Усадьба

Из всех указаний начальника, я выполнил пока только одно - выказал себя полнейшим дураком, а человек от Эртеля уже здесь...

- Чего мне дальше делать? - спросил я, глядя на сердитое лицо посланца.

- А я почём знаю? - нахмурился капитан-поручик.

- Как "почем"? - постарался я окончательно вывернуться из-под его жесткой руки. - Федор Федорович сказал, что от вас получу все дальнейшие указания.

- Так-то оно так, - вздохнул, отпуская меня Стельшин, - но ты нам все карты спутал. Кто тебя просил на меня с ножом бросаться? Хорошо, что я всегда кольчугу под рубаху одеваю, а то бы...

- Мне жена Баташова сказала, что вы племянник его, а её преследуете. Просила меня защитить...

- О, ехидная баба, - усмехнулся капитан-поручик. - Она подговаривала меня убить Баташова, чтоб наследство получить, а когда я отказался, так она вон что придумала. За тебя взялась... Хорошо... Только нам-то с тобой чего дальше делать? Давай так поступим: скажешь ей, что убил меня и утопил в пруду. После твоих подвигов на медвежьей спине, она во всё поверит. Я же уйду отсюда, а ты жди другого посланника. И вот еще что: если тяжко тебе будет или что-то очень важное узнаешь, обращайся к псарю Еремею. Скажешь, что от меня. Понял?

Я и кивнуть головой не успел, как капитан-поручик исчез в темных кустах.

На следующий день я провёл первый урок с детьми Баташова. Учить детей я решил по правилам профессора Новикова, первое из которых гласит: не погашайте любопытства детей ваших и питомцев. Я решил, что подробнейшим образом буду отвечать на все вопросы своих учеников, а для начала я решил проверить, как они пишут. Открыл я наугад священное писание и стал диктовать.

- Доброе имя лучше большого богатства и добрая слава лучше серебра и злата...

Диктовал я медленно с расстановкой, чтоб дети всё могли записать, как следует, но напрасны оказались потуги мои: сыновья Баташова не знали букв. И пришлось мне начать обучение с "аз". Я объяснял учениками значения и букв и всё ждал, что вот сейчас откроется и господин Баташов придет проверить, как я учу его чад. Я очень боялся этой проверки, и Бог меня миловал - никто с инспекцией ко мне не пожаловал.

Вечером, когда стемнело, я встретился в дальней аллее с Екатериной и рассказал ей о своей "расправе" над капитаном -поручиком Стельшиным. Красавица поцеловала меня в щеку и упорхнула к освещенным окнам барского дома, а я, радостно вдыхая ночную прохладу, пошел к своей каморке.

- Студиоз, - кто-то негромко окликнул меня из кустов.

Я остановился, приготовившись к очередному ночному приключению. Приглядевшись, я разобрал в кустах широкое лицо молодого парня.

- Пойдем, чего покажу, - настойчиво подзывал меня к себе парень. - Не бойся, студиоз, пойдем...

- А я и не боюсь, - тут же, слегка задетый за живое, ответил я и шагнул с тропинки в кусты.

Путешествие наше в кустах оказалось коротким, и мы подошли к холодной кирпичной стене. Мой провожатый поднёс палец к губам, потом встал на огромный валун, посмотрел в какую-то щель и жестом велел мне сделать то же самое. Я повиновался. То, что я увидел через щель, настолько поразило меня, что я на некоторое время окаменел. По освещенной многими свечами зале бегали обнаженные (совершенно обнаженные!) женщины, а за ними гонялся седой старик, какого мне уже довелось видеть за завтраком у господина Баташова. Тощее синюшное тело старца также не было прикрыто ни единой тряпицей. Старик громко ржал и носился по зале, словно сатир за нимфами.

- Видел, - подмигнул мне парень, силком стащив меня с валуна, увлекая в кусты. - "Павильон любви". Вот бы туда попасть разок.

- Зачем?

- Неужто не понимаешь? - округлил глаза мой новый знакомец. - Туда самых пышных девок со всей округи собирают. Наш барин часто по окрестным деревням ездит, как заметит складную девку и в павильон сразу. Уж очень он до девок охоч.

- У него ж жена красавица, - не поверил я парню.

- У него три жены, - засмеялся тот в ответ. - Охоч наш барин до баб и ничего тут не поделаешь... Пойдем, студиоз, вина выпьем. Меня Гриней зовут.

Я отрицательно покачал головой, на Гриня на мою попытку отказа, только рассмеялся.

- Знаю я вас - студиозов! Я ж в Москве как раз напротив Воскресенских ворот жил, рядом с вашим университетом. Посмотришь на вас издалека: с книжками идут, фу-ты, ну-ты, а как в кабаке пару ковшей примут, так сразу свои в доску. Пошли ко мне. У меня там припасено всё.

