Егоша и маленькие, маленькие бабочки...

— Не пугайся, — сказал Миша-ангел на ухо Егоше. — Это с тебя счи­тали.

И все шло дальше, как оно и было. И в поезде, и проводница, и то, как Ив- Ив сказал: «На стакан чаю денег пожалел», а ведь пожалел, и Егоше совсем уже неуместно опять стало стыдно. да, и палатка на поле. И Ив-Ив, бега­ющий по этому полю и кричащий: «Свобода! Свобода!»

— Упекут! — шепнул Миша-ангел.

— Куда? — испуганно спросил Егоша.

— А. Мест много.

Егоша посмотрел на лицо главного обвинителя — оно не было уже ни круглым, ни розовым, ни добродушным, а как-то сурово вытянулось и даже изменило цвет, как-то посерело. Егоша глянул на других судей — с ними про­изошло то же самое. Ив-Ив же съежился и казался совсем маленьким в своей яме. Егоше стало его очень жалко.

Наконец бесконечная обвинительная речь была закончена.

— Кажется, все ясно? — сказал главный обвинитель.

Судьи согласно закивали головами.

— Кто из присутствующих может что-нибудь добавить?

Тут Егоша встал и неожиданно для всех, и даже для самого себя, и даже для Миши-ангела, который не успел распознать и поймать его мысль, сказал:

— Я.

Между тем лица судей еще больше вытянулись и посерели.

— Ты с ума сошел! — шепнул Миша-ангел.

— Он просто хотел, чтобы был профсоюз. — запинаясь, сказал Егоша.

В голосе главного обвинителя появилось даже что-то шипящее:

— Обвиняемый прекрасно знал наше мнение, обвиняемый знал, что по нашему мнению, которому он должен беспрекословно подчиняться, демо­кратия на Земле под большим вопросом. Это просто его личный бунт. Он соблазнял малых сих.

— Он только хотел, чтобы был отпуск. — сказал Егоша вдруг твер­же. — Это справедливо.

— Справедливость на Земле тоже под большим вопросом.

— Справедливость — это справедливость! — вдруг отчаянно вскричал Егоша. — Как без справедливости?

И тут наступило молчание.

— Обалдеть! — выдавил Миша-ангел. — Даже я тебя не знал.

Один из судей, помельче главного обвинителя, но с густым таким гром­ким голосом, сказал:

— Закон (и он назвал длиннющую цифру и несколько латинских букв) гласит — если один из присутствующих на суде не согласен с решением суда, решение не может быть принято.

Судьи встали одновременно и удалились один за другим, дно ямы, в которой сидел Ив-Ив, поехало куда-то вниз, над головой его сомкнулась решетка.

Егоша и Миша-ангел сидели в небольшом мрачноватом кафе, освещенном несколькими тусклыми лампочками, ну это и понятно, ведь кафе находилось рядом с залом суда, а Мише-ангелу вдруг очень захотелось выпить кофе. Кроме того, там можно было курить. Миша-ангел торопливо прихлебывал кофе и одновременно курил, он был взволнован и даже как будто чуть-чуть виноват.

— Думаешь, мне его не жалко? — сказал Миша-ангел, глядя не в глаза, а куда-то поверх Егоши.

— А как у тебя — жалко? — вдруг спросил Егоша. — Если мне жалко, так у меня как будто то, что с ним, со мной.

— У меня, понятно, по-другому. Но тоже что-то покалывает.

— Где? — спросил Егоша.

— Понятно где. В голове. Я бы, может, тоже его защитил! — сказал Миша-ангел вдруг дерзко, но тут же переменил тон. — Сам знаешь, какая у нас дисциплина. Видел, что я пережил.

— Да, — сказал Егоша. — Ты пережил.

— Вот-вот!

Миша-ангел смотрел на Егошу, как будто видел впервые.

— Да. — сказал он, наконец. — А казался таким смирным. Был у меня один, ну, по вашим расчетам, в начале девятнадцатого.

— Года? — изумился Егоша.

— Века, — сказал Миша-ангел. — Это ж понятно. Века! Из Амстердама. Войнищи кругом навалом. И ни тебе интернета, ни тебе радио. Шустрый был, как электровеник. Так по Европе гонял! Мне за него даже премию дали. А был один, ну сущий ужас. Ребенок — идеальный, а вырос — так бог ты мой! Родом из Тамбова, работал в КГБ. Людей стрелял собственноручно. Постави­ли и его к стенке. Даже я ничего сделать не мог. Только дуло пистолета чуть перенаправил, чтоб прямо в сердце, чтоб уж не мучился. А ведь я, между про­чим, тоже в отпуск хочу. К Машке. Машка теперь в твоем Париже.

