Арина

Арина

КРАСНОЕ ЛЕТО

Роман

Галине Коледенковой

I

Время шло к обеду, и в зале становилось все жарче. А когда солнце зависло над плоской крышей блочного дома, что белел напротив, и заглянуло в широкие окна парикмахерской, было уже невмоготу от жары. Глеб Романович, который уверял, будто люди болеют раком от перегрева на солнце, тут же приспустил над своим окном легкие шелковые шторы. Остальные три окна вскоре тоже занавесили, но это не спасало от крепчавшего зноя, и мастера один за другим стали уходить в подсобку и снимать с себя кофточки, джемперы, жакеты. А Катя Воронцова осталась, можно сказать, в чем мать родила, и когда она подходила к окну, ее гибкая прямая фигура просвечивала сквозь халат.

— Эко тебя вылупило, — шутливо сказала Нина Сергеевна и звонко шлепнула Катю по животу. — Хотя бы уж села, а не маячила по-пустому перед окнами.

— Надоело сидеть, — отмахнулась Катя и продолжала стоять у окна, разглядывая купающегося воробья. После недавней поливки улицы в выбоине тротуара осталась лужица, и в ней теперь азартно плескался воробей.

Нина Сергеевна больше ничего не сказала, достала из тумбочки клубок голубой шерсти со спицами и принялась за вязание. Остальные мастера тоже занимались чем попало. Петр Потапыч, близоруко щурясь, возился со своими старыми карманными часами. Рая Савельева успела сбегать в магазин и что-то жевала; она почти все время что-нибудь ела, но по-прежнему оставалась худой и бледной. Тамара Павловна, подобрав под себя загорелые полные ноги, сидела в кресле и подпиливала на руках ногти. А Глеб Романович, кособоча рот по дурной привычке, оставшейся еще от детства, уже кому-то вовсю названивал, он каждую свободную минуту, что называется, висел на телефоне.

Был это самый обычный праздный час, мастера уже давно так окрестили простойное время, которого летом хоть отбавляй. Рекордные по длине праздные часы приходились на июнь, июль и август. В эти месяцы коренной житель столицы отбывает в отпуск, селится на дачи. А приезжий люд, какого летом в Москве куда как много, в парикмахерские ходит редко: и некогда и денег жалко. Конечно, бывает, что тамбовские или там рязанские молодцы туда заявятся, чтобы потом дома похвастать, мол, подстригались в столице, но таких теперь все меньше и меньше, ибо трудно уже удивить нынешнюю периферию столичной стрижкой. Летом в Москве иностранцев тоже хоть пруд пруди, да только этих и вовсе в расчет брать нечего: на стрижку или бритье они денег не тратят.

Вот и выходит, что лето красное мастерам радости не прибавляло. С началом июня праздных часов становилось все больше, они били каждого по карману, и, самое обидное, с ними ничего нельзя было поделать. Ведь не выходить же мастерам на улицу, не хватать первого встречного за руку и не тащить силой в парикмахерскую. А вдобавок ко всему из-за этих праздных часов между мастерами и заведующим часто бывали стычки. Чтобы такие часы не проходили совсем без пользы, мастера обычно придумывали себе какое-нибудь занятие, а как раз новый заведующий этого и не терпел, он не любил, когда люди на работе занимались личным делом.

Сегодня во время праздного часа Федор Макарыч Костричкин тоже наведывался в зал. Он сердито скосил глаза в сторону Нины Сергеевны, которая довязывала рукав будущей кофты, со значением покашлял, когда проходил мимо дремавшей в кресле Раи Савельевой, но открыто вступать в стычку с мастерами не стал. Может, и во второй его приход все бы кончилось миром, если б Катя послушала Нину Сергеевну и вовремя села в кресло. Но воробей, как назло, не улетал со своего пляжа, и Катя все стояла и стояла у окна, словно привязанная. Федора Макарыча, которого она давно тревожила своей красотой и молодостью, это, конечно, удивило. «Что она вдруг к окну прилипла, что любопытного там увидела?» — подумал он, задержал взгляд на Кате подольше обычного и разом заметил, что у нее под халатом нет не только платья, но вроде бы нет и комбинации.

