Страница 4 из 9
– Ну… я подумала, что… я благодарна вам за вашу помощь, и я хотела познакомить вас со своей матушкой… – Боже, что за бред я несу! А если он действительно согласится навестить мою маму, которой в Мемфисе никогда не было, особенно в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году?
– Белла, мне очень лестно ваше приглашение, и мне нравится, когда женщина ведет себя столь… самостоятельно. Но поверьте, я совершенно не подхожу на роль вашего жениха, – тихо проговорил он, придвигаясь еще ближе, и меня внезапно окатило волной его мужского запаха. Я не смогла его идентифицировать, но вся моя женская сущность заволновалась, и я испытала одновременно два противоречащих желания: отодвинуться от Эдварда и прижаться к нему.
– П-почему? – пролепетала я, заставляя себя остаться на месте. – Вы же сами предлагали мне быть вашей невестой.
– Мне приятно было на некоторое время представить себя вашим женихом. Но… я совершенно неподходящий вам человек.
Он, что, решил, что я всерьез его клею? Нет, он, конечно, симпатичный… Даже, пожалуй, красивый. Ну, ладно, очень красивый. Но какое самомнение! Он считает, что все женщины только и мечтают о том, как заполучить его в мужья? Хотя, возможно, я вела себя с ним слишком уж активно для девушки девятнадцатого века, и он сделал такой вывод из моего поведения. Вместо того чтобы возмутиться, я поинтересовалась:
– И почему же вы считаете себя неподходящим мне человеком?
– Может быть, потому что я не тот, за кого себя выдаю? – немного печально улыбнулся Эдвард.
Ну вот, так я и знала.
– И кто же вы? Преступник, скрывающийся от правосудия? – вырвалось у меня, и я прикусила язык.
А Эдвард лишь пожал плечами:
– Можно сказать и так.
Он смотрел вдаль, на реку, и казалось, что его мысли далеко отсюда.
– Вы не хотите рассказать мне, Эдвард?
– Нет, Белла, не хочу. Не нужно вам забивать свою хорошенькую головку такими глупостями, – тихо ответил он.
– А! Так вы из тех, кто считает женщин глупыми созданиями, призванными украшать жизнь мужчин и производить потомство! – возмутилась я. Почему-то было очень обидно, что именно Эдвард оказался таким шовинистом. – Вам нужна невеста, которая вам слова поперек не скажет и будет рожать вам по ребенку в год?
– А вы из суфражисток? – усмехнулся он, игнорируя мой вопрос о невесте. – Удивительно! Я думал, в их ряды идут исключительно некрасивые женщины.
– А чем виноваты некрасивые женщины? – еще больше возмутилась я. – Их создала такими природа. Может быть, какая-то непривлекательная женщина куда более достойна, чем иная красивая пустышка. И может принести больше пользы обществу!
– Успокойтесь, Белла, – прошептал Эдвард, еще ближе придвигаясь и обнимая меня. – Если вам будет приятно, я готов сказать, что вы некрасивы!
Я уперлась руками в его грудь и в возмущении уставилась на него. И расхохоталась, поняв, что он искренне забавляется.
Эдвард рассмеялся вместе со мной, и его тихий бархатистый голос отдался вибрацией в грудной клетке под моими ладонями.
– Вы смелая девушка, – сказал он. – Другая на вашем месте шагу не ступила бы без поддержки мужчины, хваталась бы за него и периодически падала в обмороки.
Я понимала, что я вовсе не смелая. Я самая обычная – для своего времени. Это Эдварду в его девятнадцатом веке я кажусь чем-то из ряда вон выходящим. Но разубеждать я его не спешила, потому что его похвалы были… приятны.
Он не отпускал меня, а я подумала, что если мужчине хочется обнять женщину, то я не должна возражать. Может быть, ему не так уж много времени осталось на то, чтобы успеть понаслаждаться жизнью. Впрочем, я думаю, что не высвобождалась из его объятий только по той причине, что мне нравилось находиться в них.
– Белла, вы боитесь смерти? – вдруг спросил он. От его слов у меня прошел мороз по коже. Прозвучало так, будто он предчувствовал близкую трагедию.
– Любой человек боится смерти, – пробормотала я. – А вы?
– И я боюсь. Но когда каждый день смотришь ей в лицо, наверное, привыкаешь. – Он пожал плечами. – Сердце черствеет. И когда гибнут другие, уже не плачешь, не переживаешь, воспринимаешь как должное. Но ведь это неправильно, так ведь?
Наверное, он говорил о войне, на которой был, на которой терял товарищей. Но как его слова оказались в данный момент созвучны тому, о чем думала я. Неужели мое сердце тоже черствеет, когда я смотрю на гибель людей в прошлом, когда снимаю их смерти для потомков? Правильно ли это? Хочу ли я этого? Готова ли и дальше продолжать это делать?
– Да, наверное, неправильно, – ответила я Эдварду. – Но что делать, если ты не можешь ничего изменить?
Я ничего не могу изменить. Я не имею права вмешиваться из-за этого проклятого «эффекта бабочки». Но какую такую катастрофу могу я вызвать, если все же вмешаюсь? Неужели сильнее, чем эту?
– А если можешь? – спросил Эдвард, глядя на меня так, словно от моего ответа зависела его жизнь. – Если ты можешь что-то изменить?
– Тогда ты должен, – нерешительно ответила я.
Конечно, я имела ввиду, что любой человек должен помочь тому, кто находится в беде и нуждается в его помощи. Я сама этого не делаю, но…
– Должен! – решительно и даже как-то сурово произнес Эдвард, явно думая о чем-то своем. – Должен ли человек рисковать своей жизнью, чтобы спасти чужую?
– Он сам должен решить, готов ли он пожертвовать своей жизнью ради другого. Мне кажется, слово «долг» тут не подходит.
– А вы бы пожертвовали собой ради других людей, Белла?
Я растерянно молчала, не зная, что ответить. Могла бы я сейчас сделать что-то, чтобы спасти всех этих людей, при этом зная, что погибну сама? Я ведь даже еще не жила, ничего не видела в жизни… Но и многие из них, молодые парни, здоровые и раненые, скоро уйдут под воду, познав в своей жизни только войну, голод, холод и грязь. У многих из них нет еще ни жен, ни детей. И уже не будет никогда.
– О, простите, Белла! – вдруг произнес Эдвард, словно очнувшись и отпуская меня. – Я забылся. На меня иногда находит. Последствия контузии, знаете ли.
Я поежилась от внезапного озноба и обхватила себя руками.