Страница 19 из 36
Ребята понимали, что они засели в горах надолго, может быть на несколько педель.
Но одновременно с этим они знали - в беде их ие оставят.
Подготовить посадочную площадку в горных условиях дело нелегкое. На это нужно время, а его недостаточно.
В первую очередь нужно построить снежную хижину, место, где можно заночевать, тесно прижавшись друг к другу под вой бурана и белое неистовство снежной стихии. Выручил сержант Кедров. Альпинист в прошлом, он в гражданке во время походов несколько раз ночевал в ледяных хижинах.
Медвежье логово вырубали в склоне жесткого фирна. На пол положили брезентовые плащ-палатки и единственную теплую куртку на собачьем меху. Заснули поздно, обессиленные, тесно прижавшись друг к другу. В снежной поре было тепло, сквозь завешенный узкий лаз слышался вой ветра.
Но утро выдалось ясное.
Над головой висит ослепительное солнце. Свежий покров снега, отливая голубыми тенями, беспредельно чист. Он слепит глаза.
С помощью маленькой рации не без труда связались с базой.
Дают о себе знать горы, отлично понимал Кедров. Экранируют радиоволны… Мешают связи.
Но связь состоялась.
На третий день пограничники услышали нарастающий шум вертолета. Машина вынырнула из-за заснеженных скал и медленно развернулась над карнизом горного плато. Чуть снижаясь, она сделала несколько кругов, словно выбирая место для посадки.
«Посадка невозможна»,- думал Омельченко. Он отлично понимал: на этой высоте есть опасность, с которой сталкиваются вертолетчики в горах. Можно аккуратно посадить машину. Взметая клубы снега воздушным вихрем, вылетающим из-под винта, хороший летчик в обычных условиях может безошибочно посадить вертолет, даже не видя места соприкосновения с землей. Но здесь другое: в разреженном воздухе высокогорья вертолет просто упадет в снег и, конечно, не сможет уже подняться.
Высота резко сказывается на работе вертолета. Чем выше, тем сложнее посадка. И, пожалуй, в десятки раз сложнее его отрыв от земли.
«Груз придется сбрасывать на ходу прямо в снег»,- решил лейтенант Омельченко.
Еще и еще раз, словно прицелившись с машины, он пошел на снижение. Минута, другая… Омельченко отдает приказание но переговорному устройству подготовить грузы к выбросу.
«Неужели они так и не сядут?» - думают пограничники, следя за сложными манипуляциями винтокрылой машины.
Омельченко мысленно отсчитывает секунды. Одна, другая, третья…
- Открыть люки! - раздается его сдержанный голос.
Ветер бросает машину из стороны в сторону. Восходящие потоки воздуха, поднимаясь из долины, делают ее игрушкой в руках стихни. Нажимая на рычаг управления, лейтенант пытается удержать машину над крохотной площадкой плато, прильнувшей к скальной вершине.
«Надо рисковать,- думает лейтенант.- Одно из двух: или груз будет сброшен не на площадку, а в пропасть, или же мне необходимо еще ближе прижаться к заснеженной груди скалы. Другого выхода нет».
Ветер раскачивает машину, каждую секунду грозя бросить ее на скалы. Промедление смерти подобно.
И тогда лейтенант принимает смелое решение. Надо действовать, как на истребителе. Только скорость даст устойчивость вертолету. Пе зависать, а проходить над плато в полете.
Он резко кричит в шлемофон механику:
- Груз выбрасывать только но моей команде! Работать, как при бомбежке.
Вертолет резко уходит в сторону от площадки. Пограничники разочарованно смотрят ему вслед, еще не понимая, что происходит.
Неужели он побоится сесть и не рискнет сбросить груз?
Омельченко прицеливается, всматриваясь сквозь плексиглас в тонкую полоску заснеженного плато. Еще одно короткое движение рычагом - и вертолет стремительно скользит в сторону заснеженного плато. Скорость его увеличивается, а вместе со скоростью увеличивается и его устойчивость.
