Таинственный убийца

- Виски! - воскликнул я.

- Мистер Леннокс! - прогремел зычный бас миссис Фортпатрик.- Достаточно с вас виски! Мы ждем вашего сообщения о прелестях ловли на мушку!

Я повернулся. В дверях зала стояла миссис Фортпатрик, а рядом с нею, как игрушечная лодочка рядом с нефтеналивным танке­ром, притулилась сестра Флер. Увидев, что я с любопытством смотрю на эту парочку, сестра Флер засунула в рот две миниатюр­ные имбирные ножки и принялась их спешно жевать.

Так вот в чем дело! Это была последняя улика.

- Сестра Флер,— как можно мягче произнес я.- Я уверен, что вы - мать Жан-Пьера Долри, то есть Ларкина.

Все замерли.

И в этот миг полицейское радио вновь подало голос:

- «Один, два, семь! Один, два, семь! Срочное сообщение!»

• • •

И это была не последняя драма, с которой предстояло столк­нуться жителям Ступл Гардетт. Потому что Квентин Смитиз был уже в пути. Именно Квентин ровно два года назад составил то са­мое завещание, по которому будущее Пэррок-хауза зависело от «пристойности» или «непристойности» поведения гипергностиков. А решать этот вопрос предстояло не кому иному, как Квен­тину - уж он-то позаботился о том, чтобы этот пункт был внесен в окончательный текст.

Перед отъездом Квентин обсудил это дело с коллегами-адвокатами за изысканным цыпленком с грибами.

— Дело ясное, Махмуд,— говорил он — Если удастся доказать, что гипергностики чисты, как свежевыпавший снег,— тогда имение остается за ними. Если не удастся — переходит к наследни­кам из семейства Долри.

Махмуд задумчиво тряс перечницей над блюдом с ово­щами.

— И насколько они чисты, друг мой?

— Все они мертвы. Разбились в шарабане. Говорит ли это об их чистоте?

— Скорее чистоте духа. Но с юридической точки зрения...

Инспектор Фишер арестовал Ванессу Долри, Жан-Пьера (то есть Ларкина), ее мужа и кузена, и Иветту Долри (то есть сестру Флер), ее свекровь и одновременно тетку. Выбрал он для этого не самое удачное время — впрочем, полицейские не отличаются утонченными представлениями о приличиях и вполне могут аре­стовать наследников в тот самый день, когда должен прибыть се­мейный поверенный для решения вопроса о наследстве.

— Вы в чем-то их обвиняете? — осведомился Квентин самым бархатным из своих адвокатских голосов.

— Это зависит от того, что вы понимаете под обвинениями,— ответствовал Фишер.

— Напротив, все зависит от того, что под этим подразумеваете вы,— заметил Квентин — Я вижу, что обвинение может строиться на следующих пунктах: кража бюстгальтера размера 32В из гале­реи «Тейт», попытка выдать себя за татуированного юного пре­ступника, попытка выдать себя за монахиню. Не знаю, как вы смотрите на подобные обвинения у себя в Лестершире, но у нас, в столице, такие действия скорее назовут проступками, нежели преступлениями.

— Идет расследование дела об убийстве,— с гордостью произ­нес инспектор Фишер и почему-то обвел рукой полицейский уча­сток (следует отметить, что снаружи он был украшен плакатом с довольно живо изображенным колорадским жуком, а внутри — столь же веселенькими таблицами, повествующими о технике искусственного дыхания).- И я твердо решил, что пока они оста­нутся здесь.

Вскорости жизнь преподнесла инспектору сюрприз: ему при­шлось отпустить семейство Долри — вот лишнее доказательство того, что может сделать с законом искусный законник.

К западу от деревни стояла заброшенная церковь Св. Игноминиуса, и именно в ее дворе в тот же самый день местный викарий отслужил мессу по гипергностикам - сам он считал это событие чуть ли не самым счастливым за всю свою богоугодную жизнь. Семнадцать изуродованных трупов братьев и сестер, тела юных наркоманов и упитанные останки водителя шарабана были уло­жены в братскую могилу (вместе с осколками пластмассовых Мики Маусов, которым детки уже никогда не обрадуются!). Вика­рий был настолько рад тому, что души сестер и братьев отошли в лучший мир, что даже хотел, чтобы их похоронили каждого по отдельности, однако могильщик был всего один: его звали Кломпер, и его рабочий инструмент — лопата — давно затупился и проржавел.

