Страница 25 из 99
— А сейчас мы пройдем внутрь перекусить. Оружие, блондинчик, придется сдать.
Владко поклонился и сдал свой увесистый «Калашников», первое огнестрельное устройство, виденное Владимиром в жизни; грузины поклонились в ответ; Владко опять сложился в поклоне. Все это очень сильно смахивало на церемониальную встречу представителей двух японских банков. Пока они шли по правому борту «Власти», Владимир поглядывал на статую Свободы, высившуюся на берегу гавани, гадая про себя, допустит ли она совершение преступления прямо у нее на глазах. Цвет, в который статуя была выкрашена — зелень советских кафетериев, — особой надежды не внушал. А Франческа сейчас, наверное, штудирует раздел «Искусство» в газете, сворачивает сигаретку, сидя за журнальным столиком, планируя увлекательный вечер для них обоих.
— Головку не повреди, парень, — предостерег Даушвили.
Они нырнули в убогого вида помещение: трубы в обмотке служили потолком, стены облеплены страницами из немецких автомобильных журналов с вкраплениями плакатов с поп-дивой Аллой Пугачевой на конкурсе Евровидения — в клубничном балахоне и с вечным хитом «Миллион алых роз». Грузины сидели за разложенным складным столом, ломившемся от закусок. Уже издалека Владимир углядел глянцевую черноту дешевой икры в окружении тарелок с ржавой селедкой. Он рассчитывал на шампуры с грузинским шашлыком, желательно из молодого барашка, но гриля нигде не было видно.
Главным за столом оказался не капитан, но человек, в котором вообще не просматривалось ничего морского. Он, что неудивительно, был в темных очках и костюме от Версаче, как и два его помощника, сидевшие слева и справа. У всех троих были классические индоевропейские лица — высокие скошенные лбы; прямые, хотя и перебитые, носы; мглистые следы щетины над верхней губой. Остальное окружение выглядело много банальнее: крепкие ребята с кустистыми усами, в спортивных костюмах. Половина из них походила на Сталина, половина на Берию. Кое на ком были даже морские фуражки, но кокарды, какой бы из флотов они когда-то ни обозначали, были давно оторваны.
— Я — Валентин Мелашвили, — представился главный рокочущим басом, каким поют в Большом театре. — Команда «Советской власти» рада приветствовать вас, Владимир Борисович. Мы только что узнали о том, как вы навели шороху в Вашингтоне, продвигая дело мистера Рыбакова. И мы, конечно, следим за подвигами вашей удивительной матушки, Елены Петровны, по «Новому русскому слову» и «Коммерсант Дейли». Садитесь, садитесь… Нет, нет, не сюда. Во главе стола, разумеется. А кто этот господин?
Серб неловко поднял руку в приветствии, его соломенная копна выглядела одиозно средь моря черных кудрей.
— Владко, выйди, — приказал Рыбаков. — Мы среди друзей. Иди!
Сначала они разоружили серба, а потом и вовсе выставили его за дверь. «Смерть! — вопила Владимирова страхо-денежная железа. — Смерть — прямая противоположность деньгам!»
— Начнем, пожалуй, с тоста за Сурка, — сказал Мелашвили, — нашего друга и благодетеля, нашего могучего горного орла, парящего над степью… На здоровье!
— За его здоровье! — улыбнулся Владимир, вцепившись в рюмку. И чему он, к чертям собачьим, улыбается? Ох, Володя, держись!
— За его здоровье! — выкрикнул Рыбаков.
— За его здоровье, — спокойным тоном подхватили остальные грузины.
— Хочу спросить тебя, Владимир, — продолжал обворожительный Мелашвили. — Я слыхал, ты учился в университете, так что, наверное, сумеешь ответить. Такой вопрос: кто на этом Божьем свете может сравниться в гостеприимстве и щедрости с грузинским народом?
Вопрос был явно с подковыркой.
— Никто… — начал Владимир.
Но Мелашвили перебил его:
— Сурок! И в доказательство Сурок посылает тебе пятьдесят блоков сигарет «Данхилл». Пушка, принеси курево! Взгляни. Пятьсот пачек Десять тысяч сигарет. Упакованных в целлофан, чтобы они оставались свежайшими.
