Страница 56 из 61
Так он все время и сидит в темной норе и бережет свое сердце.
Для чего?
АНТИЛОПЫ
В антилопнике приятно пахнет деревенской конюшней — сеном, отрубями, кизяком.
И только вошли маленькие дети, тотчас же к сетке подбежала нильгау, грациозная, словно из кости выточенная антилопа с нежными, насквозь просвечивающими розовыми ушами, и стала глядеть на них добрыми, умоляющими глазами. Девочка протянула ей кусок булки, и нильгау осторожно слизнула его языком.
— А больше ничего нет! — сказала девочка.
Антилопа потерлась мокрым, милым, бархатным носом о сетку: «А ничего мне и не надо, только хорошее отношение».
Она сорвалась с места и, стуча копытцами, сделала круг, по дороге схватила сено и принесла к сетке торчащий, как усы, пучок: «Хочешь мое?»
— Ешь, ешь, — сказала девочка.
Нильгау с хрустом, глубоко дыша, сжевала сено и взглянула на девочку: «Вкусно!»
Мальчики наперебой протягивали руки и щекотали ее мокрый, бархатный покорный нос.
«Гав-гав-гав!» — вдруг злобно и завистливо залаяли за их спиной.
У толстых железных прутьев стоял низкорослый антилопа-гну с туловищем лошади и рогатой головой быка и сердито, из-под белых замороженных бровей, глядел на них красными глазками: «Все ейная и ейная жратва!..»
Когда дети подошли и к нему, он ударил рогами о сетку: «Ненавижу!» Потом повернулся и нахально помахал куцым седым хвостом: «Вот вам, бездельники!»
А нильгау стояла у сетки и смотрела большими, ласковыми, печальными глазами и хотела сказать детям что-то хорошее, доброе, всепрощающее.
ФЛАМИНГО
На берегу озера освещенный зарей фламинго, весь какой-то радостный, светящийся, стоит на одной ноге и с надеждой смотрит прямо в лицо солнцу: «Вот наконец сегодня, именно сегодня случится то, чего я жду всю жизнь!»
«Гонг! Гонг!» — говорит он сам себе и, взмахнув алыми, словно охваченными огнем, крыльями, на длинных розовых ногах бежит по воде и, разбежавшись, как с аэродрома, взмывает в воздух.
И в ясное солнечное утро, когда так далеко все видно, красивый стремительный полет этой птицы как бы говорит: «Не ждите, летите сами навстречу своему счастью!»
ИНДЮК
Неизвестно отчего, ему вдруг приходит в голову: «Индюк я или не индюк?»
И тогда он отходит в уголок и начинает медленно надуваться, словно кто-то накачивает его насосом. С треском поднимаются перья, и веером разворачивается хвост, индюк урчит, сам себя раззадоривая и взвинчивая.
Наконец он готов! Огромный, чуть не лопающийся от важности и спеси, он поворачивается к цесаркам и индейкам, и из раздувшегося зоба звучит: «Талды-балды, бурды-бурды!»
Белые индейки, привыкшие к нему, устало поворачивают головы: «Опять завел!» — и, как глухие, уже больше не обращают на него внимания. А цесарки с красными сережками, в простых сереньких платьях, испуганно взлетают на жердь и, дрожа сережками, оттуда глядят на него: «Ты толком скажи!»
«Талды-балды, бурды-бурды!» Он идет к ним медленно, осторожно, как будто бы ему самому тяжело вынести всю свою спесь, как будто бы боится ее расплескать, и строго глядит на них: «Дал я указание или нет?»
Гнев душит его, и теперь уже слышится только сердитое бульканье: «Тбр-тбр-тбр…»
Но по всему его виду, по надутой апоплексической шее, по бесстыдно поднятому хвосту ясно, что наплевать ему, понимают его или нет, лишь бы у него самого было ощущение, что он что-то говорит, а те должны понять, а если нет — так тем хуже для них.
Но вот приходит служитель и насыпает в кормушки хлебный мякиш. И индюк вдруг преображается: хвост с треском опускается, перья укладываются, точно приглаженные утюгом, багровый нос исчезает, он подходит к кормушке и спокойно начинает клевать.
И тогда все видят, что индюк — обыкновенная серая птица.
ПАВЛИН
Как всегда, он одет модно, с иголочки. Ему кажется, что вокруг зеркала, в которых отражается Его Пышность. Он вышел на центр лужайки: «Глядите все на меня!» — и распустил хвост.
