Страница 4 из 40
Гоша млел от внутренней силы, исходившей от Анечки. Эта сила сметала его бешеный страх перед жизнью и гасила истеричную панику, в которую он впадал каждый вечер, когда задумчиво курил на унитазе, уставившись взглядом в одну точку, предоставленный себе настолько, что вздернуться хотелось. В Анечке чувствовалось настойчивое обещание защиты и покровительства, хотелось молча взять ее за руку и ни о чем не думать.
Девочки об этом не подозревали. Они просто молча бесились оттого, что все пошло развиваться по ущербному, ополовиненному сценарию. Они быстро переглянулись, и их молчаливый диалог, уместившийся в пару секунд, можно было интерпретировать так:
Марго: Что за хреновина?!
Анечка: Откуда мне знать?!
Марго: Что этот козел так вокруг тебя вьется?
Анечка: На себя посмотри!
Марго: Надо что-то делать…
Анечка: Пошла в жопу!
Марго: Стоп, футболь мне своего идиотского Васю окончательно, ща мы все устроим.
Анечка: Как с Пашенькой и Олегом?
Марго: Канэчно.
Анечка (ликуя): От винта!!!!!
Тогда это им показалось просто замечательной идеей.
Мне иногда кажется, что девочки не умели любить без сложных схем и замысловатых построений, которые они наматывали вокруг предметов своей страсти нежной. Пускаясь на тысячу уловок, путаясь в масках и отчаянно завираясь, Анечка с Марго с легкостью манипулировали окружающими. Только очень недолго. Все их построения рушились, как карточные домики, потому как с самими девочкам имели настолько далекое родство, что о нем можно было и не говорить.
Вероятно, мало кто из их знакомых отдавал себе в этом отчет, потому что девочки, с их нелюдимостью, склонностью к одиночеству и маниакальной взаимной привязанностью имели обыкновение скакать по верхам, брать, и тут же бросать, завоевывать вершины, и кувырком вниз…
Если бы они постарались, они вызвали бы в людях столько любви, что на следующий же день умерли бы под ее стотонной тяжестью. Но Марго была одержима клаустрофобией — лишь приблизившись к кому-то, она начинала задыхаться в его объятиях и принималась яростно выворачиваться, пока не оказывалась на свободе. Анечка же была настолько склонна к одиноким посиделкам на кухне со слезами, дорожащими на кончиках ресниц, и полуприкуренной сигаретой в тонких пальцах, что не могла позволить вам сделать ни шагу навстречу себе. Так они и жили, переполненные святой верой в истинность своих нелепых схем.
Хотя, надо отдать им должное, мальчиков они разыграли на раз. Девочки коротко помолчали, а потом вдруг неотвратимо и душно заполнили собой все пространство — от сифонящей оконной рамы до лестницы, — полумрак подъезда заколыхался от паники и ликования. Тяжесть становилась невыносимой, Анечка размазывала Гошу по полу своей силой и мощью, Марго душила Васю нежностью хрупкостью, казалось, воздух звенит и вибрирует. В глазах у мальчиков задвоилось — вот, Марго с Анечкой пьют водку, болтают, курят, нетвердо опираясь о подоконник, заправляют за уши волосы и ковыряются в своих карманах — обыкновенные, как все. Но зазеваешься, потеряешь фокус и вдруг на секунду совершенно отчетливо увидишь, как страшно полошатся их волосы в безудержном ветру, горят глаза, а руки простираются надо всем миром. Если девочки решили бы выразить то, что сейчас делали, в песне, они хором издали протяжный, грассирующий крик — постепенно нарастающее — до- средней октавы, до звона в ушах и красных точек, пляшущих перед глазами.
А потом наваждение вдруг исчезло — в скучной, звенящей пустоте подъезда накатила пронзительная тишина. Тяжесть, стотонно давившая на грудь, свернулась в спираль и исчезла, гул в ушах смолк, а пол перестал вибрировать. Мальчики испуганно озирались, как горячечные больные, очнувшиеся от тяжелого, муторного сна — хотелось судорожно глотать воду, но, в принципе, кошмар уже отступил и не казался чем-то серьезным и заслуживающим внимания.
Девочки стояли рядом, плечом к плечу, и смотрели в окно, тихонько переговариваясь, словно были здесь одни. Они могли делать со своими мальчиками все, что угодно. Они потребовали сатисфакции за нарушенное душевное равновесие и немедленно ее получили.
