Егоша и маленькие, маленькие бабочки...

— Это не вопрос, а ответ. Чем лучше обществу, тем лучше нам. Помочь сироте — это благородно.

— Благородный ты наш! Всех сирот не согреешь!

— Я не говорю — всех. Хотя бы одного.

Жена рыдала, грозила разводом, звонила матери, собирала вещи — Егоша не отступал. И только уже вечером, напившись всевозможных лекарств, она как-то успокоилась и подумала трезвым умом — муж-то он неплохой, деньги приносит, не пьет, не курит, не гуляет. Ну, с мухами, конечно, в голове. А кто без мух? Только у каждого — свои. А она? Кому она-то нужна? Волосы жид­кие, тусклые. в углах глаз гусиные лапки, поправилась на семь килограм­мов! Так что, всхлипнула еще пару раз. и заснула.

Миша-ангел объявился через несколько месяцев — как раз к Новому году. В городе было оживленно, и когда смеркалось, особенно празднично сияла иллюминация, и разряженные елки на площадях и у магазинов вызывали в душе взволнованные детские переживания. Снега почти не было, но припод­нятому настроению это не мешало. Было скорее тепло. Егоша зашел в боль­шой магазин купить подарки. Дочери он купил новую куклу, теще — набор дорогого мыла с мочалками в красивой плетеной корзинке — пусть моется, ведь если выбирать, он предпочтет чистую, хорошо вымытую тещу, чем какую-нибудь грязненькую, — и уже стоял в посудном отделе, приглядывая жене чайный сервиз, как позвонил Миша-ангел.

— Ну, — сказал Миша-ангел. — Принимай!

— Кого? — растерялся Егоша.

— Кого-кого. Гаврилку. Завтра к одиннадцати с паспортом в дом ребенка.

Вокруг Егоши толкался народ, звенел посудой.

— С паспортом? — переспросил Егоша.

— Не без него же. Запаси все что надо — памперсы, распашонки, колгот­ки. Имей в виду — он у нас крупненький, да и подрос уже. Не скупись — к Новому году премию получишь. А на днях подброшу флешку — работать пора, да и для отвода глаз.

Забыв обо всем, чуть не перевернув витрину с хрустальными рюмками, чуть не потеряв по дороге куклу и растеряв почти все мыло, Егоша бросился из посудного отдела в детский. Брал без разбору все подряд, пока не истра­тил все деньги.

Нагруженный, явился домой. Жена смотрела на него мрачно.

— Завтра принесу, — сказал Егоша, дыша тяжело и прерывисто, как заму­ченная собака.

— Кого? — холодно спросила жена.

— Гаврилку.

— Боже-боже, — сказала жена и ушла в спальню плакать.

О чем ни думай, как ни смиряйся, но не плакать — этого она не могла.

На другой день к одиннадцати, с паспортом, разумеется, Егоша отправил­ся в Дом ребенка.

— Вам куда?— спросила дежурная, отталкивающего вида женщина, не оттого, что была так уж некрасива, а из-за какого-то особого хмуро-недобро­желательного выражения лица.

— Хорошенькое начало, — подумал Егоша и сказал: — Я за ребенком.

— Третий этаж, к директору.

По лестнице с выбитыми ступенями Егоша пошел на третий этаж. Было тихо, но время от времени откуда-то доносился детский плач. Резко пахло дезинфекцией и хлоркой.

В кабинете директора сидела крупная полная женщина с неприветливым, замкнутым лицом. «Неужели здесь все такие?» — подумал Егоша и протянул ей паспорт.

— Документы на вас пришли, — сказала женщина, буравя Егошу малень­кими настороженными глазками. — Но мне бы хотелось кое-что уточнить самой. Ваши квартирные условия?

— Там все есть, — заметил Егоша.

— Так, так, — сказала женщина, надевая очки и перебирая бумаги. — Зарплата?

— Тоже. Там есть.

— А мотивация? — она напряженно сдвинула брови, подбирая слова. — Да, мотивация. — И воскликнула совсем уже грозно: — Мотивация!

Между тем, говоря с Егошей, она взяла со стола айфон, написала какое- то сообщение и, с кем-то соединившись, сказала: «Я тебя потом наберу.» Владение этим предметом явно приносило ей удовольствие и придавало осо­бую значимость ее особе, она опять стала буравить Егошу своими глазками с какой-то дополнительной уверенностью в себе:

— Ваша мотивация!

— Да, да, конечно. мотивация. — пробормотал Егоша растерянно, вот у него-то явно пропадала уверенность в себе.

Тут в самое ухо шепнул Егоше голос Миши-ангела: «Да дай ей денег! Не соображаешь, что ли?»

— Конечно, — сказал Егоша.

Он полез во внутренний карман пиджака, вытащил долларовую заначку, которая, по счастью, там находилась, и неловко положил на стол, переживая, что не смог сделать это как надо, хотя бы в конверте. Директриса же, ничуть не смущаясь, ловко протянула свою увесистую лапу, накрыла ею купюру, и она тут же исчезла в ящике стола.

— Надеюсь, ребенку будет у вас хорошо, — и позвонила.

Тут же появилась нянечка — нормальная такая нянечка, с добродушным лицом-плюшкой, с конвертом, в котором лежал младенец.

— Тс... — сказала нянечка. — Спит. Вы уж поаккуратней.

Егоша бережно нес конверт с ребенком вниз по лестнице — он был на удивление тяжелый. За ним шла нянечка и несла пакет с детским питанием. Чем дальше они отходили от кабинета директора, тем сильнее запахло хлор­кой. Особенно на лестнице. И кто-то плакал там, за стеной. А потом к нему присоединился кто-то еще. И Егоша подумал: его бы воля — он взял бы отсюда всех. Всех до одного! Потому что и последнего тоже жалко, и возмож­но, даже еще жальче, чем всех остальных. Только куда взять-то?

Когда Егоша принес ребенка домой, жена опять демонстративно запер­лась в спальне. Егоша положил конверт на диван и развернул, путаясь в завязках и лентах негнущимися от волнения руками. Это был пухлый, на удивление крупный младенец, розовощекий, с нежным цветом лица и уже длинными вьющимися золотистыми волосами. Егоша смотрел на него затаив дыхание — такой он был красивый. Тут он услышал рядом: кто-то тоже тяже­ло задышал. Это была жена.

— Боже! — вырвалось у жены. — Какое чудо!

В этот момент младенец проснулся и удивленно посмотрел на обоих чуть выпуклыми бледно-голубыми глазами Миши-ангела. Егоша захотел было взять его на руки, но жена перехватила:

— Не трогай! Ты не умеешь с детьми, — и схватила его сама.

К вечеру все образовалось — прикупили необходимое, что-то перести­рали, что-то перегладили, жена, разгоряченная и взлохмаченная, кипятила бутылочки для молочных смесей, Егоша слонялся по квартире и был вовсе не у дел, а дочка все прыгала на одной ножке и кричала, что у нее появился братик.

Решили, что жена возьмет отпуск за свой счет, а потом они отдадут малыша в ясли. Но вот отпуск закончился, но жена что-то не спешила отда­вать Гарилку в чужие руки и продлила отпуск за свой счет еще, а потом еще, рискуя вообще потерять работу. На нем она просто помешалась, не спускала с рук и только о нем и говорила. Вообще, жена Егоши была женщина сдер­жанная и даже немного суховатая, но тут Егоша часто слышал ее смех — она играла с Гаврилкой. Так что даже дочка стала ревновать и уже не радовалась, как прежде, что у нее появился братик, а смотрела на него мрачно и испод­лобья.

Между тем Гаврилка рос... С первых же дней начал улыбаться и уже в три месяца вставал на ножки.

По ночам Гаврилка их не будил, жена, устав за день, спала крепко. И Егоша, проснувшись среди ночи, часто видел склоненных над кроваткой Машку и Мишу-ангела. Бывало, Машка появлялась одна, носила Гаврилку по всей квартире и что-то пела. Голос у нее был совсем не ангельский, скорее хриплый, и Егоша боялся, что проснутся жена и дочь, но этого не случилось ни разу. К лету Гаврилка был уже такой крупный и тяжелый младенец, что никому и в голову бы не пришло, что ему только полгода, так они никому и не говорили, что ему только полгода.

Теща сразу была настроена против Гаврилки, даже его удивительная кра­сота ее не трогала.

— Не в красоте счастье, — ворчала она, глядя на Г аврилку недоброжела­тельным круглым птичьим глазом.

— А в чем счастье? — спрашивал Егоша.

Но теща уходила от ответа. Она была из тех, кто только утверждает, а вопросы не задает и на них не отвечает.

Итак, она говорила, что из таких красавчиков ничего путного не получа­ется, и потом, у него что-то с гипофизом, и он уже наверняка болен гигантиз­мом. У жены всегда были хорошие отношения с матерью, но тут они поссо­рились, да так, что жена даже не поехала на дачу и осталась в городе.