Ковбои и индейцы

Они и правда замечательно оттянулись. «Твердокаменные» прибыли в четыре часа дня, крепко заправились текилой, к проверке звука аккурат успели протрезветь и выдали просто блестящее, лучшее в своей жизни исполнение «Чей ты пес?». Под конец Паук пробил палочкой один из своих томтомов, а потом упорно убеждал всех, что сделал это нарочно, потому что его героем был Кит Мун. Джейк весь вечер напарывался копченой лососиной и заигрывал с ассистенткой, занудной бледной особой в черном, которая говорила так, словно во рту у нее были стеклянные шарики. «Твердокаменные» получили двести голосов и второе место с конца. Первой оказалась группа феминисток, игравшая «хэви метал». Последнее место занял нервный парень с жуткими угрями и ударной установкой.

На следующее утро продюсер позвонил Эдди, чтобы вынести окончательный приговор.

— Панк-рок умер, — сказал он своим пришепетывающим голосом, — почему бы вам не заняться, к примеру, «новым кантри»?

— Потому что у нас нету песен о всяких там вонючих овечках, — ответил Эдди.

Продюсер просил уточнить, о каких таких овечках он говорит. Эдди его послал. Продюсер обиженно хмыкнул и повесил трубку. На секунду Эдди стало понятно, почему разочарованные звезды выбрасывают телевизоры в окно. Он перезвонил продюсеру, хотел извиниться, но секретарша ответила, что он на совещании. Тогда Эдди попробовал дозвониться до Джейка. Джейк уехал на вечеринку. То же самое сообщение, которое крутилось на автоответчике последние шесть месяцев. «Вечеринки, — гласило оно, — это круто!»

Позвонила Саломея и устроила ему выволочку за то, что он так агрессивно себя вел. Эдди и ее послал подальше.

— Я тебе говорил, что мы не готовы, — заявил он. — Зря я тебя послушал.

Саломея сказала, что об этом они поговорят позже.

— Меня здесь не будет, — сказал Эдди, — когда ты вернешься, я уже уйду.

Она повесила трубку, и последние слова Эдди проговорил уже в пустоту.

Положив трубку на рычаг, Эдди прошел в ее комнату. И стал рыться в ее вещах, толком не понимая, что ищет. Вошел в маленькую гардеробную, где пахло как в парфюмерном магазине. Ему хотелось сорвать с вешалок ее платья, в клочья порвать их, расшвырять по квартире, как конфетти. Хотелось найти лошадь, отрубить ей голову и сунуть эту голову в постель Саломеи. Хотелось позвонить в посольство Ирана и сказать, что он отыскал квартиру Салмана Рушди. Но ничего такого он не сделал.

Час-другой он просидел перед телевизором. Потом пошел на кухню, вытащил из буфетов все стаканы и вымыл их — сначала горячей водой, потом холодной, потом до блеска протер. Но лучше ему от этого не стало. Гнев когтями впивался в мозг. Когда почти все стаканы были расставлены в ряд на сушилке, влажные пальцы разжались, и последний стакан разбился о кухонный пол на мириады осколков. Эдди открыл рот и заорал. Боднул головой холодильник. Пнул кухонную дверь. Треснул ребром ладони по посудомоечной машине. Потом открыл кухонное окно и принялся швырять чистыми сверкающими стаканами в гуляющую внизу собачку — маленького грустного пуделя, которому его маленькая грустная хозяйка, аристократичная седовласая леди, делавшая подтяжки лица чаще, чем нормальный человек подтягивает штаны, дала кличку Лапша.

Позднее, когда Эдди надписывал конверты для рассылки пробной записи, ему позвонил Фрэнк, поздравил с первым выступлением в шоу. Не важно, что говорят другие, сказал Фрэнк, он лично гордится Эдди, правда-правда. Для него это была хорошая новость.

— Высший класс, — сказал Фрэнк. Эдди немного взбодрился.

