Страница 12 из 25
— Трудная граница. И служба будет трудная. Так что ко всему готовьтесь…
Березный, не поняв, что тот подразумевает под «трудной границей», ответил, краснея, что трудностей не боится, но в душе все-таки пожалел, что едет в Прибалтику, а не с ребятами на Дальний Восток.
Сейчас, стоя на ступеньках вокзала, он с торопливым любопытством оглядывал открывшийся ему тихий городок, полуразвалившийся рыцарский замок на горе, каштаны, густо разросшиеся вокруг площади, и тонкие готические шпили, поднимающиеся за ними.
Ему не сразу поверилось, что всего в нескольких километрах отсюда, от этой площади, по которой быстрыми шажками расхаживают голуби, начинается граница и до дивизиона можно добраться на самом обыкновенном пригородном автобусе.
В дивизион Березный прибыл вечером, в тот самый момент, когда от пирса отходил новенький быстроходный катер, а на других прогревали моторы. На кораблях, остающихся на базе, подняли сигнальные флаги: «Желаем счастливого плавания!» Катер, развернувшись, вышел на внешний рейд, и Березный следил, как он удаляется, почти сливаясь с серой поверхностью воды. В последний раз донесся рокот его дизелей, и стало слышно, как плещут о прибрежные камни ленивые, зеленые на отмелях волны, а наверху, над бухтой, тоскливо и пронзительно вскрикивают чайки.
— Любуетесь, товарищ лейтенант?
Березный обернулся. Сзади стоял капитан второго ранга. Березный, догадавшись, что это и есть командир дивизиона Кагальнов, вытянулся.
Они шли в штаб, и Кагальнов расспрашивал лейтенанта об училище, которое когда-то кончал и сам, о Ленинграде. Потом, принимая от Березного документы, Кагальнов внимательно просмотрел их, кивнул и сказал уже сухо:
— Ну что ж, товарищ лейтенант, будете самостоятельно командовать боевым кораблем. Желаю удачи!
У Березного сладко сжалось сердце. Только каких-нибудь пятнадцать минут назад он видел уходящий в море торпедный катер и глаз от него не мог оторвать.
— Пойдемте, — поднялся командир дивизиона. — Покажу вам корабль, познакомлю с командой.
Они спустились к воде, миновали склады горючего и вышли на пирс. Березный шел чуть позади командира дивизиона, осторожно ступая через тросы, чтобы не поцарапать новенькие «скороходовские» полуботинки. Он глядел то под ноги, то на оставшиеся в бухте торпедные катера и, не заметив, что командир дивизиона остановился, едва не наскочил на него.
— Извините.
— Торопитесь? — улыбнулся Кагальнов. — Вот ваш корабль.
Березный повернулся. Возле пирса, едва доставая рубкой до его края, стоял катерок, который трудно было назвать боевым кораблем, и только флаг на фалах да пулемет-спарка, словно по недоразумению оказавшийся на палубе, свидетельствовали о том, что это не обычная мирная посудина. Такой катер был в училище; на нем курсанты проходили машинную практику.
Березный сразу охватил взглядом и латаные борта, по-видимому недавно выкрашенные шаровой краской, и деревянную чистую, выскобленную, как деревенский стол, палубу. Вахтенный бросился к ним с обычным рапортом: команда отдыхает, никаких происшествий не случилось. А Березный, рассеянно слушая вахтенного, вдруг тоскливо подумал: «Да уж какие тут происшествия!.. Поздравляю вас, товарищ лейтенант, с командой в пять человек и скоростью в десять узлов. Куда там за нами торпедным катерам тягаться!..»
Березный был не прав. В команде было не пять, а четыре человека, и скорость не десять, а двенадцать узлов. Кагальнов, познакомив его с командой, ушел, и лейтенант, обойдя свой катер, заперся в кубрике.
Ночью он долго не мог уснуть, все ворочался с боку на бок и прислушивался, как плещется о борт вода, покачивая катер, и тот скрипит, потрескивает… «Быть может, — наконец подумал Березный, — и не стоило мечтать о больших кораблях, о дальних дозорах, о стремительном сближении с катерами нарушителей, а то и перестрелках. Жизнь проще восторженной юношеской романтики. Здесь начинается служба».
