Страница 20 из 94
Когда я ходила на тренировки по боксу — тоже в Лондоне дело было, — в групповых разминках участвовали бойцы всех весовых категорий. Занимался у нас тогда в клубе супертяжеловес, необъятных размеров африканец. Так вот, я каждое занятие подходила к нему, игриво била джебом ему по бицепсам и говорила, задрав голову и глядя снизу вверх: «Пошли на спарринг, что ли, коротышка». Долго темнокожее божество мне в ответ растерянно улыбалось (у меня весовая категория до пятидесяти двух килограммов), но в один день не выдержало, ответило на приглашение, ударило по вытянутой ему в лицо боксерской лапе. Я отлетела в другой конец зала, и настал мой черед растерянно улыбнуться. А тяжеловес с тех пор стал меня панически избегать: наверное, убить боялся следующим ударом.
Поначалу отношения с хозяевами рынка складывались похожим образом. Во всяком случае, тему аукционного дома конкуренты в нашем присутствии не поднимали. Будучи их старыми клиентами, мы по-прежнему получали от них приглашения на приемы, и по-прежнему они были с нами исключительно приветливы. Как будто и не было между нами такого пустяка, как аукционный дом MacDougall’s, торгующий в пику им тем же русским искусством. Но время шло, и, когда наконец тяжеловесы спохватились, было уже поздно — в спарринг мы больше не лезли, но в своей весовой категории держались более чем уверенно.
Принятое решение продавать Айвазовского и Шишкина имело свою оборотную сторону — где ж их было брать-то? До сих пор помню свою радость от первого моего Шишкина размером с детскую ладошку. Счастье мое было так велико, что даже пресса не осталась равнодушной: «На MacDougall’s появился свой Шишкин» — отмечалось в статье, посвященной обзору русской недели в Лондоне. Кстати, лет эдак через восемь тот же журналист праздновал с нами новый мировой рекорд по Шишкину — в 2013 году мы продали метровое полотно «Сумерки в лесу» за два с половиной миллиона долларов. Пресса, надо сказать, всегда нас баловала и поддерживала — наверное, в благодарность за то, что мы частенько и абсолютно нечаянно подбрасывали ей нескучные сюжеты.
Первый настоящий наш прорыв пришелся на третий аукцион.
В те давние времена я жила в постоянном ожидании чуда, причем ожидание его начиналось с самого утра. Чудо должно было либо лично ввалиться в дверь офиса с шедевром под мышкой, либо прийти по почте, либо, на худой конец, по имейлу. Так и произошло.
То достопамятное утро началось вполне стандартно. Едва проснувшись, выбравшись из-под одеяла в холодную действительность викторианского дома, я босиком пошлепала к компьютеру. В рабочем почтовом ящике среди разного сора меня ждало необычное письмо. Обращалась ко мне наследница дягилевского танцора, а впоследствии популярного актера немого кино Теодора (Федора) Козлова. По ее словам, у нее дома под Лос-Анджелесом хранилась целая коллекция картин, принадлежавших Козлову, которую она меня теперь просила оценить. К письму прилагался список художников. Я быстро пробежала фамилии и убедилась, что в очередной раз написала мне городская сумасшедшая, — художники Корвин и Ледев существовали только в ее воспаленном воображении. «И куда я только ни обращалась! Никто не хочет мне помочь, очень на вас надеюсь», — жалобно восклицала моя корреспондентка в конце письма. «Вряд ли тут чем поможешь», — вздохнула я про себя. И уже собиралась удалить послание, даже не потрудившись открыть вложение, как вдруг меня остановила одна простая мысль. «Странно, — вдруг подумала я, — ведь Федор Козлов действительно существовал, и он действительно недолгое время танцевал у Дягилева. Непонятно, почему дама, написавшая письмо, придумавшая такой необычный провенанс для своей коллекции, сославшись на столь редко упоминаемого танцора, выбрала такие корявые фамилии для авторов полотен». И в задумчивости я кликнула мышью на вложенный файл. Еще через несколько секунд на экране предстала великолепнейшая «Гитаристка» Коровина.