— Прошу мне объяснить, что это такое? — вкрадчиво спросил он у Нины Сергеевны. — Кажется, я вижу скульптуру, покрытую белым. А вроде Моссовет тут памятника устанавливать не собирается. По крайней мере я постановления об этом не читал. Не знаю, может, я за газетами слежу плохо, тогда вы мне подскажите, чем вызвано данное превращение. Надо полагать, вы в курсе дела!

Нина Сергеевна, которая третий год подряд избиралась профоргом и любила Катю Воронцову за гордую независимость и редкую нетерпимость к неправде, стала подавать ей знаки, чтобы та поскорее ушла в подсобку. Но Катя в ответ и ухом не повела: занятая воробьем, она не видела жестов Нины Сергеевны и не догадалась, что Федор Макарыч, ведя речь о какой-то скульптуре, имел в виду именно ее.

— Не подумала она, — попробовала заступиться за Катю Нина Сергеевна. — Сегодня спасенья нету от жары, мы все тут прямо как обалдели.

— Вот-вот, я и вижу, что вы все тут головы потеряли, — сказал Костричкин. — Это надо же до такой жизни докатиться, можно сказать, нагишом по залу разгуливают! Или вы таким макаром клиента заманиваете? По-хорошему, культурным обслуживанием не можете его завлечь, так решили, что он на дурное клюнет. Молодцы, в ногу с веком шагаете, ведь сейчас в самой моде этот, как его… секс. Но зарубите себе на носу, у меня такой номер не пройдет. Вам надо было пораньше родиться, вот при старорежимной власти вы, наверное, развернулись бы вовсю, уж тогда-то, я не сомневаюсь, вы принимали бы клиентов в наряде Адама и Евы. Но фортуна обошла вас стороной, я вам искренне сочувствую. И советую вести себя пристойно. Я не позволю превращать парикмахерскую в какой-нибудь бордель. Понятно?

— Тут двух мнений быть не может, — сказал Глеб Романович. — Вы справедливо заметили, кое-кто у нас забывает и про совесть и про честь. Выходку Воронцовой я тоже не одобряю.

Наконец и Катя поняла, о чем идет, речь, вся занялась краской и, опустив голову, съежившись, убежала в подсобку. Но Федор Макарыч и после этого не мог успокоиться, его сердило, что слова, сказанные им, никого как следует не затронули. Ведь по сути дела только Глеб Романович его и поддержал, остальные молчали, будто безъязыкие, и, конечно, ждали, когда он уйдет, чтобы снова заняться рукодельем-бездельем. А вот он возьмет и не уйдет, он возьмет и спутает им все карты.

— Это вы так считаете, — заведующий благодарно посмотрел на Глеба Романовича, — а другим, видно, кажется, что я не то говорю.

— Верно говорите, только шибко долго, — отозвалась Нина Сергеевна. — Любите вы из мухи слона раздувать. Я же сказала, одурела девчонка от жары. Вы бы сделали ей замечание, вот и сказ весь. Ведь не без понятия она у нас, хотя и самая молодая. А то затянули на целый доклад, допекли человека. Сейчас небось сидит она в подсобке и ревет.

— Выходит, жара во всем виновата, — возмутился Костричкин. — Да что вы свою распущенность жарой прикрываете? Вы не от жары одурели, а от безделья. Черт знает чем тут занимаетесь. Кто вяжет, кто ногти грызет, кто трико штопает. Прямо не парикмахерская, а захудалая богадельня. Зарубите себе на носу, я больше не потерплю это безобразие.

— А что нам делать, в потолок смотреть? — спросила Тамара Павловна. — Все равно клиентов пока нету.

— Я найду вам дело, — серьезно сказал заведующий. — Вот зеркала почистить надо? Надо. Хлам всякий тоже давно пора из столов выгрести. Я скоро проверю столы и тумбочки и у кого обнаружу барахло негодное, тому не поздоровится. А возьмите окна, они все мухами засижены. Хотя бы стекла протерли. Разве одной уборщице осилить такую махину? Это же не окна, а ворота настоящие, хоть на тройке вороных сюда въезжай.