— Париж не мой, — сказал Егоша.

— А чей же? На Земле, значит, твой. Машка любит Париж, а мне как-то пофиг. Да я бы хоть туда к ней смотался, так нет, теперь затаскают.

— Куда? — спросил Егоша.

— Куда-куда. Вверх! У нас или вверх, или вниз. — Миша-ангел мрач­нел на глазах, и это было видно даже в плохо освещенном кафе. — Защитни­чек! — вырвалось у него раздраженно. — Ведь затаскают!

— Почему? — спросил Егоша.

— Достало меня твое «почему»! Ты же слышал — если один из присут­ствующих не разделяет мнение суда, решение не может быть принято. А ты что, разделяешь? Ты не разделяешь!

— Нет, — сказал Егоша. — Не разделяю. Потому что это несправедливо.

— Вот-вот! — чуть ли не вскричал Миша-ангел. — А обо мне ты поду­мал? Подумал? — Но тут же, как бы спохватившись, переменил тон. — К Машке все равно заглянем. Она только вернулась.

— А тебе не влетит?

— Так мы быстренько! — и Миша-ангел взял Егошу за руку, чуть выше запястья.

Машкина комната очень напоминала комнату Миши-ангела и все-таки была другой. Кругом были разбросаны какие-то женские вещи, белье, побря­кушки. На тахте сидела сама Машка и примеряла какие-то немыслимые сапоги.

— О! — сказала Машка. — Уже не ждала. Глянь, какие штучки стали делать! Я еще прихватила — так на таможне не пропустили.

— А что, у вас есть таможня? — удивился Егоша.

— А как же, — сказал Миша-ангел. — Иначе понатащили бы всего груду.

— Да, — сказала Машка. — Техника ни в какие ворота, а со шмотьем полный порядок.

— Есть такие ловкачи — природные ресурсы тянут. Но с этим у нас тоже строго. Даже сослать могут.

Миша-ангел подсел к Машке, и они о чем-то заворковали. Егоша даже отвернулся, чтобы им не мешать. Но Миша-ангел тут же вернулся к нему.

— Пора.

— Надолго? — спросила Машка.

— Увидишь.

— Другого найду, — и Машка хихикнула.

— Попробуй! — сказал Миша-ангел. — Попробуй! — и даже погрозил кулаком.

Он опять взял Егошу за руку, и Егошу словно пронзил слабый-слабый, еле уловимый ток. Исчезла комната Машки, и сама Машка, и ее парижские сапоги. Но тут что-то произошло, явно непредвиденное. Миша-ангел все еще держал Егошу за руку, но они словно проваливались куда-то, медленно так проваливались, во что-то зыбкое, рыхлое и неустойчивое. Тихо ругался Миша-ангел, но какими словами он там ругался, Егоше было не разобрать. Наконец они провалились окончательно и упали на какую-то твердую шер­шавую поверхность. Егоша упал, выставив вперед руки, но все равно больно ударил коленку.

— Опа! — сказал Миша-ангел. — Приехали! Бензин кончился.

— Какой бензин? — спросил Егоша. Коленка сильно болела.

— Дурака учить, что мертвого лечить, — огрызнулся Миша-ангел.

Они были в совершенно непонятном месте, скорее напоминающем тон­нель.

— Потопали пешедралом до ближайшего лифта, — сказал Миша-ангел.

— Ты столько всего знаешь, поговорки и вообще. словечки разные, — сказал Егоша, ковыляя следом.

— Подготовка. Учился хорошо.

— И на разных языках?

— А то как же. Конечно.

Тоннель выходил на большое поле, заваленное обломками механизмов и обрывками пленки, короче, на какую-то свалку. Миша-ангел уверенно про­двигался вперед, Егоша за ним еле поспевал.

— У меня коленка болит, — взмолился Егоша.

— Ничего, дотопаешь! Я и так тебя сколько раз на себе таскал!

Но идти Егоше становилось все тяжелее и тяжелее. Наконец он вовсе остановился.

— Ладно, — сказал Миша-ангел. — Попробуем одолжиться.

Тут рядом взметнулось облако пыли, как будто пронесся небольшой смерч, и Егоша увидел неподалеку так неполюбившегося ему узкоглазого, волосы ежиком, заменявшего Мишу-ангела, когда того отправили в ссылку. Миша-ангел подошел к нему. До Егоши доносились только какие-то вор­чливые интонации. Это продолжалось довольно долго. Наконец узкоглазый исчез, а Миша-ангел вернулся к Егоше.