Завтра я снова убью тебя

— Тш-ш, — умоляю я ее не кричать, нежно лаская лицо, в котором обожаю и знаю каждую мельчайшую черточку. Четко очерченные брови, длинные ресницы. Узенькие скулы и чувственные губы, которые до меня никто еще не целовал — по крайней мере, она так считает. Блестящие шелковые волосы, роскошной волной раскинувшиеся вокруг головы. Она прекрасна. Невинна. Сексуальна. Идеальна.

— Пож… — пытается сказать Белла, но я кладу указательный палец на ее трепещущий рот.

— Тише, — строже приказываю я, качая головой. — Я в этом деле новичок, поэтому не усложняй мне задачу.

Она молчит, лишь испуганно хлопает большими глазищами, надеясь — я вижу это — на снисхождение. На то, что все окажется просто ее кошмарным сном, и вскоре она проснется. На то, что я передумаю или она сможет меня переубедить. Она всегда надеется. Упрямая девочка, она всегда умоляет остановиться, а на самом деле только и ждет момента, чтобы треснуть меня и сбежать. Поэтому на сей раз я ее привязал. Ведь мне нужно сосредоточиться, а ее сопротивление будет мне мешать в этом.

Тяжело дыша по мере того, как моя решимость крепнет, я поглаживаю обеими ладонями ее лицо, чувствуя, как нарастает возбуждение от приближения неизведанного и страшного деяния. Медленно провожу руками до хрупких плеч и обратно, снова и снова. Губы девушки начинают дрожать в безмолвном повторении слова «нет», глаза расширяются все сильнее, как будто она догадывается, что именно я собираюсь с ней сделать. А внутри меня поднимается горячая боль, — я еще не совершил преступления, но уже мысленно схожу с ума от последствий.

Ее шея такая тонкая и изящная, под ладонями бьется бешеный пульс. С каждой секундой я приближаюсь к цели, сдавливая горло чуть-чуть сильней. Отпускаю и делаю это снова, измеряю силу, с которой нужно давить.

Белла молчит, но ее глаза наполнены неподдельным ужасом. Когда я насилую ее, она всегда умоляет, но не теперь. Замерев, просто смотрит округлившимися глазами в ожидании неизбежной смерти. Только качает едва заметно головой.

На сей раз я не отпускаю ее, не ослабляю убийственную хватку, и Белла начинает понимать, что время пришло: ее рот приоткрыт, она хочет кричать, маленькое тело извивается подо мной в невольном и естественном сопротивлении. Лицо превращается в гримасу отчаянья, закатываются глаза. Конвульсии становятся отрывистыми и резкими, а пульс подскакивает под двести ударов.

Я сдавливаю сильней, движимый единственным желанием: закончить как можно скорей, достигнуть пика, пока меня не остановили вина и страх. Смотрю неотрывно, боясь даже моргнуть, не желая пропустить ни единого мгновения. Сила ее борющегося за жизнь тела подкидывает меня, руки и ноги, до предела натянувшие путы, напряженно дрожат, а на висках вздуваются вены. Ее веки набухают и становятся синеватыми, и, в последний раз содрогнувшись, Белла обмякает в моих жестоких пальцах. Я больше не чувствую пульс.

Застыв как камень, потрясенно смотрю на дело своих рук, ощущая непередаваемую боль, пожирающую сердце безумца, как огонь съедает сухой густой лес. Я горю.

— Люблю тебя, — шепчу я, ослабляя дрожащие пальцы и нежно лаская гладкую кожу, не веря, что все-таки смог. — Белла, я так сильно люблю тебя…

Все чувствуется так остро, так безнадежно… я словно остался в целом мире один. Я монстр, которого создало Время. Чудовище, которое взрастил в себе сам. Я ненавижу себя за то, что делаю с ней, но нет другой возможности вызвать этот краткий выброс адреналина, позволяющий почувствовать себя хоть недолго живым…

Медленно опускаюсь рядом с мертвым телом и обнимаю его, трепетно и с любовью прижимая к себе. Устроив голову на еще теплой, но уже недвижимой груди, даю волю слезам, оплакивая свою единственную любовь. Сколько бы времени ни прошло, никто, кроме Беллы, меня не привлек. Она — единственная, кто наполняет мой повторяющийся день хоть каким-то смыслом. Не знаю, почему она. Но не могу ни на миг от нее оторваться, она притягивает как магнит… Я плачу от горя и от любви, испытываю вину и одновременно восторг, легкость и поглощающее разум безумие. Кратковременные, почти незаметные в общем течении времени чувства, призванные освободить от внутренней пустоты, которую я стараюсь, но никак и ничем не могу заполнить… не приносящие вожделенный покой.

— Завтра все будет иначе, — обещаю я, медленно очерчивая пальцами контур груди, исследуя каждый изгиб ее нового — мертвого — тела. — Завтра я снова убью тебя…

 </p>

Где ад? Ад — это ты. Единственный на свете, другие в нем лишь вымысел.

И некуда бежать. И неоткуда тоже. Есть только ты один.

Т. С. Элиот