Волшебный фонарь

— Разламывается! Я встаю, голову не могу поднять, как гиря!

— Он не может голову поднять! Я глаз не могу поднять!

— А изжога наблюдается?

— Изжога? Пожар!!

— А кислотность?

— Катастрофа! Растворяю абрикосовые косточки!

— А у меня ноль.

— Э, не меняюсь.

Я присел на диванчик у двери врача.

— Скажите, а сколько у вас холестерина? — обратился ко мне сосед.

— Не знаю.

Он внимательно посмотрел на меня.

— А протромбинчик?

Я пожал плечами:

— А что это такое?

Мне показалось, что он даже отшатнулся от меня.

— Следующий!

За столами сидели два врача в белых халатах и быстро что-то писали на печатных бланках. Перед ними стояли голые санаторники и терпеливо ждали, пока те перестанут писать. А в углу двое быстро и как-то виновато и лихорадочно одевались, словно спасенные после кораблекрушения.

Я сказал: «Здравствуйте!», и одевавшиеся взглянули на меня затравленно, а оголенные тоскливо, и врачи, не поднимая глаз от бумаг, одновременно буркнули:

— Раздевайтесь!

Дело шло конвейером.

И я стал стесненно, будто на улице, раздеваться.

— Маргарита Нарциссовна, этот будет к вам!

Молоденькая, светловолосая, миловидная женщина даже не взглянула на меня, — она читала мою санаторную карту и хмыкала.

— Приехал радикулит лечить, — сообщил я.

— Что́ лечить, мы сами увидим. Венерическими болезнями болели?

— Н-нет.

— То-то, — сказала она. — Какими болезнями болели?

— Только дифтерит, но давно, еще в детстве, — сказал я, будто обкрадывая ее.

— Ничего, последствия могут обнаружиться и через тридцать лет.

Тут она впервые взглянула на меня, и я увидел ее голубые непорочные глаза. Она пощупала пульс.

— Учащенный.

И я не знал, хорошо это или плохо, и только смущенно улыбнулся.

— Дышите! Глубже! Повернитесь! Да повернитесь же! Что вы, не знаете, как поворачиваться? Дышите! Не дышите! Выше плечи, ниже грудь!

Я почувствовал себя вдруг на призывной комиссии.

Она надела на мою руку манжетку, нажала на красную резиновую грушу — раз, другой, третий — и так напряженно стала вглядываться в стрелки, что я стал смотреть на нее и мне стало не по себе.

— Да у вас гипертония! Что, вы не знаете?

— Может быть, скрытая, — оправдывался я.

— Голова болит?

— Как будто нет. — Я прислушался к голове.

— Вот тут, в затылке, ноет? По утрам?

— Сегодня утром в поезде, кажется, что-то было, — вспомнил я, — всю ночь играли в кинг.

— Покажите язык! О, у вас еще и печенка больная.

— Никогда не знал.

— Мало ли что вы не знали. Отрыжка есть?

— Как будто нет.

— Что значит «как будто»? Желудочный сок проверяли?

— Нет, доктор, уж желудок у меня луженый.

— Я в этом не уверена.

И тут я почувствовал сильный укол в левую лопатку. Я жалобно сказал:

— Сердце!..

— Неудивительно, — сказала она.

— Но это первый раз в жизни.

— Всегда бывает первый раз.

И я почувствовал второй укол, еще сильнее первого.

— Сколько вам лет? — спросила она и посмотрела в карту. — Ну что же, нормально, так и должно быть.

— Как так должно быть?

— А вы хотите, чтобы ничего не болело, — обидчиво сказала она, — так не бывает, где-то цепь прерывается.

— Так что же, теперь все время будет эта боль?

— Это неизвестно, может — да, а может — нет.

Я вышел с кучей синих талончиков — на кардиограмму, на энцефалограмму, на внутричерепное давление, на желудочный сок, на сахар, на гемоглобин, — маленьких грозных синих талончиков. Радикулит исчез, растворился, он был где-то далеко-далеко, в воспоминаниях. Какое это было хорошее время, светлое, прекрасное. А я был недоволен. Почему мы всегда недовольны?

