Страница 11 из 38
14.06.78.
Почему я так недоверчиво отношусь к марксизму? Я недолюбливаю марксизм за его чрезмерную правильность, плановость и, как это ни странно — осуществимость. Мне не нравится будничность, житейская пыль, и я хочу противопоставить марксизму то, что не покрыто ржавчиной бытия, то, что прекрасно, обворожительно и неосуществимо. Зачем заниматься тем, что неосуществимо? Этот вопрос равносилен вопросу: зачем люди не рождаются мудрыми стариками? Мне предстоит тысячу раз пересматривать свои взгляды и проклинать существующий порядок вещей, до тех пор, пока я не повзрослею.
15 лет
25.02.79
«Я не верю ни во что!». Как мило и привлекательно звучат эти слова в устах классических скептиков. Надо же! Ни во что не верить, на всё смотреть в презрением, вот здорово, наверное. Где мне было понять своим куриным умом, что это неверие было для столь любимых мною разочарованных героев страшным проклятием. Приятна ли жизнь, когда отрицаешь её абсолютный смысл, отрицаешь смысл всего сущего? И когда в поисках веры скользишь по жизни ироническим взглядом, и не находишь ничего, во что можешь поверить. Хотел бы, а не можешь.
Я помню, как тогда, в церкви, хоровая молитва старушек произвела на меня впечатление массового психоза. Построили дом, повесили иконы, собрались, накурили ладана и просят для себя и своих ближних благополучия. У кого? У того, чьё существование отрицается самим ходом жизни. Меня просто потрясла бессмысленность их действий. Но такая ли уж бессмысленность? Они имеют веру, пусть слепую и бездоказательную. Для них церковь — место, где разговаривают с высшей силой мироздания. Для них это возможно, для меня — никогда.
Сумятица бесконечных мыслей, ощущение неправильности выводов, бессилие сделать правильные. Иногда — боязнь этих выводов. Презрение ко всему сущему, осознание величия недоступного. Видит бог, как это приятно. Я всеми силами хочу верить бездоказательно, но не могу. Я не могу найти доказательств того, во что стоило бы верить.
28.03.79
Наивная невинность, подкупающая доверчивость… Но почему подкупающая? Почему люди, умудрённые жизненным опытом, через многое прошедшие, считают своим идеалом существо, которое стоит на самой низшей ступени этого восхождения? Те, у кого восприятие жизни дошло до самого трагического предела и сочетается с незаурядным умом, воспринимают невинность уже несколько болезненно, в таком восприятии есть что–то нездоровое. Взгляд такого человека — всёискажающий, не может не искажать собственный идеал. Но почему идеал именно такой? Любой человек ищет идеал вне собственного «эго». Или вообще вне объективного мира. И этому вовсе не препятствует выбор «жертвы» среди людей. Поэтому у человека, начинающего жить, идеал в человеке с опытом, а у опытного человека идеал в том, кто ещё и жить не начал.
16 лет
03.01.80.
Есенин писал: «Успокойся, смертный, и не требуй правды той, что не нужна тебе». Да живи ты себе, как живётся, по возможности — честно, и не залетай слишком высоко. И чем больше своих извилин ты узлом завязал, тем легче тебе будет. В этом смысле дураки — счастливые люди. Их не трогают всякие там вселенские дисгармонии. А самые счастливые — дураки, довольные собой. Как у Уэллса в «Стране слепых». Они были твёрдо уверены, что нет ничего, кроме их темноты, и ничего не могло поколебать их спокойствия. Так же и дураки.
Но есть и умные счастливцы. Это те, кто смог зацепиться за идею. Они из чего–то для себя правду слепили и живут этой собственной правдой, часто считая её объективной. Одни твёрдо верят в коммунизм и отдаются его строительству. Я не верю в коммунизм, но я не стану смеяться над ними, потому что они ухватились за идею, и эта идея придаёт вес их жизни. Другие верят в деньги. В них правда. Они дают счастье. Мир до дна продажен. Тоже идея, тоже жизнь объясняет. Третьи верят в бога. Это, пожалуй, самое удачное, потому что объясняет решительно всё без исключения.
