Священные камни Европы

Наполеон оказался в Москве просто потому, что русские отступали на Москву. Если бы они отступали на Петербург, он оказался бы в Петербурге. Он всего лишь преследовал отступающую армию, чтобы дать наконец генеральное сражение и после победы тут же заключить мир. Если бы наши дали ему генеральное сражение под Смоленском, он закончил бы войну в Смоленске. У него вообще не было замысла покорения и какого–то преобразования России.

Так зачем же он начал войну с Россией на самом деле? Оценивая причины возникновения войн у нас обычно оперируют геополитическими, экономическими, идеологическими категориями и недооценивают категорий психологических. Как Александр 10 лет добивался этой войны по причинам чисто психологическим, так и у Наполеона причина, по которой он начал эту войну, коренится в его душе, а не вне ее.

Ни к одному монарху в Европе Наполеон не относился так хорошо, как к Александру. Уже на Святой Елене он говорил: «Что касается императора России, то по своим качествам он бесконечно превосходит других европейских монархов: он обладает острым умом, тактом, большими знаниями… Если я умру здесь, то он станет моим настоящим наследником в Европе». И еще: «Александр обладал большим природным изяществом, по элегантности своих манер он был равен самым изысканным завсегдатаям парижских салонов… мы не имели секретов друг от друга и испытывали взаимное удовольствие от общения… Расположение Александра ко мне было искренним… Он мне нравился и я любил его».

Вот так… Наполеон не просто уважал, он любил Александра. Между тем, Александр годами выжимал из этой дружбы все, ни чего не давая взамен. Он постоянно предавал Наполеона, он постоянно его оскорблял. Александр так самоутверждался. Наполеон самоутверждался по–другому — он приводил в движение армии.

В конечном итоге Наполеон правильно оценил Александра: «Он сумеет обворожить вас, но ему не следует доверять: он неискренен, как типичный византиец… Он хитер, лжив и своего добьется».

Одному Богу известно, насколько болезненно Наполеон переживал лживость и лукавство того человека, которого искренне любил. Конечно, он тут же выключал эмоции и включал прагматизм. И этот прагматизм диктовал ему: если он видит себя императором Запада — ни один человек в Европе не смеет так обращаться с ним. Если сегодня его, как болонку, дергают за хвост, завтра уже ни кто не увидит в нем льва. И этот наполеоновский прагматизм был очень сильно окрашен глубокой личной обидой.

Жаждавший войны Александр все рассчитал правильно. Наполеон легко мог простить то, что русские несколько лет воевали против него. Он мог простить то, что в последней войне с Австрией русские лишь изображали из себя союзников. Он мог простить свое неудачное сватовство к русской княжне. Даже на военные приготовления Александра он мог до времени закрывать глаза. Но оскорбительного ультиматума, требующего (!) у него вывести войска из Пруссии, он уже не мог простить ни при каких обстоятельствах. Полагаю, в этот момент Наполеон подумал про Александра в переводе на русский примерно следующее: «Давно по морде не получал?»

Когда Александр получил по морде под Фридландом, в Тильзите с ним было очень легко договариваться. Но уже в Эрфурте с Александром было договариваться очень трудно, а дальше стало невозможно. Александр завел отношения России и Франции в тупик. Из этого тупика их могла вывести, по мнению Наполеона, только победоносная война. В очередной раз получив по морде, Александр опять станет покладистым союзником. Вот и все.

Можно сказать, что в этой войне Наполеон видел способ спасти франко–русские отношения, вывести их из тупика. Не случайно уже после перехода Немана, он постоянно подчеркивал: «Война, которую я веду против России, есть война политическая, я веду ее без враждебного чувства». Это было правдой. Он ни когда не испытывал враждебных чувств ни к Александру, ни к России. Молниеносный разгром Русской армии всего лишь должен был сделать легкими политические переговоры с Россией.