На улице цвели магнолии, шелестели платаны, вдали, в болоте, нежно, страстно кричали лягушки. Но я уже ничего не видел и не слышал. Я прислушивался к себе, я чувствовал, как кружится голова, и я будто плавал под водой, я слышал, как странно стучало в ребра сердце, как вздувались мехами легкие, как почки перекликались: «Ау, ты еще здесь?» — «Я еще здесь!» И где-то в левом боку скрипела и плакала селезенка. Боже мой!

У главного корпуса я жадно прочитал плакат: «Противосклеротическая диета». И ужаснулся: оказывается, содержание холестерина в мозгах телячьих 1810, а в молоке только 13. Ах, господи, зачем я ел мозги телячьи? Неужели никто не мог мне раньше сказать, предупредить, а вот чем это все кончается.

И когда на ночь в вестибюле поставили графин с «бехтеревкой» и графин с настоем александрийского листа, я почувствовал себя вдруг ужасно старым, и больным, и несчастным.

Рано утром, когда я проснулся, было лазурное небо, кричали чайки, цвели иудины деревья, все спешили на завтрак. Вот из столовой вышел офицер, распуская пояс, и весело крикнул другому: «А я уже отстрелялся!» И тот пошел в столовую, как на полигон.

А я стою в лаборатории среди колб и жую черствую булочку и потом долго сижу в уголочке, и у меня чувство, что сейчас поведут на смертную казнь. Наконец меня зовут, и сестра берет резиновую кишку, и она шатается, колеблется перед моим лицом, как поднявшая голову змея. Я глотаю, давлюсь и проклинаю все на свете.

И наконец, я получаю маленький, крошечный синий листок анализа с таинственными, непонятными, страшными в своей краткости и загадочности цифрами.

— Сестра, это хорошо или плохо?

— Доктор скажет. — Мне показалось, она жалостно взглянула на меня, и я захлебнулся в темной грозной волне страха, тревоги и предчувствия.

Я шел мимо продавцов пемзы, адамова корня, кукурузы, слив, мимо шумного, веселого курортного табора.

На открытой террасе кафе за столиками сидели старые и молодые и жрали без разбора и люля-кебаб, и шашлык, и цыплят-«табака» и запивали «Цинандали», и они казались мне храбрыми, как львы.

Я глядел на прыгающих, на плавающих. Неужели я был таким? Чего же мне еще недоставало? Отчего я всегда ворчал? О, если это только пройдет, никогда, никогда не буду ворчать.

Я глядел на лежащих под солнцем курортников, на бронзовые тела, веселые, беспечные, хитрые рожи, которые рассказывали друг другу анекдоты: «У одной жены муж уехал в командировку…» И мне хотелось плакать.

Теперь я поднимался в гору медленно, я останавливался, отдыхал и шел дальше тихо, осторожно, будто в груди у меня было хрустальное сердце и я боялся его разбить.

Вот этот платан, огромный, разросшийся, как многоквартирный дом, эти кипарисы, высокие, тонкие, вечные, как минареты, всегда на воле, всегда под небом, под солнцем, луной и звездами! Они тоже болеют? А тигры, лисы, леопарды, — и у них есть пульс, давление, инфаркт миокарда? Ничего они этого не знают и живут и идут лесными просеками, тропами джунглей на водопой и делают смертельные прыжки.

Ах, зачем, зачем я приехал сюда и все это узнал!

И вдруг я вынул из кармана все синие бумажки. Еще час назад они казались мне ценными и обязательными, как мобилизационный листок, а теперь я их рвал, и рвал, и ветер нес их, и они были как мотыльки.

Я вошел в ресторан «Абхазия». Я заказал бифштекс с кровью и темное пиво «Бархатное» и попросил свежую горчицу. Только сегодня утром это звучало, как «серная кислота», как «цианистый калий». Темное пиво пенилось. Я стал его пить, и оно казалось мне шампанским, казалось коньяком, спиртом 90 градусов. Я разрезал бифштекс с кровью, я обмазал его горчицей, я поперчил его, я даже облил его уксусом. Это было как пожар, как извержение вулкана, и я ел кусок за куском, и казалось, я сейчас взорвусь. Я заказал кофе по-турецки, двойной, нет, тройной, — это была гуща, это была турецкая, египетская, эфиопская ночь, и я выпил чашечку, и еще одну чашечку. Убивать себя так убивать!

А потом я пошел и лег на солнце, и весь день купался, и нырял, и плавал брассом и баттерфляем.

С тех пор прошло пять лет. Больше я на курорты не ездил.

А радикулит? Он при мне.