Приключения русского дебютанта

— О, да мы с вами практически тезки, — обратился Владимир к Владко.

— Не, не, — возразил серб. Он все еще походил на человека, только что выбравшегося из бомбоубежища. — Я — Владко. — Видимо, в русском он был не силен.

— А это, — Рыбаков указал на миниатюрный вентилятор, стоявший на приборном щитке, — это Феня, юная племянница Вентилятора.

— Я имею удовольствие быть знакомым с вашим достойнейшим дядюшкой, — начал Владимир.

— Она еще слишком мала, чтобы разговаривать! — рассмеялся Рыбаков. — Ну и бабник же ты! — Он повернулся к сербу: — Владко, готовьсь! Первый помощник на капитанский мостик! Запускай двигатели! Отплываем!

С постиндустриальным жужжанием — звук не громче того, что издает включенный компьютер, — заработали двигатели «СС Брежнева». Владко ловко провел лодку в обход неповоротливых сторожевых кораблей, стоявших в гавани, и взял курс на южную оконечность острова Манхэттен. «Покататься на гоночной лодке!» — думал Владимир с детским восторгом. Прежде с ним такого не случалось, как и многого-многого другого. О, шибающий в нос запах открытого моря!

— Как там в Вашингтоне? — крикнул Рыбаков, перекрывая свист ветра и шипение мутных волн; аэродинамический нос «Брежнева» легко рассекал и ветер, и волны.

— В вашем деле по-прежнему немало спорных моментов, — весело врал Владимир.

Да, самое главное — веселиться. Улыбаться во весь рот. Они ведь играют в увлекательную игру, специально придуманную для русских эмигрантов, называется «вышибалы», только увернуться надо не от мяча, но от реальности. Родная бабушка Владимира слыла чемпионкой в этой игре.

— Я встретился кое с кем из Комитета по делам юстиции при Белом доме…

— Выходит, ты побывал у самого президента!

— Нет, Белый дом был закрыт.

А почему его закрыли? Все просто.

— У них сломался кондиционер.

— И они не догадались включить парочку вентиляторов? — Рыбаков покачал головой и потряс кулаком в адрес обслуги Белого дома. — Эти американцы — просто свиньи. Кондиционеры им подавай! Гипермоллы! Паршивые людишки. Надо опять написать в «Таймс» на тему «Куда катится наша страна?». Но если бы я стал гражданином, шуму от моего письма было бы больше.

— Теперь недолго осталось, — заверил его Владимир. В таких вещах точные сроки лучше не указывать.

— А расцветающую дочку президента ты видел? Это прелестное создание?

— Мельком в Центре Кеннеди. Она очень похорошела. — Это уже и враньем нельзя было назвать. По сути, он развлекал сказками несчастного инвалида. Можно сказать, выполнял социальную работу, общаясь с одиноким стариком.

Рыбаков потер руки и подмигнул Владимиру. Потом, вздохнув, отдал честь, приложив пальцы к фуражке. Вытер брызги с очков. В темных очках, привалившийся к носу скоростной моторки, Рыбаков как никогда походил на обитателя Нового Света — богатого американца, у которого все под контролем. Владимиру вспомнились его собственные подростковые мечты: юный Владимир, туповатый сын владельца местной фабрики, победоносно бежит по полю огромного рекреационного центра Ивритской школы, глаза местных девиц, упакованных в «Беннетон», напряженно следят за коричневым овальным мячом, зажатым в бугристых руках Владимира, и тут он совершает бросок по воротам или прорыв к воротам, или что он там должен был совершить. Вообще мечты Владимира складывались в любопытную параболу. Подростком он мечтал о признании сверстников. Во время краткого пребывания в колледже мечтал о любви. После колледжа жаждал довольно проблематичного диалектического единства любви и понимания. А теперь, когда и то и другое было у него в кармане, он мечтал о деньгах. Какие новые мучения ждут его впереди?

— Может, когда ты опять будешь в Вашингтоне, — говорил Рыбаков, — представишь меня первой дочке страны? Мы пойдем с ней в кафе-мороженое. Этой юной леди наверняка будет интересно послушать мои морские байки.

Владимир согласно кивнул. За кормой полумесяц Южного Манхэттена быстро уменьшался в размерах. Небоскребы, предводительствуемые двумя башнями Всемирного торгового центра, казались то выраставшими прямо из воды (почти венецианское зрелище), то чем-то вроде подношения на блюдечке с синей каемочкой.

