Страница 21 из 50
— Немаленький. Шестьдесят.
— Это вам получается немаленький! Сорок — а за что? За регистрацию клиента? Или, так сказать, за мое «крышевание»? Но не буду спорить. Более того: я отказываюсь и от этих шестидесяти процентов, если напророчу клиенту несчастье, связанное с угрозой жизни или здоровью. Но отказываюсь не в вашу пользу. Вы тоже не должны их брать. Это мои условия.
— Вот как? Нравственный императив, да? Впрочем, по проблемам жизни и здоровья люди обычно обращаются в другие места, так что мы немного потеряем. Согласен. — Ступар дернул носом, потер руки. — Готовим договорчик и начинаем работать?
— Готовим, но подпишем и начнем работать, когда узнаем о результате разговора Ксении Аркадьевны с мужем. Если я ошибся, то мне нечего здесь делать. Зачем вводить людей в заблуждение?
— Не ошиблись, поверьте моему опыту. Наоборот, теперь, после того, как вы выяснили, кто автор писем, любое другое предположение кажется маловероятным.
— И, тем не менее, подождем.
Муж Ксении Аркадьевны во всем признался. Самое интересное, что у него не было никакой молодой любовницы, — во всяком случае, любовницы, замешанной в афере с письмами. Этот человек вовсе не разлюбил свою бывшую жену, имевшую палатку на рынке в Адлере. Напротив, он хотел вытащить ее в Москву, получив после развода с Ксенией Аркадьевной свою долю в ее бизнесе и имуществе. Причем адлерская жена сознательно отпустила мужа на сексуальные заработки к богатой Ксении Аркадьевне, как героиня одного рассказа Зощенко. В итоге вышло не совсем так, как у Зощенко, но столь же плачевно для первой жены.
Впрочем, Ксения Аркадьевна не посчитала нужным сообщить Ступару и Енисееву, простила она мужа или нет. Ступар, выплачивая Енисееву гонорар, спросил с улыбочкой:
— Ну, вам-то уж, наверное, известно, что она решила насчет своего гаишника? Поверила в его раскаяние? Выгнала?
— Нет, не известно. Но я могу попытаться сосредоточиться и узнать. Это будет вам стоить еще три тысячи долларов.
— Вы, я вижу, быстро становитесь на деловую ногу! — захохотал Ступар. — А вы еще опасались! А в итоге и деньги получили, и добродетель восторжествовала! Такое, знаете ли, редко бывает!
— А я не уверен, что добродетель восторжествовала. По-хорошему, так этой Ксении прощать своего мышиного жеребчика не надо. Представьте их жизнь, если они останутся вместе. Это будет похуже, чем в последние два месяца. Жуть и лицемерие.
— Да уж! Гаишнику, чтобы хоть частично реабилитироваться, придется, как в Адлере, отрабатывать по несколько раз в день! Ну, а разве неправильно будет, если она его выгонит?
— Правильно, если он вернется к первой жене в Адлер. Но он вряд ли вернется после того, как побывал гендиректором крупной фирмы в Москве. Будет заниматься здесь аферами помельче. Но адлерскую подругу сюда не выпишет, да она и сама не поедет от своей палатки в неизвестность. Одно дело быть женой богатого бизнесмена, а другое дело мотаться здесь с мужем, мелким аферистом, по съемным квартирам. В Адлере она хозяйка, а в Москве кто? В этой истории нет добродетельных людей, включая Ксению Аркадьевну, которая свела гаишника, как бычка, со двора у соседки-торговки, и негде торжествовать добродетели. Фиктивный брак, фиктивный развод, фиктивная жизнь… Не люди, а грубо раскрашенные куклы. Не вижу серьезных оснований полагать, что раскрытая афера с письмами послужит им нравственным уроком.
— И всё-таки, согласитесь, было бы гораздо хуже, если бы вы эту аферу не раскрыли. Тут ведь могло дойти и до убийства. Представьте, что гаишник своими подложными письмами так и не добился бы от Ксении равных прав на бизнес. Тогда бы ему пришла голову мысль просто убить ее, чтобы стать наследником по закону.
— Это не исключено.
— Вот видите, а вы говорите, что добродетель не восторжествовала.
— Убийство невозможно исключить и в том случае, если Ксения Аркадьевна всё-таки останется со своим гаишником. Но вы правы в том, что в ближайшее время он на это едва ли решится. Так что Ксения заплатила деньги не напрасно.
