Миссия доктора Гундлаха

Глава 15

Во время короткого перелета в Португалию Гундлах пытался представить себе, что их там ждет. Прогноз неутешительный. Предстоят президентские выборы. В будущее воскресенье борьба нынешнего премьер-министра Са Карнейро за власть достигнет своего апогея.

Спустя какие-то семь лет после апрельской революции 1974 года Португалия резко скатывалась вправо. Премьер сгонял крестьян с обобществленных земель, собирался установить 55-часовую рабочую неделю — сам Салазар не доходил до этого,— а после выборов планировал даже изменить конституцию и перевести банки и страховые компании в частный сектор, вернуть прежним хозяевам...

Гундлах понимал, что этот свирепый ветер дует и им в лицо. Но того, что случилось, ни ожидать, ни предсказать было нельзя. Буквально за пятнадцать минут до их приземления в аэропорту «Портела де Сакавем» на северной окраине Лиссабона самолет Са Карнейро, метавшегося в предвыборной горячке по стране, разбился. Гибель премьер-министра — это взрыв такой силы, который заглушает все остальные.

Такси довезло их до гостиницы «Дипломатико» на улице Кастильо. Комфорт полнейший, а цена за номер просто смехотворная: в Португалии инфляция, и один эскудо идет за два цента. Еще будучи в Мадриде, Гундлах договорился по телефону о нескольких деловых встречах, но когда набрал те же номера, хрупкое здание планов рассыпалось, как карточный домик. Все многословно извинялись, обещая вернуться к этому разговору на будущей неделе, и даже «Република», газета социалистов, перенесла день встречи: что делать — выборы президента и сенсационная смерть премьера, так что их приезд останется никем не замеченным. Кого волнуют сейчас события в далекой маленькой стране? Каждый седьмой португалец без работы, инфляция скачет галопом, они попали в беднейшую из европейских стран, озабоченную собственными бедами, в самый неподходящий момент. Кого они рассчитывали привлечь на свою сторону и на что, собственно, надеялись?

Глэдис настаивала на немедленном отъезде, настроение ее безнадежно испортилось. А Гундлах советовал сделать передышку. Ничего нельзя делать впопыхах. Зачем мчаться сломя голову из одной страны в другую?

Воздух здесь более сухой, приятней, чем в Мадриде. Они прогуливались по парку Эдуарда VII, поднялись к колоннаде, с чудовищной помпезностью воздвигнутой в эру Салазара. Внизу под ними прямо к центру города устремился бульвар Освобождения, продолженный между холмами.

— А вон там,— спросила Глэдис,— это что, Африка?

Гундлах смотрел с улыбкой на ее открытое лицо: в нем как в зеркале отражается любое движение души. Глэдис рассмешила его, перепутав устье Техо с Гибралтарским проливом. Но его радовало, что новые впечатления улучшают ее самочувствие.

Он остановил такси, чтобы повозить ее по городу, развлечь, познакомить с площадями и памятниками Лиссабона (сам он бывал здесь раз десять), зайти в собор святого Георгия, возвышающийся над переулками старых кварталов, Бенемскую башню с ее мавританскими колоннами и балкончиками в индийском стиле. Но зарядил мелкий, нудный дождик, Лиссабон как-то разом потерял свои краски, и лишь в музее Гульбекяна ему удалось расшевелить Глэдис. Ей понравилось и само здание музея — стекло и бетон, позабавило завещание нефтяного миллиардера, его благодарность Португалии за приют и умеренные налоги. В галерее новых мастеров Глэдис, застенчиво улыбнувшись, призналась, что в юности мечтала стать художницей. Старый друг семьи давал ей уроки и по-отечески поддерживал.

Часам к пяти у обоих разыгрался аппетит. Посидели в закусочной на улице Россио. После устриц и крабов подали удивительно вкусную чернильную рыбу. Гундлах подливал ей вина. Чувствовал, что они стали ближе друг другу. Вино действовало на него даже сильнее, чем на Глэдис. Его тянуло к ней, тянуло неумолимо, а она то приближается, то отдаляется, говорит о чем-то безразличном, их не касающемся.

