Старая тетрадь

Когда-то я смотрела фильм об одном очень уважаемом учёном, с тех пор выражение «уважаемый человек» у меня ассоциировалось со словом «учёный».

‒ Ну, не совсем так, ‒ подумав, ответила мама. ‒ Он не то, чтобы учёный, но ОЧЕНЬ уважаемый человек.

‒ А кем он работал, ‒ тоже бригадиром? – не отставала я.

‒ Да, он работал бригадиром, вернее начальником всех бригадиров, в одном очень закрытом учреждении.

‒ На военном заводе?

‒ Ну, что-то типа военного завода.

‒ А чем он занимался? 

‒ Ну… ‒ задумалась мама, как бы мне подоходчивее объяснить профессию «уважаемого человека». ‒ Он со своими товарищами выслеживал различных врагов нашей Социалистической Родины и отнимал у них похищенные у трудового народа деньги, драгоценности и важные Государственные документы.

‒ Он наверно был милиционер! – предположила я.

‒ Нет, не милиционер. Понимаешь Вика, они были очень засекреченные люди, их даже в милиции не знали.

‒ Разведчики?

‒ Э-э-э… да! ‒ подумав, ответила мама. ‒ Только, скорее, контрразведчики!

Читать и писать я научилась рано. В детском саду, куда меня отдала мама, у нас была прекрасная воспитательница Лариса Петровна, очень красивая молодая женщина. Нехватку общения с мамой она мне восполняла с лихвой, я к ней была очень привязана, любила её и не отходила ни на шаг. Лариса Петровна тоже меня очень любила и уделяла мне внимания больше чем остальным детям. По вечерам я часто с ней оставалась, пока мама не заберёт меня из садика. Детей уже всех давно забрали, а мы с ней сидели, ждали маму и читали книжки. Благодаря ей, в школу я пошла уже подготовленным, свободно читающим ребёнком.

В начальных классах у меня была очень хорошая учительница, Надежда Петровна. Это была уже пожилая женщина, лет сорока. Всему чему она нас учила, я хватала прямо на лету, всегда слушала её с открытым ртом. Мне было всё интересно, даже интересно было просто слушать её. Речь Надежды Петровны сильно отличалась от маминой. Мама так никогда не разговаривала, у неё был совсем другой язык, язык привокзальных торговок и «брокеров».

Надежда Петровна жила недалеко от школы и после уроков часто приглашала меня к себе домой. У неё была огромная библиотека, с сотнями разных книг в красивых переплётах, каждую из которых мне хотелось, хотя бы потрогать и Надежда Петровна разрешала мне посидеть и почитать их. Иногда я засиживалась у неё за книгами до самой ночи, читала всё подряд, но больше всего мне нравились книги о войне, о наших пограничниках и разведчиках. Позже Надежда Петровна стала мне разрешать брать книги с собой домой. До пятого класса, пока она у нас была учительницей, я уже прочла почти всю её библиотеку. Из прочитанных книг, я имела неплохое представление о разведчиках, и когда мама сказала, что тот дядя тоже был разведчиком, я понимающе кивнула ей:

‒ Да, мама, я знаю какая опасная у разведчиков работа. А как звали того дядю? Или у него было только «кодовое имя»?

‒ Вот именно, «кодовое имя»! ‒ улыбнулась мама. ‒ Его все звали  "Барсук".

‒ А почему Барсук? ‒ удивлённо посмотрела я на маму.

‒ Не знаю, ‒ пожала она плечами. ‒ Может потому что на плече у него была татуировка симпатичной барсучьей мордочки.

‒ Ну, а что дальше было? ‒ расспрашивала я её, сгорая от желания узнать как можно больше о таких «уважаемых людях», как контрразведчики.

‒ Ну, пожил он у меня недельки две, да и пошёл на очередное задание. Они собирались захватить вражеский броневик с очень важными документами, долго готовились к той операции и вот, как-то ночью, он ушёл на дело.

‒ А ты всё это время в кафе жила? ‒ восхищённо посмотрела я на маму. ‒ Ты сильная, я бы так не смогла!

‒ Почему в кафе? Я жила с ним в одной комнате, только за ширмочкой, – ответила мама и задумалась, вспоминая те дни, когда она прятала нашего разведчика, мужественно перенося все неудобства, ради благополучия и процветания нашей Родины.

‒ И что, ‒ они захватили тот вражеский броневик?