— Конечно, я могу вырыть семнадцать могилок, только сколько ж на это надо времени, а?

Викарии поразмыслил и пришел к выводу, что распорядитель похорон Уоттл и Кломпер совершенно правы.

На похоронах присутствовали немногие - пожалуй, это был первый случай, когда число предаваемых земле превышало число тех, кто сопровождал их в последний путь. Явились лишь мистер Биркеншоу и мистер Климбрит, местный нарколог: он считал, что обязан проводить основную массу своих клиентов. Викарий пробормотал заключительное «Аминь», от лопаты Кломпера столбом пошла пыль, и живые отправились в таверну, чтобы помянуть усопших жареными цыплятами. После поминок ими овладело несколько возвышенное настроение, и викарий чуть было не проскочил мимо собственного дома, горячо убеждая своих спутников в преимуществах старых сборников гимнов.

За этой сценой наблюдало странное создание - оно перебегало от дерева к дереву, стараясь, чтобы разгоряченный викарий со спутниками его не заметили. Точнее, ее. Это была Минни (сокращенное от Миндж), единственно выжившая после катастрофы сестра во Христе: при столкновении се подбросило в воздух, она несколько раз перевернулась, словно заправский гимнаст, и упала в кусты, где пролежала без сознания двое суток. На третьи она очнулась и побрела к своей обители — Пэррок-хаузу.

Выпущенная из узилища Ванесса прогуливалась на солнышке с Адамом Ленноксом. У него была к ней масса вопросов, а она испытывала массу удовольствия, удовлетворяя его любопытство. Муж ее был по природе мужчиной видным, но, во-первых, он всего лишь француз, а, во-вторых, столь длительное время принужденный носить панковский гребень и кольцо в носу, он утратил значительную долю своего галльского обаяния. Первый во­прос Адама был простым:

— Скажите по правде: у вас есть собака? Фишер говорит, что вы сказали ему, будто есть.

— Ах, разве я похожа на собачницу? - Адам вынужден был при­знать, что нет.— Только помыслить о таком!

— А почему вы сказали мне, что у вас в шкафу умирает муж­чина?

— Но ведь у меня в шкафу был мужчина, не так ли? Жан-Пьер, вы же сами знаете. Он задыхался, его тошнило... Это было очень странно. Но когда я прибежала домой, он пришел в себя. Навер­ное, перед этим он принял амилнитрат, прописанный ему докто­ром Шепердом.

— А кто, как вы полагаете, украл ваш бюстгальтер? И почему вы заявили, будто собирались подарить его на Рождество Гермионе Фортпатрик? — Ну как же, подумал Адам, бюстгальтер 32В, а Гермиона наверняка носит сорок второй размер.

— Да это была просто шутка! Она так долго негодовала по по­воду моих романов, называла их «грязными»!.. К тому же я, как вы, надеюсь, успели заметить, не ношу бюстгальтеров.

Адам прокашлялся:

— Ванесса, вы беременны?

— Еще одна шутка!

— Мне кажется, у вас своеобразное представление о юморе!

— Мы, писатели,— наставительно произнесла Ванесса,- живем в мире фантазий. C’est tout. Мы создаем вымышленные миры для наших читателей, для журналистов, таких, как вы, Адам, для ин­спектора Фишера. И нечестно ждать от нас скучной и утомитель­ной правды.

— Видите ли, поскольку я веду расследование, мне хотелось бы иметь дело как раз со скучной и утомительной правдой.

— Ах, Адам, простите,— и она чмокнула его в щечку, как бы по-дружески, но... — А как у вас получается брить здесь? — и она ука­зала пальчиком на ямку в его подбородке. Адам застонал про себя: не было женщины, которая не задавала бы ему подобного вопроса.

За разговором они подошли к конюшням Пэррок-хауза, где и были встречены Квентином. Старинные каменные стены увивал плющ, причудливые дымовые трубы в стиле Тюдоров оживляли линию небес.

— Через несколько минут все это станет нашим! — мечта­тельно произнесла Ванесса.- Как же счастлив будет Жан-Пьер! И его матушка! Ну как, Адам, будете навещать меня в оружей­ной?