Страница 19 из 99
МИССИС РУОККО. Знаете, Фрэнни говорит, что хочет пойти по нашим стопам.
ДОКТОР ГИРШКИН. Невероятно! Профессура — бесприбыльное занятие. А кто будет кормить семью? Кто будет откладывать деньги в «ИРА»? И в «Кеог»?[15] По плану 401 (к)?
МАТЬ. Помолчи, Сталин. Если Франческа не будет зарабатывать деньги, она заставит Владимира окончить юридическую школу, чтобы было на что содержать семью. И все будет замечательно, понял?
МИСТЕР РУОККО (смеясь). Не представляю себе Владимира юристом.
МАТЬ. Ревизионист проклятый! Красная свинья!
Поселившись на планете Руокко, Владимир напрягал слух в надежде собрать доказательства презрительного отношения Джозефа Руокко к дочери, а также свидетельства тупости его жены Винси. Ни того ни другого ему не предоставили. Винси сочувствовала перемещенному Владимиру, испытывала стыд и неловкость в присутствии уборщицы, втайне поражалась уму своей дочери и, если не считать редких остроумных выпадов, благоговела перед мужем.
Что до выдающегося исследователя юмора, Джозефа трудно было обвинить в высокомерии. Верно, он часто обрывал дочь фразой «ну-ну, хлебни еще арманьяка за счет заведения, и согласимся на ничью». Владимир полагал такую пропитанную спиртными парами снисходительность прерогативой крупного ученого, не говоря уж о том, что в семейном застолье пожилым людям многое должно сходить с рук, — его собственная мать, например, творила что хотела.
Могли ли эти мелкие стычки потрясти Фрэн до основания? Возможно, если учесть, что под кровом Руокко единственной конвертируемой валютой считалась не корявая и простая, как картошка, любовь, которой кормятся за многими американскими столами, но уважение. Уважение к чужим идеям, к тому, какой отклик эти идеи получали в обществе, — обществе, о котором члены семьи Руокко легко и с удовольствием забывали, наслаждаясь компанией друг друга.
И кто знает, почему Франческа была так запугана отцом, почему ее психиатр выписывал ей тонны розовых и желтых таблеток, почему их секс был то нежным и взаимоприятным — дуумвиратный, совещательный секс, когда пенис вводится поначалу лишь на четверть, понемногу углубляясь, а то — повязка на глазах Владимира и отцовский твидовый костюм на Франческе. Миссия Владимира, как она обозначилась с самого начала, заключалась в утешении и подбадривании Франчески и обретении между делом доступа в ее элитный мирок. Темные загадки Фрэн сами собой распутаются, когда придет время. По прикидкам неопытного Владимира, у них с Франческой впереди была вся совместная и счастливая жизнь.
Но однажды нечаянно она едва все не испортила. Ей удалось нанести ему обиду почти непростительную.
Они отправились за зубной щеткой. Владимир особенно любил, когда они вдвоем занимались вот такими самыми обыденными делами. Мужчина и женщина могут заявлять, что любят друг друга, они могут даже снимать на двоих недвижимость в Бруклине в подтверждение их любви, но если они находят время, чтобы посреди рабочего дня пройтись вместе по аптеке, овеваемой кондиционером, выбирая щипчики для ногтей, то их отношения протянут долго, хотя бы по причине их банальности. По крайней мере, Владимир на то надеялся.
И какой разборчивой покупательницей была Фрэн. Щетка, к примеру, должна быть из настоящей щетины. Натуральными зубными щетками торговали в Сохо, но в магазине выбрали именно этот день, чтобы погрязнуть в банкротстве.
— Странно, — удивлялась Фрэнни, наблюдая, как индийское семейство, не переставая ругаться, убирает из витрины зубную щетку размером в человеческий рост и запихивает ее в фургон с номерами Нью-Джерси. — У них было столько почитателей.
— Как же нам быть? — расстроился Владимир за свою подругу. — Где же отыскать натуральную зубную щетку в этом захудалом городишке? — Он поцеловал ее в щеку без всякой причины.
— В Челси, — ответила Франческа. — На пересечении Двадцать восьмой и Восьмой. Магазин называется, кажется, «Зубок». Минималистское место, но там все исключительно натуральное. Но тебе не обязательно сопровождать меня. Возвращайся домой, там ты сможешь составить компанию моей матери. Она тушит детенышей кальмаров в их собственных чернилах. Ты обожаешь такую фигню!