— Вот оно! — крикнул Рыбаков Владко.

На полной скорости они приближались к грузовому судну, стоявшему на якоре посреди гавани, его розовый корпус поржавел, на носу название, выведенное кириллицей, — «Советская власть». Судно плавало под мрачным черно-красным флагом Армении, которая, как помнил Владимир из укороченного курса ленинградской школы, была со всех сторон окружена сушей.

— Ага, — произнес Владимир с напускной беззаботностью. — Армянский флаг на корабле. Забавно.

Как только «Брежнев» поравнялся с кормой «Власти», с корабля невидимым армянским моряком был сброшен канат; расторопный Владко немедленно закрепил его на «Брежневе». Затем на воду спустили металлическую лодку — нет, скорее очень незамысловатый плот, походивший на крышку от обувной коробки.

— Похоже, армяне нас ждут, — заметил Владимир.

Он вдруг подумал о Франческе, о том, что она совсем рядом… Ну конечно, вон там, за гаванью, всего в двух километрах по направлению к центру, Фрэн сейчас возвращается с учебы в чистенькое орлиное гнездышко Руокко, бросает сумку рядом с хлебопечкой, смывает жару в уютной ванной, пропитанной успокаивающими запахами. Да, она старается сделать из Владимира человека, подлинного гражданина этого мира.

— Какие армяне? — удивился Рыбаков. — Это грузины.

— Грузины? — повторил Владимир. Лучше не задавать вопросов. Но нотка страха прозвучала-таки в голове Владимира, в том тесном закутке, где скапливались мечты о деньгах. Страх и деньги. Подходящая пара.

Когда грузинская спасательная лодка встала по борту «Брежнева», Владко бросился помогать Рыбакову спуститься, но лихой семидесятилетний старикан катапультировался с помощью костылей.

— Во как! — радовался он. — Я еще вас обоих за пояс заткну!

— Какое оружие брать? — буркнул серб, опечаленный своей невостребованностью.

Оружие? Страхо-денежная железа обвилась вокруг мозга Владимира и легонько сжала его.

— Нас обыщут, — ответил Рыбаков. — Так что бери то, что нельзя спрятать, а потом сразу же отдай им в знак нашего уважения. «Калашникова», например.

Владко исчез под палубой.

— Эй, мичман! — крикнул Вентиляторный Владимиру. — Шевелись. Передача про потешных черных лилипутов начинается ровно в восемь по восточному времени. Я не хочу ее пропустить.

— Вы идите, — ответил Владимир, делая вид, будто забавляется с Феней, маленьким вентилятором, и ему сейчас не до Рыбакова с его просьбами — Я вас здесь подожду.

— Еще чего! — крикнул Рыбаков. — Твое присутствие как необходимо, так и желательно. Мы ведь для тебя стараемся, знаешь ли. Ты же не хочешь, чтобы грузины расстроились.

— Нет, разумеется, нет, — ответил Владимир. — Но у меня есть кое-какие сомнения. Верно, я родом из России, но я также родом из Скарсдейла. Из Вестчестера… — Ему казалось, что он исчерпывающе изложил свои сомнения.

— И?

— И меня беспокоит… В общем, грузины, «Калашниковы», насилие. Сталин ведь тоже был грузином.

— Ну и пиздюк же ты, — выругался Рыбаков, подразумевая, что в натуре Владимира присутствует нечто вагинное. — Грузины выкроили время из своего напряженного графика, чтобы оказать тебе честь, они приплыли с другого конца света с беспошлинными подарками, а ты трусишь, как баба. Давай сюда! И Сталина не трожь, — добавил он.

Два моряка оказались самыми здоровенными грузинами, которых Владимир когда-либо встречал, оба под сто килограммов весом (должно быть, нормы довольствия на «Власти» были несусветными), оба с угрюмыми продолговатыми лицами и буйными черными усами, обычными среди кавказцев.

— Владимир Гиршкин, а это Даушвили и Пушка, оба соратники моего сына, Сурка.

— Ура! — гаркнули моряки. Но не громко.

Наиболее смуглый из двоих, тот, что звался Пушкой (кличка, наверное), произнес как нечто само собой разумеющееся: