Арина

— Да мне хотя бы рубля три… — признался Антон.

Тарасыч чиркнул спичкой, зажег погасшую сигарету, задумчиво глядя на Антона, на его еще жидкие плечи, которым было свободно в купленной матерью на вырост рубашке, с плохо скрытым сочувствием сказал:

— Стало быть, ты, студент, совсем на мели, я так понимаю.

— А что ж отец тебе трешку не даст? — удивился парень.

— Нету у меня отца, — тихо ответил Антон.

— Ладно, будем считать, познакомились, — кладя ему на плечо тяжелую руку, заключил Тарасыч. — А ты, Аркаша, поторопил бы диспетчера, что они там чешутся, в самом деле. Небось опять лясы точат…

Парень в темно-сером комбинезоне сбегал в магазин и скоро вернулся с полной девушкой с завивкой под негритянку. Мельком глянув на Антона, девушка повернула лицо к Тарасычу, протянула ему какие-то бумаги.

— Можете грузить, — сказала она и опять посмотрела на Антона. — Тут два гарнитура, оба в Сокольники.

Аркаша сразу, сел за руль крытой машины и запустил мотор, стал подавать ее назад, то и дело сигналя, к распакованной мебели. Тарасыч, идя рядом, подсказывал ему, когда в какую сторону надо вертеть рулем, наконец вскинул и резко опустил руку, одновременно выкрикнул: «Хорош!» Аркаша вылез из кабины и, открывая двери-створки кузова, подмигнул Антону:

— Ну что, малось разогреемся?..

До вечера они отвезли и подняли на этажи два гарнитура. При этом Тарасыч с Аркашей работали легко, сноровисто и вроде не уморились. Антон, старавшийся от них не отстать, под конец с непривычки как следует упарился, хотя Тарасыч и не позволял ему поднимать самое тяжелое из мебели. Когда по дороге домой он зашел в магазин, у него рубашка на спине была мокрая, по вискам еще стекали редкие капли пота, влажные волосы липли ко лбу. И тем не менее Антон был доволен, как-никак ему подвезло, всего за четыре часа заработал шесть рублей. В его положении это не такие уж малые деньги, считай, на неделю он себя обеспечил, на обеды и завтраки как-нибудь хватит, а от ужина он готов и сам отказаться, его все равно, говорят, лучше отдавать врагу. Словом, он теперь проживет эту неделю, а там получит стипендию, потом, глядишь, Костя вернет ему долг.

В магазине, как нарочно, продавали миноги, расфасованную семгу, в фруктовом отделе были астраханские арбузы, крупный болгарский виноград. В другой бы раз Антон не вернулся домой без арбуза или кусочка серебристо-розовой семги, но сегодня он был вынужден экономить и не поддался подобному соблазну. Чтобы напрасно себя не искушать, он скорее заплатил за три пакета молока и два батона хлеба и сейчас же выскочил из магазина, прижимая к груди покупки, торопливо пошагал домой.

У подъезда его дома в это время заседало «народное собрание». Кто-то из жильцов уже давно так прозвал бабушек-старушек, что все дни напролет сидели на длинной скамейке у самого крыльца. Не то мальчишки, не то взрослые не раз утаскивали эту скамейку подальше от подъезда, ставили ее в зелень двора, где и воздух чище, и покою больше, но через день-другой она почему-то опять оказывалась на старом месте. Сколько Антон помнил, «народное собрание» неизменно заседало справа от крыльца, где не было ничего живого: ни кустика, ни цветочка, ни зеленой травинки. Чем именно это голое место приманивало старушек, никто точно не знал, а были на сей счет только разные догадки. Одни считали, будто бы старушки обосновались на пятачке для того, чтобы приглядывать за подъездом, следить, как бы туда не вошел чужой недобрый человек, другие уверяли, что все объясняется любопытством старушек, которым хотелось побольше узнать о жизни обитателей дома.

Антону говорить со старушками было не о чем, и он, как правило, с ними в беседы не вступал. Он всякий раз только бросал им на ходу «Добрый день!» — и тут же взбегал на ступени крыльца, скрывался за дверьми парадной. Сами старушки с ним тоже не заговаривали, они лишь молча и вяло кивали в ответ на приветствие. А сегодня его вдруг окликнула толстая угрюмая старуха, что жила с ними на одной площадке и которую мать недолюбливала за длинный язык.