— Нет, нет, нет! — запротестовал Владимир. — Я обещал пойти с тобой за щеткой. А я всегда держу слово.
— Полагаю, я способна управиться в одиночку. Мне надоело всюду таскать тебя за собой.
— Ты о чем? Кто меня таскает? Я больше всего на свете люблю заниматься такими, м-м, прозаическими делами вместе с тобой.
— Знаю.
— Знаешь? — переспросил он.
— Влад, ты невозможен! — рассмеялась Фрэн, ткнув его пальцем в живот. — Иногда ты выглядишь таким счастливым, оттого что у тебя есть подружка. Ты ведь об этом мечтал, правда? Завести нью-йоркскую подружку. Бродить за ней тенью. Преданный друг, такой любящий и начисто лишенный какого-либо личного интереса, просто нежный, обалдевший от счастья парень. Зубная щетка? С удовольствием. Ведь это так прозаично!
Последнее слово она произнесла, подражая птичьему выговору Владимира: празаи-ч-но. Птенчик Владимир пискнул: чи-ик.
— Кое в чем ты права, — произнес Владимир, не зная, что еще сказать. И толком не понимая, что она имеет в виду. В животе вдруг забулькало, и он ощутил на языке привкус желчи. — Хорошо, ладно, — сдался он. — Нет проблем. — Он чмокнул ее на прощанье и попытался улыбнуться: — Чао, чао. Удачи тебе в поисках зубной щетки. И помни: средняя жесткость…
Но по дороге домой тяжесть в кишках, нервозность, щекотавшая внутренности, не отпускали. Ему мерещилось, будто измотанные продавцы шиш-кебабов и уличные торговцы книгами по искусству на Нижнем Бродвее — почетные граждане летнего города — буравят его презрительными взглядами, а рэперское бахвальство, изрыгаемое музыкальными автоматами, и впрямь столь устрашающе, каким хочет казаться. Что за непонятная тревога?
В спальне Фрэн царил привычный беспорядок: разбросанные книги, по виду самиздатовские, выпускаемые загибающимися фирмами, горы грязного белья, горошины противозачаточных и противотревожных таблеток. Толстый кот Кропоткин бродил по комнате, пробуя на язык всего понемножку и роняя клочки черно-серой шерсти равно на трусы и на литературу. А какой холод в комнате… Напоминает мавзолей… Окна закрыты, шторы задернуты, кондиционер всегда включен, единственное освещение — крошечная настольная лампа. Здесь стояла зима, как в Осло, Фэрбенксе или Мурманске, нью-йоркское лето не допускалось в это сумеречное место, в этот храм, возведенный в честь странных амбиций Франчески: раскурочить литературу начала двадцатого века, а заодно просветить иммигранта из страны Варшавского договора, создав из него нового человека.
В животе снова заурчало. И опять накатила тошнота…
Празаи-ч-но, чирикнул птенчик-Владимир.
Иногда ты выглядишь таким счастливым, оттого что у тебя есть подружка.
Бродить за ней тенью…
Ты ведь об этом мечтал, да?
И вдруг он понял, что происходит, отчего у него свербит в глотке и непорядок внутри: с него сдернули маску! Она догадалась! Обо всем! О том, как сильно он в ней нуждается, хочет ее и никогда не получит… Обо всем разом. Иностранец. Студент по обмену. Мальчик с советского плаката 1979 года «Зерновой еврей». В постели сгодится, но не в магазине натуральных зубных щеток.
Зубная щетка? С удовольствием!
Так вот в чем дело. Она походя унизила его, он же, прилежный ученик, опять провалил задание. А он так старался, из кожи вон лез, чтобы угодить — раздел «Родители и дочь: как любить американскую семью». Он был послушным сыном, какого у Руокко никогда не было. Восторгался папочкиными исследованиями юмора: «Да, сэр, у серьезного романа нет будущего в этой стране… Необходимо повернуться лицом к комизму…» Восторгался мамочкиными дарами моря: «Лучшие в мире гребешки, мисс Винси. Разве что стоит добавить капельку уксуса». И, видит бог, восторгался дочерью. Обожал, бродил за ней тенью, потел, силясь ее постичь.
15
Американские пенсионные фонды.