Арина

— Какие окна засижены? — удивился Петр Потапыч. — У нас и мух-то нету.

— О чем вы там толкуете? — не расслышал его Костричкин.

Старый мастер, который еще два года назад имел право уйти на пенсию, но пока не ушел и продолжал работать, ловко повернулся вместе с креслом, чтобы быть лицом к заведующему, заговорил неторопливо:

— А толкую я, Федор Макарыч, что праздный час — это не воскресник. Никогда не знаешь, когда он начнется, а когда кончится. И негоже сейчас окна протирать. Войдет клиент, а мы тут, как обезьяны, по окнам лазаем. Конфуз получится. А что до меня касается, я по своей слабости могу и вниз загреметь от головокружения.

— Ну о чем вы говорите, Петр Потапыч? — пожал плечами заведующий. — Конечно, я не вас имел в виду, а молодежь. Кстати, как вы себя чувствуете?

— Неважно, — ответил старый мастер. — Можно сказать, совсем скверно.

— Это никуда не годится, это безобразие, — недовольно сказал заведующий.

— Я же не виноват, что плохо себя чувствую.

— Вот это мило с вашей стороны. А кто же виноват? Чувствуете себя плохо вы, а виноват, стало быть, я. Так, что ли?

— Я так не сказал.

— Не хватало вам еще так сказать.

— Но и себя я не могу винить за это. Болезнь есть болезнь, ее не приглашаешь, а она приходит.

— Вот и я толкую, что вы безвинны. По нескольку недель в году болеете, из-за этого мы план еле-еле тянем, топчемся на месте, не даем никакого перевыполнения, но вы опять-таки не виноваты. А я, конечно, виноват, что вы, видать, некультурно живете, спортом не занимаетесь, это самое… трусцой не бегаете. Или пьете, или что-либо хуже делаете, как мне знать. Но ясно лишь одно, что в подрыве своего организма виноваты вы, только вы, а не кто другой. Зарубите себе на носу.

— А если говорить строго, то вы, Федор Макарыч, тоже подмогли мне в этом.

— Вон оно что! — удивился заведующий. — И каким же образом я сделал вас этаким немощным?

— Очень даже просто. Гипертония, она тесно с нервами, как вам известно, связана. А вы только знаете кричать по делу и без дела. Другому это море по колено, а я все к сердцу принимаю.

— Ну и фрукт вы, Петр Потапыч, — заведующий покачал головой. — Еще тот фрукт.

— Фрукт — не овощ, бог — не помощь, — усмехнулся старый мастер.

Костричкин достал из кармана черную резную трубку, стал молча набивать ее табаком, а сам подумал: «Ишь, старик расхрабрился, ишь, расхрабрился. Ну, это ничего, сейчас поприжму тебе язык. Вот намекну, что упеку на пенсию, и сразу шелковым станешь». Но в эту минуту в зале появился клиент, прошел прямо к Петру Потапычу, и тот сразу поднялся с кресла, сказал приветливо:

— А-а, здравствуй, Коля! Садись, садись, пожалуйста.

Заведующий постоял еще немного, раскурил как следует трубку и, недовольный, пошел к себе в кабинет.

— Я смотрю, начальник у вас ретивый, любит права качать, — заметил Коля.

— Ты как в воду глядел, — согласился старый мастер. — Они, эти начальники, вроде бы все на одну колодку деланы. Я ведь на своем веку столько их перевидал, что и со счету сбился. В этой парикмахерской, считай, я и состарился. Когда молодым сюда пришел, она не здесь была, а в деревянном доме. Ты и не помнишь тот домишко, вон там, за сквером, на бугре, он лепился, где нынче химический магазин. Так вот, говорю, на моих глазах тут столько начальников перебывало, что одному богу ведомо. Как сейчас помню, первый был Соленый. Столько лет прошло, а вот видишь, не забыл, фамилия у него такая приметная. Потом его сменил Митрофанов, Митрофанова — Казанцев, Казанцева — Петр Захарыч… А вот как же этого фамилия была, на ум сразу не идет. Да леший с ней, с его фамилией. Так вот, если по правде сказать, все они, эти самые начальники, один другого стоили. Хотя нет, соврал, был один хороший, душевный такой, Аким Тарасыч Полозов это был. Но никто его так не звал, а все по-простому: Тарасыч да Тарасыч. Недолго этот Тарасыч у нас и задержался, куда-то на повышение его взяли. Еще женщина одна была, умная такая и обходительная. Ту тоже скоро в управление перевели. А плохих туда не берут, они там не нужны, плохие-то подолгу над нашим братом измываются. Этот-то у нас без году неделя, еще никому неведомо, куда повернет. Да и шут с ним, нашим начальством, ты лучше скажи, что давненько не заглядывал?

— В командировке был больше месяца, — пояснил Коля. — Пол-Сибири объездил вдоль и поперек. Я скажу вам, могучая земля. Теперь хочу на Дальний Восток попроситься, тянет меня этот край повидать.

— Хорошее дело, — одобрительно кивнул Петр Потапыч. — Езди, пока молодой. Жизнь, она везде по-своему интересная.

В зал вошли двое новых клиентов, потом еще трое, Тамара Павловна вспомнила, что надо позвать Катю, поднялась с кресла, неслышно ступая в мягких домашних шлепанцах, пошла в подсобку.

Катя, уже в платье, в халате нараспашку, сидела в дальнем углу подсобки, притулившись к пристенному шкафу. Густые волосы цвета сосновой коры у нее были старательно причесаны. Слез на лице Кати Тамара Павловна не увидела, но была она заметно расстроена.

— Ты не сердись на меня, — сказала Тамара Павловна и провела рукой по ее длинным волосам.

— А за что мне на вас сердиться? — удивилась Катя.

— Ну, подбила на это дело… Сама разоблачилась и тебя еще подбила. А знаешь, ты хоть в комбинации осталась, а я только в трусиках и лифчике, видишь. — Тамара Павловна распахнула перед Катей халат.

Невысокая ростом, уютно вся сбитая, Тамара Павловна всегда нравилась Кате. А сейчас она прямо залюбовалась ее завидно узкой талией, по-спортивному подобранным животом.

— Красивая вы! — восторженно сказала Катя.

— Перестань меня смешить, — улыбнулась Тамара Павловна. — Это ты у нас самая красивая, а я уже пошла на убыль. Вот лет десять назад я ничего была, гляделась. Тогда груди у меня были острые, твердые и стояли гордо, как два солдатика на посту.

— Нет, вы и сейчас красивая, — сказала Катя и добавила: — А что, Федор Макарыч сильно ругал меня?

— Не робей, обойдется, — успокоила ее Тамара Павловна. — Раньше мы все в такую жару полураздетые выходили в зал. И хоть бы что, прежний заведующий и внимания не обращал. Это Федор Макарыч строгости наводит. Только они делу-то не помогают. Я удивляюсь, как он меня еще проглядел. Это кресло спасло. И тебя, если б сидела, не заметил. — Тут Тамара Павловна спохватилась: — Боже ты мой, разболтались мы, а там клиентов понашло. И тебя один парень ждет, такой видный собой, в модном галстуке…

Катя заторопилась, быстро застегнула халат на все пуговицы, кинулась к зеркалу, повернулась перед ним раз, другой, придирчиво осматривая себя спереди и сзади, водой из графина намочила палец, чиркнула им по бровям и следом за Тамарой Павловной вышла в зал.

— Вы меня ждете? — неуверенно спросила Катя молодого человека, в котором сразу узнала Дмитрия.

— Вероятно, — кивнул тот, как-то растерянно глядя прямо перед собой.

— Садитесь, пожалуйста, сюда, — показала она на свое кресло.

А когда Дмитрий сел, Катя про себя отметила, что сегодня он одет особенно опрятно и изысканно. Строгий темный костюм без единой морщинки, рубашка белая-белая. И галстук нарядный, модный, но не крикливый. Было похоже, он собрался на свидание. А какое днем может быть свиданье?.. Впрочем, что ей за дело, куда он собрался, ее это нисколько не интересует. И вообще он лучше бы шел к Петру Потапычу и христосовался с ним за милую душу. В кресле старого мастера все еще был Коля, и Петр Потапыч по причине своей близорукости, выбривая ему усы, почти касался своим носом его носа. Это смешило Катю, и она с трудом сдерживалась, чтобы не прыснуть.

— Вас подстричь? — спросила Катя.

— Да, конечно, — кивнул Дмитрий, совсем не глядя на нее.

— А бриться не желаете?

— Да, конечно, — опять кивнул он.

Катя отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Все-таки странный, оказывается, этот Дмитрий, он смешил ее не хуже Петра Потапыча. Заладил без конца свое «да, конечно». Что он, слов больше не знает? А в тот вечер разговорчивый такой был, что-то насчет невесты-актрисы напридумывал. Да, собственно, ей сейчас и ни к чему его красноречие, пусть себе хоть знаками объясняется, какая разница. Ведь ей надо всего-навсего подстричь его и побрить, и она будет стараться делать это хорошо. Нет, она просто обязана сделать хорошо, потому что она ученица Протасовой.