В дозор катер вышел на следующий день. Над горизонтом неподвижно висела вытянутая черная туча, и низкое заходящее солнце, выглянув из-под нее, осветило все в неожиданно яркие тона.
Березный в кожаном реглане и шлемофоне стоял в ходовой рубке и смотрел, как старшина Лосев уверенно ведет катер. По правому борту оставался скалистый островок; в бинокль Березный видел только камни, на которых отдыхали чайки, да похожие на огромных ежей кусты можжевельника, стелющиеся по самой земле, Лосев сказала.
— Здесь, товарищ лейтенант, год назад целый бой был. Две иностранные шхуненки…
— Следите лучше за курсом, боцман, — не дал ему договорить Березный, незаметно поморщившись.
Бой, два «иностранца»! На таком катеришке в лучшем случае попадешь разве что к шапочному разбору.
…Березный недоумевал, почему командир дивизиона относится к нему так же, как и ко всем: никакого особого внимания. Они виделись редко. Кагальнов принимал от Березного рапорт и коротко приказывал: «Команде отдыхать» В этом Березный усматривал какую-то обидную несправедливость: мог бы и поговорить, в конце концов узнать, не трудно ли поначалу.
То, что Березному казалось несправедливостью, было просто нехитрой уловкой. Кагальнов рассуждал просто: пусть молодой офицер разберется во всем сам, привыкнет.
И Березный действительно привыкал.
Сначала он привыкал к своему положению командира катера, положению, которое не вызывало у него никаких радостей. Потом привыкал к команде, и это было куда трудней…
О радисте Приходько боцман Лосев рассказывал лейтенанту так:
— Ничего парень, только с завихрениями. Ну и моря еще побаивается У него на Полтавщине-то какие моря! Он и родителям так писал: «А волны здесь такие, что выше нашего сельсовета».
Сам боцман Лосев служил сверхсрочную, и все на этом стареньком катере, который он с ласковой иронией звал «Коломбиной».
Когда раздавалась команда «Корабль экстренно к бою и походу изготовить», огромный Лосев весь как-то подбирался, движения у него становились стремительными и точными, такими, что, глядя на него со стороны, можно было подумать: не небольшому катеру, а по меньшей мере эскадренному миноносцу была отдана команда. Однако значительность того, что и как делал в эти минуты боцман, не была показной. Она словно бы незримо передавалась всем, и не успевала обычно закончиться другая команда — «По местам стоять, со швартовых сниматься», — как, мелко дрожа и комкая за кормой зеленую воду, катер уже отваливал от пирса. Лосев застывал на палубе с рукой, поднесенной к берету, и, когда катер проходил траверз маяка, поворачивался и оглядывал море: старался определить, какая будет погода, хотя сводку все знали еще с утра.
Березный глубоко и искренне раскаивался в том, что поначалу принял боцмана за традиционного служаку, для которого главное — «чтобы все было чистенько». И хотя Лосев действительно любил, чтобы у него «все было чистенько», это была просто хозяйская опрятность, свойственная, пожалуй, всем боцманам на всех кораблях. Но увидеть и узнать боцмана таким, каким он был на самом деле, Березному удалось случайно.
Как-то ночью катер обходил узкие, вытянутые островки, вернее, даже не островки, а каменистые гряды, напоминающие диковинных животных, выплывших из морских глубин, да так и замерших на поверхности.
Березный стоял в рубке, то и дело высовывая из люка голову. Ну и места! Здесь ничего не стоит наскочить на какую-нибудь плешивую каменную громадину. Хорошо еще осадка у катера невелика: если и попадется подводная скала, можно проскочить. Карта лежала перед ним, он до рези в глазах вглядывался в многочисленные значки характеристик, среди которых тоненькой коричневой полосой был проложен курс, и тихо ругался.
Лосев и Приходько были на мостике, наверху. Боцман вел катер, и Березному приходилось только удивляться, как Лосев ориентируется в этом первозданном нагромождении скал и камней. Всякий раз, когда они попадали сюда, у Березного и впрямь появлялось ощущение, что зашли они совсем на другую планету, где никакой жизни нет, а есть только эти камни, да вода, да разлохмаченные, разорванные клочья тумана, застрявшие среди валунов едва ли не со времен сотворения мира.