Они обсуждали это дело за рюмкой коньяку, как шахматисты обсуждают сыгранную партию, анализируя варианты, и Енисеев поневоле ощущал себя профессионалом в незнакомой доселе области «всеобщего и политического прогнозирования», и ему это даже нравилось. Это можно было бы сравнить с тем, как начинающий писатель попал в круг писателей признанных, и они на равных беседуют с ним о литературе. Что ни говори, а профессионалами в своем деле нам позволяет осознавать себя полученный за труды гонорар, и такой гонорар, несравнимый с теми грошами, что Енисеев получал за предсказания, замаскированные им под газетные статьи, лежал у него в кармане. Мало ли что доводилось предсказывать Енисееву, в том числе с точностью до минут, как с иркутским и польским самолетами, но это был лишь его внутренний голос, которому поначалу никто не верил, а тут за его голос были готовы платить. И пусть на самом деле это был не внутренний голос и не внешний, а доводы рассудка, позволившие ему считать с фотографии мужа Ксении Аркадьевны его нехороший замысел, но как-то хотелось верить Ступару, что необычные особенности Енисеева тоже сыграли свою роль. Было ли то тщеславие, или результат долгой неуверенности в своих силах, он не знал, но в амплуа вольного предсказателя с гонораром, не отягченного никакими другими обязательствами, он чувствовал себя довольно комфортно. К пророчеству это не имело никакого отношения, да и нельзя комфортно чувствовать себя пророком, но ведь и Ступар прав, когда говорит о бессистемном и случайном характере его успехов.
Так думал Енисеев, начиная свою работу в агентстве Ступара.
Следующий клиент, к которому Лев Данилович позвал Енисеева, появился в агентстве с двумя габаритными охранниками, один из которых занял позицию у входной двери, сложив руки на гениталиях, а второй — в приемной, предварительно внимательно осмотрев кабинет Ступара.
Клиента звали Борис Михайлович. Это был краснолицый толстощекий мужчина лет пятидесяти пяти, с беспокойными хитрыми глазками и вкрадчивыми жестами. Губы его были сложены сердечком, словно он ждал поцелуя в уста или готовился дуть на горячее. Эта иллюзия разрушалась, когда клиент начинал говорить, не изменяя положения губ, так что теперь уже напоминал карася. Ступар вел себя с Борисом Михайловичем довольно угодливо, сам подал ему чашку зеленого чая, принесенную секретаршей, осведомился, не хочет ли тот говорить с Енисеевым наедине.
— Мне сказали, что вы человек, которому можно доверять, — покровительственно ответил клиент. — Да и проблему мою вы уже знаете. Так что не вижу разницы, останетесь вы или уйдете.
— Тогда я, с вашего позволения, останусь, — сказал Ступар, которому очень хотелось еще раз понаблюдать работу Енисеева. Однако поначалу он стал свидетелем енисеевского конфуза.
Борис Михайлович минуты две без стеснения изучал представленного ему Енисеева, словно он был экспонатом музея, а потом промолвил:
— Лев Данилыч рекомендовал мне вас как настоящего предсказателя. Но чтобы понять, с кем я имею дело, я хотел бы, например, узнать ваше отношение… — он сделал паузу, — к проблеме «двенадцать-двенадцать».
— К проблеме чего? — не понял Енисеев.
Ступар поморщился от досады, задергал носом.
— Апокалипсиса, предсказанного календарем индейцев майя, — быстро пояснил он за клиента.
Это тоже ничего Енисееву не говорило. Ему бы сделать вид, что он понял, о чем идет речь, а он вместо этого с иронией переспросил:
— У индейцев майя тоже есть свой Апокалипсис?
Ступар, с краской в лице, скороговоркой рассказал:
— В 1960 году, во время прокладки автомагистрали на юге Мексики, рабочие обнаружили каменную таблицу с частично стертым текстом. Расшифрованные надписи оказались календарем майя, заканчивающимся по воле Болона Октэ, одного из богов майя, 21 декабря 2012 года. Оттого и говорят: проблема «двенадцать-двенадцать», подразумевая год и месяц катастрофы. Многие ученые и предсказатели считают, что в этот день жизнь на Земле погибнет от прямых лучей солнца, проникающих через озоновую дыру в атмосфере. Неужели не слышали?