— Антон, тут к тебе невеста приходила, — с неприятной ухмылкой громко доложила она.

— А ты откуда знаешь, что к нему? — возразила ей соседка по скамейке, щупленькая старушка с маленькой седой головой. — Может, она твоего внука разыскивала. Чего зазря выдумываешь…

— К нашему такие крали не ходят, — стояла на своем угрюмая старуха.

Антон подумал, что это могла быть Арина, обещала же она зайти к нему, и, не скрывая радости, спросил нетерпеливо:

— Она меня искала, да?

— Ничего она не сказала, но я сразу догадалась, кто ей нужен, — уверенно заявила толстая старуха. — Это та самая, с длинными волосами, что как-то утром от тебя выходила, когда мать уехала.

— Ах, вот оно как… — только выдавил из себя обрадовавшийся Антон и скорее шмыгнул в подъезд.

Его с самого утра одолевал голод, и, вбежав в квартиру, он прежде всего поел хлеба с молоком и лишь потом сбросил с себя пропахшую потом рубашку, до пояса умылся холодной водой и надел красную футболку. Когда уже причесывался перед зеркалом, в квартиру кто-то позвонил. Он сразу кинулся открывать, надеясь, что это Арина, но оказалось, пришла тетя Настя. Антон ей тоже обрадовался, он любил свою тетю, которая была намного старше его матери и давно находилась на пенсии. После гибели отца пятилетнего Антона мать частенько отвозила к тете Насте, тогда она от какой-то швейной мастерской портняжничала на дому и заодно приглядывала за ним. С той поры у него и осталась нежная привязанность к родной тете.

— Ну как ты тут без матери? — заботливо спросила тетя Настя, часто помаргивая добрыми светлыми глазами. — Худо небось одному-то?..

— Ничего, пока терпимо, — бодро ответил Антон, боясь не только ей, но и себе признаться, что без матери ему жилось хуже.

— Гляди-ка, а ты что-то осунулся, — с тревогой сказала тетя Настя. — Не захворал ли, чего доброго?

— Что вы, мне это ни к чему, — усмехнулся Антон и снял с тети Насти старенький темно-синий плащ, взял у нее и поставил в угол большой черный зонтик, без которого она никогда не выходила из дому.

Оглядев бегло прихожую и первую комнату, тетя Настя была, видимо, довольна чистотой, какую он с трудом там поддерживал, и прошла прямо на кухню, вытащила из сумки-плетенки что-то завернутое в фольгу, положила на стол. Антон тут же догадался, что там было, лучше тети Насти никто в их родне не мог печь такие воздушные и вкусные пирожки, которые сами во рту таяли, и вот она принесла ему этого своего домашнего гостинца. Развернув фольгу, тетя Настя выложила пышные румяные пирожки в кастрюлю, поставила их в духовку, зажигая газ, сказала ласково:

— Поешь сейчас горяченьких, а то совсем отощал, моя бедная сиротинка. Мать увидела бы, испугалась. Не приведи господь, как похудел, прямо не знаю, что и подумать. У тебя хоть еда какая-нибудь есть дома, или ты только в буфете питаешься, на одних бутербродах сидишь?

— Все время была, а сегодня кончилась, — ответил Антон и налил в чайник воды, поставил его на конфорку. — Правда, еще банка икры осталась, — добавил он, присаживаясь к столу.

Словно не веря Антону, тетя Настя открыла холодильник, заглянула в его чрево, потянула на себя дверцу морозильника и, убедившись, что там и в самом деле ничего не было, с осуждением покачала головой:

— Батеньки мои, хоть шаром покати… Выходит, он у тебя зазря электричество жрет!.. Нет, Антоша, так дальше нельзя… Ты что, деньги надумал экономить? А может, прокрутил-провертел уже все? Вы, молодые, на такое дело больно скорые. Мать говорила, две сотни тебе оставила. Ты скажи, деньги-то у тебя еще есть?

— Конечно… куда они делись, — с некоторой заминкой проговорил Антон, глядя в сторону.

Эта легкая заминка, с какой Антон ответил, сразу была замечена тетей Настей. Она хорошо знала, ее любимый племянник не умел врать, и то, что он прятал от нее глаза, ее настораживало, заставляло думать, что у него не все ладно с деньгами.