Наполеон часто озвучивал свои очень сырые мысли, но он ни когда не принимал решений заранее, отсюда столько противоречий в его высказываниях. В начале войны он еще не знал, какое решение примет после ее победоносного завершения. Может быть, он сметет власть Александра и станет единоличным повелителем всей Римской Империи, включая Восточную. Может быть, Александр станет его верным вассалом, то есть их союз сохранится, но он уже не будет равноправным. А может быть они, как и прежде, будут друзьями, которые правят миром вдвоем. По всему похоже, что последний вариант Наполеон считал предпочтительным, но он не хотел решать это заранее. Он знал, что только после победы у него появятся варианты.

Так в чем была причина войны? Историк Евгений Тарле приводит слова, которые говорили простые русские люди в первые месяцы наполеоновского вторжения: «Раздразнил наш царь мужика сердитого». Точнее не скажешь. Наполеона, «мужика сердитого», не надо было дразнить.

Мы не можем простить Наполеону неисчислимые бедствия, которые он принес нашей стране. Мы не можем простить ему осквернение храмов и приказа о взрыве Кремля. Но эти бедствия навлек на Россию царь, а с обвинениями в адрес французов надо еще разобраться.

Наполеон ни когда не враждовал против Православной Церкви. Он сам это настойчиво подчеркивал, приказав широко распространить среди русских ту мысль, что он не преследует православной веры. Он спрашивал у своих: «Что говорят попы о прибытии французов? Известно ли им, что Наполеон не сделает войны вере, но только своим неприятелям? Известно ли, что император строго приказал почитать церкви, монастыри, архимандритов и попов?»

Но ведь церкви все–таки грабили? Да какая же воюющая армия не грабит? Автор «Истории Православной Церкви в XIX веке» сохраняет объективность: «Храмы Божии и монастыри сделались добычей пожара или подверглись поруганию. Многие из них были обращены в казармы, конюшни, бойни. Драгоценные священные вещи переливались в слитки, расхищались оклады икон, священные облачения. Обыкновенно такое варварство объясняют тем, что французы были без религии. Однако, опыт показывает, что и при всякой войне варварские инстинкты проявляются с особенною силой и победители не щадят чужой религии и чужого домашнего очага».

То есть нам не следует списывать ужасы войны на сознательное стремление к осквернению святынь. И делалось все это не по приказу императора, а вопреки его распоряжению. Есть масса свидетельств того, что грабили в основном немцы, служившие в наполеоновской армии, французы грабили редко, императорская гвардия не грабила вообще. Чем ближе было к императору, тем больше было благородства и меньше бесчинств. Жители Москвы позднее вспоминали: «Французы — настоящие, добрые, ведь их и по мундиру, и по разговору узнаешь. Зато уж немчура ни куда не годилась».

Много говорили о том, что французы превращали храмы в конюшни. Один французский офицер вспоминал: «Да, мы действительно держали лошадей в храмах, но ведь мы и сами там жили. Порою нам просто не где больше было ночевать и держать лошадей».

У меня нет стремления во что бы то ни стало оправдать императора французов. Я лишь считаю, что каждый человек, тем более враг, тем более поверженный враг, имеет право на честную оценку его действий. Впрочем, именно честность вынуждает меня признать, что приказу Наполеона о взрыве Кремля нет ни каких оправданий. Это была низость и бессмыслица. Когда–то по–другому поводу император говорил: «Я не делаю ни чего бессмысленного». Вот бы ему вспомнить эти слова, когда он приказал взорвать Кремль. Он уже отступал, его приказ не был продиктован военной необходимостью. Это была мелочная и низменная месть за свою неудачу. Должно быть, он отдал этот приказ в припадке отчаяния, но это не оправдание. В тот момент (именно в тот конкретный момент!) Наполеон был против Бога, а Бог против Наполеона. Поэтому Кремль устоял.

Признать низость врага легко. Тяжелее признать низость собственного царя.

Евгений Тарле пишет о том, что царь пришел к смертному одру Кутузова и сказал: