Логово снов

– Теперь тебе придется носить вот это, – сказала сестра, показывая безобразные металлические скобы.

Они обняли ее сморщенные голени и вгрызлись в нежную кожу повыше и пониже колен, так что там навечно остались шрамы.

Но хуже всего были муки родителей. Лин слышала, как прямо за дверью они все спрашивали и спрашивали врачей и сестер, есть ли хоть какая-то надежда на выздоровление или хотя бы на улучшение, и все никак не могли услышать ответ.

Прекратите уже надеяться, хотела сказать она им, – так будет легче.

А про себя думала: я это заслужила. Я сама это на себя навлекла. И сколько бы Лин ни верила в науку и в разум, спасения из тенет суеверий, веры в удачу, хорошую или дурную, не было никакого. Какой тут разум, когда она на досуге болтает с призраками! В глубине души она все равно думала, что причиной болезни стала проклятая гордость.

Где-то перед Рождеством Лин настояла, что снова будет работать с родителями в ресторане. Когда в икры снова вцеплялись судороги, она изо всех сил это прятала – сколько можно жалости, она так от нее устала! – и каждую ночь сбегала в мир снов, где целый блаженный долгий час могла ходить, могла бегать, куда душе угодно. И каждое утро ей не хотелось возвращаться.

Откуда-то сверху, издалека, до Лин и Генри доносились приглушенный стук копыт и тарахтенье омнибусов, бороздивших незримые улицы. Звуки то возникали, то утихали, будто кто-то давным-давно отправил им открытки с шумами и они только теперь добрались до адресатов.

– А вот это уже интересно, – сказал Генри.

Они стояли перед железными воротами; прутья украшали кованые розы. Легкое бледное сияние сочилось сквозь них, теплое и золотое.

– Ты это видишь? – прошептал Генри. – Я никогда раньше не видел такого света во время прогулок по снам. Он тут всегда…

– …серый, – закончила за него Лин.

– Да.

Генри улыбнулся. Быть тут с Лин – это все равно как путешествовать по чужой стране и вдруг встретить кого-то, говорящего на твоем родном языке.

Лин потрогала прутья.

– Ворота… они холодные, – сказала она более удивленно, чем испуганно.

– Ну, что, пойдем внутрь? – спросил Генри.

Лин кивнула, он поднял щеколду и толкнул створки.

Генри уже навидался всяких странных вещей, странствуя по снам, – чего стоили одни те придворные с совиными головами над взбитыми кружевными жабо… или деревья, сделанные целиком из светляков… пароходы, прикорнувшие на горных вершинах. Но еще ни разу он не встречал ничего столь реалистичного и красивого, как эта чудесная старая станция, где очутились они с Лин. Не какая-нибудь тебе тривиальная подземка со скрипучими деревянными турникетами и толпами ньюйоркцев, вечно толкающихся, вечно несущихся куда-то. Как будто они без спросу залезли в личное подземное логово какого-нибудь богатого, эксцентричного аристократа.

Высоко над головой сливочного цвета кирпичи, уложенные елочкой, облицовывали холмистый ландшафт достойных собора арок. Белоснежный газ мигал внутри исполинских шаров морозного стекла на четырех бронзовых канделябрах. Свет дробился в гладком зеркале фонтана, словно замерзшего в одном бесконечном мгновении. Зал ожидания похвалялся бархатным диваном, тремя лампами на изогнутой, как лебединая шея, опоре, многоцветным персидским ковром и россыпью превосходных кожаных кресел, куда более подходящих библиотеке, чем железнодорожной станции. Тут был даже колоссальных размеров рояль со стеклянным шаром с золотой рыбкой внутри, водруженным на его обширную черную спину. Вся зала сияла теплым янтарным светом – кроме жерла тоннеля, глухого и мрачного, как погребальный креп.

– Где это мы? – спросила Лин.

Она постучала по аквариуму и была вознаграждена крошечным всплеском дивного оранжевого цвета.

– Понятия не имею. Но тут прекрасно! – отозвался с широкой улыбкою Генри, усаживаясь за рояль. – Какие будут пожелания?

– Ты, должно быть, шутишь, – Лин презрительно усмехнулась.

– Такой мелодии я не знаю, но если ты напоешь пару нот… – Генри запорхал по клавишам. – Вот это, я понимаю, слонячьи брови. Если будешь искать, слонячьи брови – из того же словаря, что и о-че-лют-но.

Лин спустилась по шелковисто-мерцающим полированным деревянным ступенькам на пассажирскую платформу и подошла к устью тоннеля. Арка давно уснувших газовых ламп окаймляла кирпичный проем.

– «Пневматическая транспортная компания Бича», – прошептала она, читая надпись на стенной табличке.