И вот уже вертолет проносится по ущелью почти как истребитель, со свистом рассекая воздушное пространство.
- Огонь! - по-боевому командует Омельченко.
Тяжелый брезентовый мешок вываливается из открытого люка я, словно прицельная бомба, по параболе летит в снег.
«Не промахнулись ли? - думает лейтенант.- Как будто нет…»
На той же скорости он выходит на второй круг. Он видит, как по снегу в направлении черной точки сброшенного мешка ползут по снегу человеческие фигуры.
- Огонь! - командует Омельченко.
И снова брезентовый мешок вываливается из люка.
- Слава вертолетчикам! - словно вторят ему пограничники.
Братская выручка с неба - такое не забывается…
ТЕЛЕГРАФ
- Удивительные бывают люди! - громко произнес подполковник Сифоров, один из старых моих пограничных друзей.- Есть такие ребята, что не только все замечают, а даже умеют соединять в уме события, казалось бы, бесконечно далекие друг от друга.
Я давно знал подполковника Сифорова. Петр Николаевич за свою многолетнюю службу в пограничных войсках многое перевидал и передумал. Мы не раз встречались с ним то на Дальнем Востоке, то в Закарпатье, а последняя наша встреча произошла в Молдавии.
- Зиял я в свое время одного солдата,- продолжает подполковник.- Был он эвенк по национальности. С Крайнего Севера, значит, прибыл служить. Нам казалось: что ему Закарпатье? Не только страна новая, климат другой, растения не похожие. Помню, сознался он мне однажды: «Я лес только в кино видел до той поры, пока сюда, в горы, не приехал. У нас на Чукотке больше мхи да лишайники. А здесь смотри какие дерева растут».- Подполковник Сифоров хитровато улыбается: - Но был этот эвенк удивительно дотошным парнем. На стрельбах всегда первое место занимал. Уж больно здорово стрелял - ведь оп из охотников. А что касается памяти, другого такого парня не помню. Золотая голова…
Докладывает он мне однажды:
«Видал, товарищ начальник, у границы хата стоит. Там женщина живет. Непорядок там».
Спрашиваю:
«Какой такой непорядок?»
«Рубашку вешает -сегодня рукавами вниз, а завтра - рукавами вверх».
«Ну и что?»
«Как - что? - отвечает мне боец.- Когда рукавами вниз, на пограничной полосе следы вижу. Рукавами вверх - граница спокойна».
«Быть пе может!» - удивился я. И сразу отдал команду установить наблюдение за домом.
Докладывают мне, что в доме живет вдова с ребенком. Девочка у нее. Берет вдова белье в стирку, этим и подрабатывает. Человек она спокойный, рассудительный… Ничего за ней не замечалось.
Все это, конечно, так. Но должен сказать вам,- продолжает Сифоров,- этот случай был в годы, что сразу после военных шли.
И хоть граница дружеская - венгерская,- мало ли что в эти годы случиться могло.
Потому-то и обратили мы внимание на домик. День наблюдаем - ничего нового. Второй день - опять без изменений. Лежим мы, спрятались в яме рядом со стогом сена, отсюда дом хорошо просматривается. Уже верить перестали тому, что нам эвенк рассказывал. А он тут как тут, рядом со мной, прилег и тихо мне говорит:
«Ну вот, сегодня сам увидишь. На третьей рубашке-то рукава вниз смотрят. Сегодня нарушитель придет».
И правда это - когда женщина белье вывешивать стала, обратил я внимание, что среди простынь, полотенец и скатертей болтается на веревке рубашка, а рукава на ветру развеваются.
К вечеру усилили мы внимание. Женщина из дома вышла, собрала белье - гладить, вероятно, будет. А мы сидим, затаились.
Но прачечный телеграф, видимо, сработал безошибочно. Смотрим мы, этак в час ночи какая-то фигура на крыльцо домика тайно подымается. А в доме уже свет погасили - вероятно, спать легли.