Девочки были счастливы и горды друг другом. Все получилось так, как им захотелось. Они снова победили весь мир, законы природы, злой рок, нелепый случай, слепой фатум и ветряные мельницы. Слава им, слава!
Лениво наслаждаясь победой, они уже предвкушали, как будут обсуждать все происшедшее, сидя перед широко распахнутым окном, мирно покуривая во влажную серебристую ночь. Им не терпелось побыстрее свернуть весь этот театр, скинуть маски, распустить молнии на штанах и бессильно развалиться в креслах.
Так бы и было, если б всему не помешало одно маленькое обстоятельство. Удар, как всегда, наметился с тыла — оттуда, откуда его не ожидал никто.
Уже утром, в жиденьком рассвете поздней осени, когда все слова были сказаны, постели застелены, телефоны (по которым мало кто собирался звонить) записаны, шутки пошучены, яичница доедена, а чай выпит без остатка (что Гоша обнаружит лишь вечером), Марго без памяти влюбилась в Васю. Едкая стерва, сердце которой было наглухо заколочено корявыми досками и опутано колючей проволокой, с ужасом обнаружила, что единственное, чего ей хочется в этот момент — гладить Васю всей ладонью, по плечам, спине, шее, затылку, щекам, изливая на него прорву глупой, наивной нежности (и откуда взялось ее столько).
Марго любила без всякой надежды и взаимности. Мутно, безумно, одержимо, мудро, тихо. Вася же лениво поиграл с Анечкой, быстро остыл, но, сгибаясь под своим вечным чувством вины, которое с того вечера навалилось на него с утроенной силой, продолжал тоскливо, изматывающе встречаться с ней (мы же с тобой взрослые люди, и нам совершенно не надо контролировать друг друга, знаешь-столько-работы-навалилось-устал-как-собака-пусти-меня-прости-меня).
К Марго Вася больше не подошел ни на шаг. Через две недели стало ясно, что ни одна четко выверенная уловка Марго не подействует на того, кто ей действительно нужен. Пометавшись, безнадежно запутавшись, в кровь перекорежив свою душу, Марго ступила в пору тоскливого ожидания. Подойди к ней, когда она висит на стойке бара, бешено поглощая вермут, или втирает кому-то жуткую муть, зажав в зубах сигарету и спроси: «Чего ты ждешь?». Марго часто заморгает глазами, сглотнет, начнет что-то говорить, запнется, опустит взгляд, замолчит, а потом примется пронзительно долго смотреть куда-то тебе в переносицу. Марго не знала, что ответить.
Марго с болезненной яростью вертела Гошей. Затем она привыкла к нему, как привыкают к неудобной сумке. Гоша не возражал. В этой истории вообще мало кто сопротивлялся неизбежному. То есть, я не хочу сказать, что это прокатило бы, но, на мой взгляд, они могли попробовать. Лягушки тоже взбивали масло из сметаны — кто знал, что они будут так барахтаться? Марго же съедала себя с потрохами, по ночам безнадежно воя в подушку, а утром улыбаясь, как кинозвезда после антиалкогольного реабилитационного курса.
Анечка с ума сходила при одной мысли о том, что Вася достанется Марго. Ее приязнь к Васе окрасилась в бурые оттенки ненависти к себе, страха ляпнуть глупость и полного нежелания двигаться куда-либо. Анечка стала молчаливой, через раз принималась рассказывать, как она счастлива и довольна, а глаза ее были полны такой непроходимой, беспросветной тоски, что зубы ныли.
Через пару месяцев обе были на пределе.
Слово автору. Конец (змея сворачивается в кольцо и кусает свой хвост)
Таков был вкус побед Марго и Анечки.
Когда они встретились в мокрой, густой оттепели, затопленной смородиновым киселем сумерек и позолоченной желтым фонарным светом, девочки вдруг поняли, что натворили.
Хотели заговорить, но не смогли подобрать слов. Обезумевшие, но вполне социально адаптированные, заторможенные, замкнутые, они протяжно и тоскливо молчали. Вдруг покинули все силы. Мысль о масках, театре одного актера (точнее двух актрис) больше не грела душу. Все вызывало лишь глухую ненависть и муки попранного самолюбия. Анечка зябко ежилась и обхватывала свои плечи руками. По щеке Марго медленно ползла прохладная, густая слеза.