Боярщина

- Ты будешь беречь Валера, если он сделается болен, ты мне сейчас же напиши, и я тотчас приеду.

- Будьте покойны, Анна Павловна!.. Слава богу, нам не в первый раз.

- А готово ли у вас?

- Коляску вытащили, теперь укладываемся. Какую прикажете, Валерьян Александрыч, на пристяжку? Кучера говорят, что каурая очень шибко хромает.

- Какую хотите, - отвечал Эльчанинов. Ему было невыносимо грустно. Савелий Никандрыч, потрудитесь распорядиться, - прибавил он.

Савелий и Николай вышли.

Анна Павловна обняла Эльчанинова. Он чувствовал, как на лицо его падали горячие ее слезы, как она силилась крепче прижимать его своими слабыми руками. Прошло несколько минут в глубоком и тяжелом молчании.

Вошел Савелий.

- Уж начали запрягать, - сказал он.

- Пора! - проговорила больная удушливым голосом. - Собирайся и ты, Валер; что ты наденешь? Одевайся теплее.

Эльчанинов вышел; ему хотелось только одного, чтобы как можно поскорее уехать.

- Проворнее, - сказал он попавшемуся навстречу Николаю, одетому уже в дорожную шинель.

- Готово-с, прикажете подавать?

- Подавайте!

- Люди хотят проститься, Валерьян Александрыч, - присовокупил Николай.

- Посылай! - произнес с досадою Эльчанинов.

Николай вышел, и вслед за ним вошло человек двенадцать дворовых баб и мужиков.

- Прощайте, батюшка Валерьян Александрыч! - говорили они, подходя к руке барина.

- Прощайте, прощайте, - повторил торопливо Эльчанинов и забыл даже напомнить им беречь Анну Павловну и слушаться ее. Надев теплый дорожный сюртук, он вошел в спальню больной. Анна Павловна сидела на кровати. Савелий стоял у окна в задумчивости.

- Ты совсем? - сказала больная довольно спокойным голосом.

- Прощай, Анета, до свиданья! - проговорил Эльчанинов, целуя ее руку.

- Прощай! - тихо проговорила она. - Дай мне обнять тебя, я тебя провожу.

- Не делай этого, Анета, ты слаба.

- Позволь мне хоть проводить тебя, дай мне руку. - И она встала, опираясь на руку Эльчанинова.

- Прощайте, Савелий Никандрыч, - говорил тот, подавая свободную руку приятелю.

- Прощайте, Валерьян Александрыч, - отвечал Савелий, крепко сжав руку друга.

Они поцеловались, и все трое вышли в залу.

- Постой, - сказала Анна Павловна, как бы вспомнив что-то, - ты будешь писать ко мне?

- Буду, друг мой!

- А часто ли?

- Часто.

- Пиши два раза в неделю, непременно пиши. Теперь благослови меня.

Эльчанинов перекрестил ее.

- Прощай, Анета, останься здесь, ты слаба.

- Я провожу тебя на крыльцо. - Анна Павловна хотела идти, но силы ее совершенно оставили.

- Не могу... Прощай! - произнесла она и уж в беспамятстве обхватила Эльчанинова за стан.

- Примите ее, - сказал Эльчанинов, разводя ее холодные руки, и, почти бегом выбежав на крыльцо, вскочил в коляску.

- Пошел скорее в Каменки! - крикнул он.

Кучер ударил по лошадям, и коляска с шумом выехала в поле. Эльчанинову стало легче; как бы тяжелое бремя спало у него с души; минута расставанья была скорей досадна ему, чем тяжела.

"Как эти женщины слабы! - думал он. - Я люблю ее не меньше, да что ж такое? Так необходимо, и я повинуюсь". Размышляя таким образом, он мало-помалу погрузился в мечты о будущем. Впрочем, надо отдать справедливость, что он выехал из своей усадьбы с твердым намерением выписать Анну Павловну при первой возможности.

Между тем граф только что еще проснулся и сидел в своем кабинете.

- А! Вы уж совсем! - сказал он, увидя входящего Эльчанинова в дорожном платье. - Исправны. Присядьте. Как здоровье Анны Павловны? Как она вас отпустила?

- Не спрашивайте лучше, ваше сиятельство, одна только неизбежная необходимость заставила меня не отказаться от моего намерения, - отвечал Эльчанинов.

- Честь вашей воле! Это прекрасно в молодом человеке. Поверьте, все к лучшему! Вам надобны теперь письма и деньги.

С этим словом граф подошел к письменному столу и начал писать. Через полчаса он вручил Эльчанинову четыре пакета и 200 рублей серебром.