– Вряд ли тут сыщутся мертвые, чтобы сказать, где мне теперь искать Луи, – заметил Генри от рояля.

– Вряд ли, – согласилась Лин; голос отозвался слабым эхом. – Эй! – крикнула она чуть посильнее.

– Эй… эй… эй! – заскакало по стенам эхо.

Прядка ветра, лаская, коснулась ее щеки. Раздалось тихое шипение, потом хлопок голубого пламени, и тут же, все как одна, газовые лампочки полыхнули ослепительно-белым. Призрак звука пришел из тоннеля – вой металла о металл.

– Что это такое? – Генри отпрыгнул от инструмента и в мгновение ока очутился рядом с ней на платформе.

Ярчайший свет проткнул тьму, вой сделался громче. Маленький деревянный вагончик грохотал к ним по пыльным рельсам; его головной фонарь сиял, как полуденное солнце. Ворвавшись на станцию, он с визгом остановился, распахнулись двери. Генри сунул голову внутрь, потом с широченной улыбкой обернулся к Лин.

– Эй, тебе обязательно надо это увидеть!

Она тоже заглянула и подивилась панелям красного дерева, двум плюшевым креслам и изящным керосиновым лампам на столиках.

– Давай сюда! – сказал Генри, забираясь в вагон.

– Эй, что ты делаешь? – испуганно вскинулась Лин.

– А что, если он привезет нас к таинственному сновидцу? Вдруг все это – сумасшедший сон Луи? – Бледное веснушчатое лицо Генри было смертельно серьезно. – Лин, я уже все перепробовал. Я должен знать. Прошу тебя! Мы в любой момент можем проснуться.

– Ну, хорошо, – согласилась она после минутной паузы. – Мы всегда можем проснуться.

Стоило им взойти на борт, как двери захлопнулись и поезд покатился по рельсам с рывком, опрокинувшим их обоих в кресла. Лин зажмурила глаза и безмолвно напомнила себе: это сон, это всего лишь сон. Вскоре поезд мягко остановился. Двери распахнулись в затянутую туманом чащу скелетоподобных дерев. Детальности нью-йоркских улиц и прелестной станции тут как-то явно недоставало.

Генри втянул воздух.

– Чуешь? Это гардении. Совсем как в Новом Орлеане.

– Я ничего не чую, – сварливо возразила Лин.

На лице Генри любопытство сменилось почти вожделением.

– Вот! Я его слышу! Это скрипка Луи. Он здесь! Мы его нашли!

Он соскочил с поезда и устремился в мглистую путаницу едва намеченных стволов, клонящихся, обступающих, принимающих его в объятия.

– Погоди! – Лин побрела следом. – Генри? Генри! – закричала она, чувствуя, как внутри подымается паника.

Она звала и звала, но его уже нигде не было. Будто сон открыл пасть и проглотил его целиком.

«Алая река»

– Лин? Где ты? Лин! – звал Генри, и голос его тонул в тумане.

Он-то думал, что она прямо позади, но потом обернулся, а кругом только безликие деревья – все одинаковые, и непонятно, откуда ты пришел.

Теплый ветерок принес своевольный запах гардении, а с ним и другие – мох и речную воду, запахи дома. Где-то далеко, совсем слабо, смычок упорно пиликал «Алую реку».

– Луи? – позвал Генри; в горле его набух ком.

Впереди древесные тени слегка расступились, открывая бегущую сквозь чащобу едва освещенную тропку. Скрипка ударила сильнее.

– Лин! – попробовал Генри еще один, последний раз.

Он совсем не хотел ее здесь бросать, но боялся оборвать эту ниточку к Луи, важную, как сама жизнь. Быть может, где бы она сейчас ни была, Лин тоже услышала музыку и пошла на звук. Надеясь, что так оно и есть, Генри устремился за скрипкой в глубину леса.

Солнце засияло ярче, туман истончился. Плоские, как бумага, деревья округлились, нарастили кору, превратились в громадные вековые дубы в колышащихся бородах испанского мха. Стрекозы чертили мимо его лица и ныряли к зеркалу пронизанной солнцем реки, где синяя лодочка покачивалась у берега – совсем такая же, как та, на которой они рыбачили с Луи. На самом берегу на деревянных сваях возносилась грубо сколоченная хижина; из горбатой трубы вился дым. Музыка неслась изнутри. Ноги у Генри превратились в желе. Вдруг это еще одна жестокая шутка, что так любят шутить сны? Кулак налился свинцом, но Генри набрал побольше воздуха, c усилием поднял руку и постучал. Мелодия оборвалась. Генри оплел руками живот, чтобы унять дрожь… дверь, скрипя, отворилась.