‒ Да, доченька, захватили. И Родина его, как самого опытного контру, в смысле контрразведчика, забросила во вражеский тыл на целых пятнадцать лет. А он там так хорошо работал, что ему ещё десять лет добавили, чтобы он там, во вражеском тылу, как следует, внедрился. С тех пор от него, доченька, ни слуху, ни духу.

‒ Ну, это конечно! Разведчики бояться провалить своё задание, поэтому и не пишут никому писем. Но, хоть какая-то память у тебя о нём осталась, мама?

‒ Да, конечно! ‒ рассмеялась мама. ‒ Ещё и какая!

‒ А ты мне её покажешь, или это тоже большой секрет?

‒ Да какой там секрет! ‒ нежно обняла меня мама. ‒ Вон к зеркалу подойди и увидишь и память о нём, и его большой секрет.

Когда я узнала что мой папа разведчик и уже долгие годы живёт и работает в тылу врага, оторванный от Родины, я очень возгордилась своим происхождением. Если бы мои одноклассники об этом узнали, они бы умерли от зависти, но мама мне категорически, строго-настрого, запретила об этом кому-либо рассказывать.

‒ Доченька, у нас до сих пор дома хранятся кое-какие секретные документы, оставшиеся от твоего папы, и если враги об этом узнают, они придут и заберут всё, а папа просил сохранить их в целости и сохранности, пока не вернётся.

Но папа так и не вернулся. Может он и погиб там, в тылу врага. Я спрашивала маму, куда его хоть примерно забросили ‒ в Азию, в Африку или в Америку, но она отвечала, что ничего об этом не знает, знает только, что там круглый год зима и очень холодно.

За теми документами к маме как-то пришли папины коллеги по работе, всё забрали и передали от него только небольшую весточку, в которой он писал, что у него всё хорошо и просил беречь сына. Папа даже не знал, кто у него родился, и мама передала ему во вражеский тыл шифровку, в которой писала, что у него родился не сын, а дочь, Вика. Уходя, папины коллеги оставили маме крупную денежную премию «За заслуги перед  Родиной», для воспитания дочери известного разведчика. Вот как Родина ценит своих героев! На ту премию мы с мамой прожили пять лет, ни в чём себе не отказывая, а когда деньги у нас стали уже заканчиваться, мама стала ездить на юг, на сезонные работы по уборке урожая.

Ездила она, как правило, в Сочи, там тепло и урожаи каждый год очень хорошие. Собирала она обычно, или, как она говорила, рубила, капусту. За капусту всегда хорошо платили, и заработанных за сезон денег нам хватало до следующего урожая. Сезонные работы маме шли на пользу. Ну, ещё бы, целыми днями на свежем воздухе! Она всегда возвращалась домой свежая и загорелая, выглядела просто красавицей! А какие у неё вещи стали появляться! Когда её не было дома, я частенько примеряла на себя её трусики, лифчики, колготки, блузочки и платья, и хотя они были большими на меня, я в них представляла себя взрослой и красивой, как мама. Когда колготки на ней протирались на заднем месте, я просила их не выбрасывать, а отдавать мне, отрезала от них «штанишки», вставляла резинку от трусов, обрамляла всё вокруг кружевами и у меня получались очень красивые чулки. Девчонки мне завидовали – ужас! Ни у кого тогда не было таких чулочков, как у меня.

 Экономили мы с мамой буквально на всём. Заработанных на юге денег нам едва хватало до нового урожая. У меня платье от школьной формы всегда было короткое, я быстро вырастала из него и вечно ходила, светила своими дырявыми трусами да самодельными чулками, но мама меня всегда успокаивала: ‒ «Потерпи доченька до следующего года, вот заработаю денег и купим мы тебе новое платье, а пока походи в стареньком. У тебя, доченька, золотые руки, трусики свои зашей, или возьми мои, старые, перешьёшь их на себя и ещё десять лет в них походишь!» Мальчишки со всей школы сбегались надо мной поржать, но я гордо проходила мимо них, делала вид, что так сейчас модно и очень эротично.

Когда мне исполнилось шестнадцать, мама хотела меня на лето с собой взять на сезонные полевые работы. Осталось только сдать экзамены и вперёд, в Сочи! Я никогда не видела моря, а капустные поля росли у самого моря, можно было и капусты нарубить и сбегать искупаться, но поехать нам, так и не было суждено.