Неожиданно он сказал Глэдис, что сам когда-то был левым, сотрудничал в газете. Это вызвало ее удивление и даже недоверие.

— Ваша газета обанкротилась, и вы переменили свои убеждения? — спросила она.— Сдались, приспособились? Как же так? А что же делать тогда нам, в нашей ситуации?

Он попробовал оправдаться:

— По сравнению с положением в Сальвадоре мы живем, словно в вате. Или в тюремной камере, стены которой обиты мягкой обивкой. Иной раз устаешь биться о них головой. Но кусок металла в спину заставил меня многое вспомнить. Ну и отчасти вы, Глэдис...

Она бросила на Гундлаха взгляд, от которого у него перехватило дыхание. Понимая, что он хотел сказать, она старалась тактично уйти от прямого ответа, не обижая его:

— Бросьте, Ганс... Скажите лучше, почему вы согласились поехать сюда со мной?

Он на секунду задумался.

— Видите ли, это для меня как бы третий старт в жизни... И если мы привезем с собой два или три миллиона, фальстартом это не будет.

— Дай-то бог...

Гундлах услышал в голосе Глэдис нотки сомнения. Значит, снова порвалась нить, связывающая их...

К десерту они не притронулись, сладкого больше не хотелось. Гундлах расплатился, и они вышли из закусочной. На бульваре Россио моросил дождь, вечерние огни утонули во мгле. Спустились в метро, проехали три станции. Настроение у Гундлаха испортилось. Глэдис поняла это и попыталась развеселить его шуткой. Они словно поменялись ролями: совсем недавно, в парке, не открывала рта она, а теперь сцепил зубы он. Да, очевидно, приезд в Португалию — ошибка. И время уходит, и деньги.

Что это не совсем так, Гундлах понял в отеле, когда портье передал им конверт с грифом: «Португальское радио и телевидение». Зарубежный отдел приглашал завтра в одиннадцать утра на «круглый стол». Ого! Видимо, дело все-таки пошло! И Лиссабон сразу стал для него городов приятным и гостеприимным.

На другой день они не торопясь прогулялись до телестудии, которая была совсем рядом с Музеем античного искусства. Коридоры телевидения давно никто не подметал, комнаты у редакций крохотные, вид какой-то провинциальный. Им объяснили, что беседу запишут на пленку и в свое время (следовательно, уже после их отъезда) дадут в эфир. Их собеседник — журналист из «Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт». В Португалии, дескать, любят жаркие дебаты. Глэдис волновалась: этот еженедельник — рупор американского министерства обороны! Но главный редактор, верткий красавчик по фамилии Фуртадо, вел, должно быть, какую-то свою игру. Ну и пусть — они выскажутся, этого будет достаточно. Только бы Фуртадо все правильно перевел с английского на португальский.

Фамилия оппонента была Бим. Когда Глэдис и Гундлах вошли в студию, тот уже сидел на стуле перед гримером, который успел взбить рыжеватые, мокрые от дождя волосы американца и накладывал теперь тон на лицо. Бим повернулся, и Гундлах вспомнил, где они встречались. Ведь это тот же человек, сухие и нацеленные вопросы которого так смутили Глэдис в Мехико.

— Вас и за океаном встречаешь, и на Европейском континенте,— усмехнулся Гундлах.— Похоже, в вашей стране вы единственный специалист по Сальвадору.

— Почему же, есть и другие.

— Не сомневаюсь.

Они уселись за овальный столик, вспыхнули прожектора; Фуртадо с видом человека непредубежденного сказал несколько вступительных слов. Ему, мол, трудно судить, что привело Сальвадор на грань гражданской войны: то ли внутренние противоречия, то ли влияния мирового коммунизма...

— То ли Вашингтон с его Белым домом, государственным департаментом и зловещим Пентагоном,— продолжила эту мысль Глэдис.

— От своего могучего американского соседа сальвадорцы получают прежде всего экономическую помощь,— перебил ее Фуртадо.

— Помощь наполовину состоит сейчас из поставок оружия для хунты,— сказала она.— Как вам известно, Рональд Рейган намерен поддерживать только те страны «третьего мира», которые следуют за ним. Даже если это фашистские диктатуры. Деньги даются тем, кто держит свои народы в нищете и страхе!