- Извините, что мало, - сказал он, подавая деньги, - там, по письму, вы можете, в случае нужды, адресоваться к моему поверенному.

Эльчанинов встал и начал раскланиваться.

- Прощайте, милый друг, - говорил граф, обнимая молодого человека, - не забывайте меня, пишите; могу ли я бывать у Анны Павловны?

- Граф! Я вас хотел просить об этом. Позвольте мне предоставить ее в полное ваше покровительство. Вы один, может быть, в целом мире...

- Все будет хорошо! Все будет хорошо! - говорил старик, еще раз обнимая Эльчанинова, и, когда тот, в последний раз раскланявшись, вышел из кабинета, граф опять сел на свое канапе и задумался. Потом, как бы вспомнив что-то, нехотя позвонил.

В кабинет вошел камердинер в модном синем фраке.

- Какой сегодня день?

- Четверг, ваше сиятельство.

- А когда почта в Петербург?

- Сегодняшний день, ваше сиятельство.

- Вели приготовить верхового в город.

Камердинер вышел. Граф снова подошел к бюро и начал лениво писать:

"Любезный Федор Петрович!

К тебе явится с моими письмами, от 5 сентября, молодой человек Эльчанинов. Он мне здесь мешает, затяни его в Петербурге, и для того, или приищи ему службу повидней и потрудней, но он вряд ли к этому способен, а потому выдавай ему денег понемногу, чтобы было ему на что фланерствовать. Сведи его непременно с Надей. Скажи ей от меня, чтобы она занялась им, я ей заплачу; а главное, чтобы она вызвала его на переписку, и письма его к ней пришли ко мне. Надеюсь, что исполнишь.

Граф Сапега".

Написавши письмо, граф опять позвонил нехотя. Вошел тот же камердинер.

- Отправить страховым! - сказал Сапега и начал ходить скорыми шагами по комнате, вздыхая по временам и хватаясь за левый бок груди. Ему не столько нездоровилось, сколько было совестно своих поступков, потому что, опять повторяю, Сапега был добрый в душе человек, - но женщины!.. Женщин он очень любил и любил, конечно, по-своему.

VIII

Спустя неделю после отъезда Эльчанинова граф приехал в Коровино. Анна Павловна была по большей части в беспамятстве. Савелий встретил графа в гостиной.

- Могу ли, любезный, я видеть больную? - спросил граф, приняв Савелья за лакея.

- Она в беспамятстве теперь, ваше сиятельство, - отвечал почтительно Савелий.

- Все-таки я могу войти?

- Пожалуйте.

Граф вошел в спальню.

- Боже мой! Боже мой! - вскричал он, всплеснув руками. - Ах, как она больна! Она в отчаянном положении! Кто же ее лечит? Кто за ней ходит?

- Я за ней хожу, ваше сиятельство, - отвечал Савелий.

- Но как же ты можешь ходить? Это неприлично даже - ты мужчина.

- Мне поручил ее Валерьян Александрыч, - отвечал Савелий.

- Очень неосмотрительно сделал Валерьян Александрыч; ты можешь любить госпожу, быть ей верен, но никак не ходить за ней больною.

Савелий не отвечал.

- Как сыро, как холодно в комнате! - продолжал граф. - Бедная... бедная моя Анета! Часто ли ездит к ней по крайней мере лекарь?

- Лекарь не ездит, ваше сиятельство, - отвечал Савелий.

- Господи боже мой! - вскричал граф. - Что вы с нею делаете! Вы хотите просто ее уморить! Это ужасно! Сегодня же, сейчас же перевезу ее к себе.

- Нет, ваше сиятельство, - возразил было Савелий.

- Что такое нет? Оставить вам ее здесь уморить? - перебил граф.

- Я не могу отпустить Анны Павловны: она мне поручена, - сказал с твердостью Савелий.

- А я не могу оставить ее здесь, - отвечал граф, несколько удивленный дерзостью Савелья. - Оставить, когда у ней нет ни доктора, ни прислуги даже, которая могла бы ходить за ней.

Слова его были отчасти справедливы. Служанки, редко бывавшие в комнатах и в бытность Эльчанинова, теперь совершенно поселились в избах. Один только Савелий был безотлучно при больной. Пригласить медика не было никакой возможности; Эльчанинов, уехавши, оставил в доме только десять рублей. Савелий, никак не предполагавший подобной беспечности со стороны приятеля, узнал об этом после. Услышавши намерение графа взять к себе Анну Павловну, он сначала не хотел отпускать ее, не зная, будет ли на это согласна она сама и не рассердится ли за то; но, обдумавши весь ужас положения больной, лишенной всякого пособия, и не зная, что еще будет впереди, он начал колебаться.