехать через весь город.
По тихой ночной Москве до Инги домчались быстро. А там зашли посмотреть ее новую кооперативную квартиру с индивидуальной планировкой. Честно говоря, она Дмитрию совсем не понравилась, а сама обстановка даже показалась безвкусной. Ковры у Инги были и на полу, и на стенах, и на диване, рядом с новым английским пианино стоял старинный резной секретер со множеством ящичков и бронзовых ручек, в одном углу комнаты современный торшер красным светом озарял антикварный мельхиоровый самовар. Дмитрию только понравился портрет отца Инги, известного ученого-медика, написанный хорошим художником. Зато Люся была в восторге от всего, ходила из комнаты в комнату и каждую вещь обязательно трогала.