Вера, побуждающая к действию, наполняет жизнь смыслом. Впрочем, не всё так просто. Человек может перепробовать много идей за свою жизнь, много раз может разочароваться. Но если человек ищет, он чаще всего может найти себе идею, за которую можно держаться. Время, когда он не знает во что верить — это время отчаяния, время потери смысла.
Объективной правды не существует. Да она и не нужна. Правда у каждого своя (у кого есть). А вообще весь секрет состоит в том, чтобы жить честно. Это часто наполняет человека ощущением того, что он живёт не бесцельно. А истина… Да на кой она хрен.
Но если ты начинаешь приближаться к правде, если ты начинаешь всё видеть таким, какое оно есть, ты либо свихнёшься, либо поверишь в бога. Один человек выносит больше правды, другой — меньше. Но есть доза, которую не вынести никому.
14.06.80.
Вместе со мной умрёт ещё один человек — Марина. Но никто, даже она сама, этого не заметит.
17 лет
25.08.80.
Что я понимаю под жестокостью судьбы? Сначала, наверное, путаницу чувств. Всё так гадски переплетено, что часто один человек счастлив за счёт другого. Отсюда вытекают все «эгоизмы» и «самопожертвования», сама сущность которых нелепа. А ещё нелепее то, что их зачастую и отличить невозможно. Эту же основу имеют и всякие неопределённости, внутренняя неуравновешенность. Причём, всё это как раз и определяет сущность человека. Основа сапиенса — неуравновешенность. «И почему я должен мириться с этой стеной, только потому что она — дважды два?» (Ф. Д.). Путь борьбы не для меня, но я встаю на нигилистический и, может быть, очень пошлый путь всеотрицания. И всеоправдания. Это одно и то же.
Мой знакомый сказал мне, что прежде всего надо стать нечеловеком. Тогда я не понял его, а теперь, может быть с другим смыслом, повторяю эти слова исходя из изложенного мной понимания сапиенса. Кларизм (ясность) в котором выход изо всей этой белиберды, может быть, большая пошлость, и проповедовать его сапиенсам — большая глупость. Но я не утверждаю, что кларизм вне и внутри нас. Не утверждаю даже, что к нему нужно стремиться. Я лишь указываю на него, как на идеал всех порядочных марсиан.
05.01.81.
Я никогда не пытался возводить собственную упадочность в ранг мирового закона. Я всегда презирал брюзжащих мизантропов и вообще весь этот декаданс не меньше, чем самого себя. Я люблю сильных и даже огромных людей, умеющих ценить свою жизнь. Людей, стоящих твёрдо и смотрящих прямо. И, как это ни странно, я всё больше тяготею к теориям, по которым я подлежу немедленному уничтожению. По–русски это звучит «кто смел, тот и съел», по западному — социал–дарвинизм. Жить должны сильные, плодить слякоть — без надобности.
Понимаю, каким ужасом могут обернуться эти теории на практике. Но распутывать жизненные узлы, то есть сплетения жизненных интересов — глупо. Всё равно выйдет так, что один живёт за счёт другого. Узлы надо рубить. Так честнее и проще. Кто сильный, тот и будет счастлив.
Больше всего я уважаю «разумный эгоизм» Чернышевского. Ведь он говорил то же, что и Каупервуд: «Мои желания — прежде всего». Чернышевский был против пошлой жертвенности, но он говорил о том, что желания должны быть разумными и не идти в разрез с желаниями других. Но он указывает на идеал, умалчивая о путях его достижения. Как же сделать, чтобы в разрез не шло?
Согласуются ли твои желания с желаниями окружающих тебя мало должно интересовать. Достаточным оправданием тебе является то, что любой имеет право пользоваться тем же принципом. Не может? Его дело.
30.01.81.
Я начинаю чувствовать в себе непреодолимую страсть к игре. Я просто игрок по натуре. И все мои последние остроты на картёжный лад:
«Не бывает только пять тузов в колоде».
«Мелкие ставки — пустая трата времени, а крупные ставки — пустая трата денег».
«Сегодня ты — барон, а завтра ты — Мюнхгаузен».
И изо всей этой картёжной трясины мне вдруг больше всего на свете захотелось увидеть Марину. Той силы страсти уже нет, но ведь вместе с ней исчезли и проклятия. Марина и 2–3 неординарных мысли — вот и всё, что у меня было. Но разве это мало для такой короткой жизни, как моя?