Он поворачивается направо: «Глядите и удивляйтесь!»
Он поворачивается налево: «Обратите внимание! Хочу жениться!»
Он делает стойку «прямо» и испускает истошный крик: «Я вольный!»
Никто не откликается.
Павлин скорбно оглядывается и убирает хвост: «Наверное, я неправильно развернул. Вот в чем ошибка».
Он снова принимает позу, набирает побольше воздуха и распускает свой свадебный веер с особым шиком: «Вот так, хорош! Надо запомнить, как я это сделал».
Он снова церемонно кланяется на все стороны и пронзительно и бесстыдно кричит: «Я вольный!..»
Но и на этот раз никто не откликается.
Страусы, как курьеры, пробегают мимо, не поворачивая головы. Венценосный журавль спит, стоя на одной ноге. Карликовые куры-бентамки с визгом дерутся из-за зернышка.
Павлин держит свой хвост на весу и недоумевает: «Какие невежи!»
СОСЕДИ
Рядом живут орлы-беркуты и лесные филины.
Филины, забившись в угол, сидят неподвижно, нахохлившись, прикрыв глаза и нагнув голову набок, точно мудрецы, устало погруженные в разрешение неразрешимых загадок мира.
Изредка, когда в соседней клетке кричат орлы, один из филинов приподымает веко, открывая равнодушно-желтый невидящий глаз: «Суета сует!» — и снова безнадежно опускает голову.
А старые гордые беркуты, сохранив орлиную осанку воли, сидят на голом суку и, глядя в небо, все время к чему-то прислушиваются и, когда гудит самолет, смотрят друг на друга, поблескивая глазами: «Слышишь? Узнаешь?»
ЛЕБЕДЬ
— Гуси-лебеди! Гуси-лебеди!
Вот один из лебедей с желтой переносицей отделился от стаи, вышел из воды, отряхнулся и, сразу утратив лебединую стать, по-утиному переваливаясь, направился к железной решетке и что-то быстро и горячо зашептал.
Подошел маленький мальчик с большим бубликом. Лебедь тотчас же, изогнув шею, просунул сквозь решетку клюв: «Дай бублика!»
Мальчик кинул ему кусочек. Лебедь схватил бублик в клюв, понес его к пруду, смочил в воде и, запрокинув голову, проглотил, потом пробулькал глотку водой: «Хорошо!» И снова вернулся к ограде.
Девочка протянула ему яблоко. Лебедь стукнул клювом о яблоко и отвернулся: «Не надо!»
— Попробовал, не хочет. Он яблока не хочет! Видишь! — заговорили вокруг.
Лебедь стоял с униженно вытянутой шеей, все время выставляя в решетку клюв. И люди, проходя, не узнавали лебедя.
Вот какой-то мальчик сунул калорийную булочку и, когда лебедь потянулся к ней, подставил вместо булочки сандалию:
— Ну, чего надо?
Лебедь зашептал, как бы стараясь объяснить свое поведение.
— Нечего, нечего попрошайничать! — ответил мальчик.
Лебедь гордо поднял на длинной шее маленькую головку: «Не очень я интересуюсь твоей булочкой. Дашь — хорошо, не дашь — не надо, а я просто наблюдаю из своего лебединого интереса».
Дети закричали:
— Иди плыви!
— Дурашок, иди купайся!
— Иди, лебедь!
Обрызганный грязью, в полинявших, выцветших сапожках, лебедь, ковыляя, пошел прочь, не оглядываясь.
И когда с приподнятыми над водой крыльями он поплыл, вдруг исчезло униженное выражение, — теперь он был как сон, как волшебная сказка, которую уже не помнишь — рассказывали ли тебе в детстве, читал ли или сам видел ее. И люди, проходя мимо, говорили:
— Смотри, лебедь плывет! Белый лебедь!
ПИНГВИНЫ
Жирные и гладкие, очкастые пингвины, в визитках и белых манишках, похожие на иноземных дипломатов, заложив руки за спину, молча толпятся на крохотном островке.
Вдруг там поднимается гвалт. Пингвины, как по команде, выстраиваются друг против друга и ревут по-ослиному: «Иа! Иа!» А маленькие пингвинята в серо-бурых жилеточках стоят сзади и подначивают: «Крр! Крр! У нас уже не пух, а перья, и мы тоже имеем право рассуждать!», и, подражая взрослым, они разевают клювы и, как докладчики, подымают и опускают головы.