«Данхилл». Их можно запросто сбыть по два доллара за пачку. Владимир откроет ларек на Бродвее и, блистая иммигрантским акцентом, начнет зазывать очумевшие массы: ««Данхилл»! «Данхилл»! Стопроцентное качество, высший сорт! По особой цене! Только для вас!» Он заработает кругленькую тысячу долларов, которая вместе с пятью сотнями, что дал ему Рыбаков, составит $ 1500 за день.
А теперь, если вычесть эту сумму из $ 32 280, необходимых, чтобы Франческа любила его вечно, получится… Дайте подумать, восемь минус ноль равно восьми, один в уме… Математика — коварная штука. Владимиру никогда недоставало терпения с ней управиться.
— Спасибо, мистер Мелашвили, сэр, — сказал Владимир. — Но, право, я не заслуживаю подобных милостей. Кто я такой? Ничем не примечательный молодой человек.
Мелашвили, подавшись вперед, потрепал Владимира по волосам, ставшим мягкими и податливыми от шампуня Фрэнни — настоящего «Санрайз», производимого для здешних аборигенов.
— Какие благородные манеры, — похвалил грузин. — Ты поистине дитя Санкт-Петербурга. Будь любезен, возьми «Данхилл». Наслаждайся европейским качеством и добрым здравием. А теперь могу я задать еще один вопрос? Что носит наша золотая молодежь на запястьях?
Вопрос поставил Владимира в тупик.
— Трудно сказать. Наверное…
— Лично я думаю, — пришел на помощь Мелашвили, — что нет ничего лучше «Ролекса». Недавно приобретенного в Сингапуре. Абсолютно законным путем. Номер с крышки стерт.
Еще лучше. По меньшей мере полторы тысячи у скупщика краденого на Орчад-стрит. Вместе с предыдущей добычей получается ровно три тысячи.
— Я принимаю «Ролекс» с тяжелым сердцем, — произнес Владимир, — ибо как я смогу отблагодарить вас за доброту?
«Э, неплохо!» Владимир начинал входить во вкус. Он отвесил легкий поклон в той манере, в которой все здесь любили кланяться — грузины, русские, сербы.
Он не мог не признать, что иметь дело с этими людьми одно удовольствие. Они казались куда более вежливыми и культурными, чем озабоченные работой американцы, заполонившие город, где жил Владимир. Верно, в свободное время они, скорее всего, творят всякое прискорбное насилие, но с другой стороны — какая у этого Мелашвили правильная речь! Уж не захаживает ли он, бывая в Петербурге, к Владимирову дяде Леве, и, прихватив жен, не отправляются ли они вместе в Эрмитаж, а после, возможно, на джазовый концерт? Браво! Да, Владимир готов был слушать этих людей и учиться у них. Он даже познакомит их с Фрэн, почему нет. Он вновь слегка поклонился. Как я смогу отблагодарить вас за доброту? И впрямь задумаешься.
— Не нас надо благодарить. Мы здесь ни при чем, — посуровел Мелашвили. — Мы — лишь простые морские путники. Сурка! Вот кого надо благодарить. Не так ли, Александр?
— Да, — подтвердил Рыбаков. — Давайте все поблагодарим моего Сурочка.
Грузины пробормотали «спасибо», но Рыбакову этого было явно недостаточно.
— Давайте проведем опрос! — вскричал он. — Как на том ток-шоу с шикарной шварцевой бабой[20]. Пусть каждый скажет, почему ему так нравится работать с Сурком. — Рыбаков сунул Пушке воображаемый микрофон. — Тебе слово!
— Ы?
— Пушка!
— Ну, — протянул Пушка, — в общем, я хочу сказать, что мне нравится работать с Сурком.
— Нет, ты уточни, — настаивал Вентиляторный. — Мне нравится Сурок, потому что?..
— Мне нравится Сурок, потому что… — Минуты две стояла такая тишина, что Владимир даже расслышал мускулистое тиканье своего нового «Ролекса». — Он мне нравится, потому что… Потому что он душевный, — закончил Пушка, ко всеобщему облегчению.
— Хорошо. А теперь приведи пример.
Пушка потеребил усы и обернулся к Мелашвили. Тот ободряюще кивнул.
— Пример. Надо привести пример. Дайте подумать… Ладно, вот вам пример. Давно, в восемьдесят девятом, мой брат решил заняться обменом валюты на черном рынке, и не где-нибудь, а на московском Арбате, отлично зная, что эту территорию Сурок уже объявил своей…
— О нет! — раздалось несколько голосов. — Помоги ему Бог!
20
Имеется в виду знаменитое ток-шоу афро-американки Опры Уинфри.