Шли мы недолго, но Гриня мне успел рассказать, что до шестнадцати лет он жил в Москве, а потом брат его матери - дядя Фрол привёз сюда и пристроил помощником буфетчика.

- Умнейший человек дядя Фрол, - искренне хвалил своего родственника парень. - Он в грамоте, знаешь, как силён. Если надо письмо написать, так все к нему идут.

Мой провожатый не переставал хвалить родственника и своё жить до тех пор, пока мы не подошли к приземистому кирпичному зданию.

- Всё здесь хорошо, - вздохнул Гриня, открывая дверь в подвал, - только поговорить не с кем. Уж, больно, все барина боятся. У всех рот на замок. Вот так вот, студиоз.

Мы долго сидели и разговаривали, вспоминая Москву. Было тихо, только иногда, будто из-под земли, слышались слабые стоны и какой-то мерный стук.

- Что это? - прислушавшись, спросил я нового знакомца.

- Тихо, - приложил палец к губам Гриня, - лучше не спрашивай про это. Вон горничная барыни молодой - дочь дяди Фрола Груша стала всех спрашивать про те стоны и где теперь Груша?

- Где?

- Вот и я не знаю "где"... А потом я вон в том углу камешек отодвинул и...

- И чего?

- Молчи лучше, студиоз, целее будешь. У меня еще полбутылки припрятано. Давай. А помнишь ярмарку в Китай-городе на Покров день?

Утром я встал с больной головой и пошел давать уроки. И опять весь день меня никто не побеспокоил. До обеда я учил детей, потом шел в свою каморку, куда мне приносили еду, после обеда я читал или гулял в саду. И так у меня проходил каждый день: однообразно и скучно, лишь иногда мы ходили с Гриней подглядывать в павильон любви, а потом пили вино, украденное моим новым другом из буфета. Баташов о моем существовании, казалось бы, забыл.

Прошло больше двух недель. Однажды утром, когда я пытался объяснить в саду своим ученикам идеи профессора Вольфа о зарождении всего живого, к парадному подъезду подъехала пыльная рессорная бричка. Из брички вылез офицер и стал прохаживаться взад-вперед, видимо разминая ноги. А мы как раз шли с урока в дом. Так случилось, что дети убежали вперед, а я поравнялся с медленно идущим военным и вежливо поздоровался. Он же, нехотя кивнул мне, и прошептал еле слышно.

- Как стемнеет, на этом месте. Я от Эртеля.

Как только сумрак опустился на сад, я выбрался из своего тесного пристанища и затаился в кустах, как раз напротив того места, где встретил давеча приезжего офицера. Ждал я его недолго. Офицер появился возле моей засады бесшумно, словно тень убитого короля, и сразу же заговорил тихим шепотом.

- Я здесь с инспекцией и пробуду с неделю. Кто-то из обитателей усадьбы написал обер-прокурору письмо, что здешний хозяин занимается чеканкой фальшивых монет. Мы с тобой должны найти того, кто писал письмо и узнать всё о фальшивых монетах, если они, конечно, есть. Завтра приходи сюда в это же время: я тебе скажу, что надо сделать в первую очередь, а сейчас мне надо идти...

Офицер исчез так же тихо, как и объявился, а я побрёл восвояси, терзаемый одним вопросом.

- Почему мне сразу не сказали ни о фальшивых деньгах, ни о письме?

Уже засыпая, я решил, что все эти тайны держались от меня в секрете, чтобы я не наделал глупостей, сразу же принявшись разгадывать загадки. Начальство ведало о моей горячности, а потому и не торопилось посвящать меня во все тонкости дела. Может быть, оно и так, но было немного обидно, что не доверяли мне в полной мере. Вот с такими грустными мыслями я и заснул.

Весь следующий день я высматривал приезжего офицера, но так ни разу его и не увидел. Не пришел он и ночью в назначенное место. Прошел еще день, еще ночь, но наша встреча опять не состоялась. Я забеспокоился. Просидев в саду почти до рассвета, я решил разбудить Гриню. Уж кому-кому, а буфетчику-то всегда и всё известно обо всех гостях в усадьбе. Я осторожно пробрался к подвалу, где находилась каморка моего приятеля, и нашёл на дверях подвала большой висячий замок. Вот тут я и понял всю мудрость начальственных наставлений о необходимости завязать как можно больше дружеских связей в усадьбе. Если б у меня были такие связи, то не стоял бы я с понуро опущенной головой напротив ржавого замка, а мчал бы со всех ног к другому приятелю. Но я пренебрёг мудрыми указаниями, и потому угрюмо смотрел на безмолвного рыжего сторожа. И оставалось мне только уповать, что утро ночи мудренее.