История эта, как и все гениальное, оказалась проста. Непрямые наследники, подзабывшие русский язык, обратились к местному русскому с просьбой описать и оценить их коллекцию. Тот описал — и оценил, кажется, в пять тысяч долларов. И тут же предложил избавить их от картин за эти самые пять тысяч баксов. Наследники — а числом их оказалось четверо, между прочим! — может быть, тут же и согласились бы, но тот самый портрет Коровина висел на стене в шиномонтажной мастерской, которой один из наследников владел, — он к нему привык и расставаться с ним вот так сразу как-то был не готов. А тут вдруг возникла в их головах мысль обратиться за второй оценкой.
В Лос-Анджелесе находятся отделения всех крупнейших аукционных домов мира. Но, как только главная наследница, старшая сестра Сюзан, переступала порог очередного блестящего офиса, действо повторялось в деталях: взглянув на женщину в дешевой хлопчатобумажной блузке и сатиновых штанах, в сандалиях за два доллара на босу ногу, пришедшую к ним с длинным списком русских шедевров, ее вежливо выставляли вон. Отчаявшись, она порылась в Интернете, нашла в далеком туманном Лондоне аукцион, специализирующийся на русском искусстве, и написала мне письмо.
Еще через неделю я вышла из зоны прилета лос-анджелесского аэропорта и попала прямиком в объятия Сюзан. А еще примерно через три месяца коллекция Федора Козлова была продана на MacDougall’s за два миллиона долларов. Это был наш первый настоящий успех. В зале сидели все четверо наследников и плакали от счастья. «Гитаристка» Коровина из шиномонтажной мастерской была продана за восемьсот тысяч. Еще два Коровина из той же коллекции тоже ушли за сотни тысяч… Нас все поздравляли, даже те, кто раньше был настроен более чем скептически.
Конечно, тот аукцион был только робким началом — доказывать и себе и другим, что мы действительно можем, пришлось долго, с глупыми мучительными ошибками, со срывами и обломами. Но это, как говорится, дело житейское…
После того аукциона сестры-наследницы мне признались, что, когда я сказала им, сколько стоят их картины, и восстановила исковерканные имена мастеров, они решили было, что молодой аукционный дом не справится с такими дорогими полотнами, и собрались бежать к конкурентам. Но Сюзан, старшая, сказала: «Только Катя мне помогла, только Катя будет их продавать…»
На самом деле так оно в жизни и бывает: поможешь другим — помогут тебе.
Максим Котин. Чичваркин: гедонист и остров
«Вот этот поток, идущий мимо магазина „Евросеть“ в семь вечера у метро „Автозаводская“… Эти люди мне всегда были понятны, но неприятны, — честно признается Евгений Чичваркин. — У меня с ними было мало общего. Но я врал, притворялся…» Теперь не надо больше притворяться. Создатель торговой империи под вывеской «Евросеть», политический активист «Правого дела», популярный ЖЖ-блогер — все эти роли, все это притворство для него в прошлом.
Вот уже пять лет Чичваркин — почетный житель Лондон-града. И теперь вспоминает былое с грустью и содроганием.
— Со времени моего отъезда, мне кажется, люди в России стали еще хуже: злее, вороватее, двуличнее.
Похоже, он не может им простить, что они так и не смогли сменить власть (во время «болотных протестов» он предрекал, что дни во власти нового старого президента сочтены).
Чичваркин хоть и попал в Лондон не по своей воле, а сбежав от самого гуманного суда в мире, но горевал не так уж долго — и за пару лет разобрался, что здесь к чему.
Он снова торгует, только уже не дешевыми телефонами у московского метро, а дорогим вином в престижном лондонском районе Мейфэр.
— Вот Petrus 1982 года за шесть тысяч восемьсот фунтов, — показывает мне Евгений Александрович драгоценный ассортимент своего нового винного бутика Hedonism Wines. — Это же словно произведение искусства. И у нас можно вот так вот запросто подержать его в руках, прикоснуться к прекрасному.