Но Фрэнк сообщил и плохую новость. Дина Боба только что отправили в больницу на Джервис-стрит с диагнозом «гепатит В». Кто-то рассказал об этом Патришии в пабе.

— Сам знаешь, как у нас тут бывает, — сказал Фрэнк. — Городок маленький.

Эдди слушал Фрэнка и не чувствовал ничего. Ни удивления, ни даже безразличия. Продолжал надписывать конверты и слушал Фрэнка — держал трубку плечом и писал.

Он и не подозревал, сказал Фрэнк, что Боб колется. Фрэнк старался говорить сочувственно, но в его голосе явно сквозило разочарование. Должно быть, Боб заразился через грязную иглу.

— Ты бы лучше приехал, — сказал Фрэнк, — с ним правда плохо дело.

Эдди сказал, что не может приехать. Времени нет.

— Он и раньше попадал в переделки, — добавил Эдди, — все обойдется, поверь, этот парень выживет в любых обстоятельствах.

Отец сказал, что только на это и надеется, а Эдди сказал, что сыт всем этим по горло. Очень бы неплохо, чтоб его друзья сами о себе заботились. Боб ему не сын. Если он воображает, что люди могут вот так просто побросать все свои дела и суетиться вокруг него, то его ждет разочарование.

— В этом парне столько дерьма, — сказал Эдди, — того и гляди, из ушей польется.

— Эдди, — сурово прервал его отец, — надеюсь, ты в этом не участвуешь. Я имею в виду наркотики.

Конечно нет, ответил Эдди. Фрэнк сказал, что ничего не имеет против пары затяжек травкой. Это еще куда ни шло, но все остальное уже чересчур. Эдди заверил, что беспокоиться абсолютно не о чем.

— Да? Ну ладно, — недоверчиво обронил Фрэнк.

— Мне наркотики не нужны, Фрэнк, — настаивал Эдди. — Это не для меня. Честно говоря, обидно, что ты так обо мне думаешь.

— Брось, Эдди, — вздохнул Фрэнк, — не на сцене выступаешь, парень.

Вернувшись домой, Саломея не стала напоминать Эдди о ссоре, пока Эдди сам обиняками не заговорил об этом, за лазаньей. Саломея подняла глаза от книги, которую читала за ужином.

— Ну как, мы успокоились, да? — насмешливо спросила она, высоко подняв брови. Эдди сказал, что очень сожалеет, что всему виной нервное напряжение. Она ответила, что нервное напряжение у всех, и вернулась к книге, заметив, что если он не выносит жару, то может посидеть во внутреннем дворе. По милости Эдди, сказала Саломея, продюсер смотреть на нее не хочет. Их рейтинг здорово упал. Больше Эдди от нее услуг не дождется.

— Тоже мне услуга, — прорычал Эдди, — ерунда на постном масле!

Саломея повторила, что не намерена спорить.

— Я же знаю, ты хочешь втянуть меня в ссору, — проговорила она с тем спокойствием, которое способно привести собеседника в бешенство, — но я этого не сделаю, так что лучше уймись.

— Как это для тебя типично! — взвился Эдди. — Такая сдержанная, такая невозмутимая, да, Саломея?

Она сказала, что впервые встретила человека, который умудряется использовать слова «сдержанный» и «невозмутимый» как ругательства.

— Это о многом говорит, Эдди! — Она улыбнулась.

Пока они спорили, стоит ли им ссориться, зазвонил телефон. Ни он, ни она не пошли снимать трубку. Саломея неподвижно сидела за столом, кончиками пальцев массируя виски. Из холла донесся голос Джейка, надиктовывающего на автоответчик свое сообщение.

— Эдди, — одышливо говорил Джейк, — двигай ко мне, как только получишь это сообщение. Сразу, как только получишь, понял? У меня важная новость для тебя и для парней. Дело пошло, сынок. Слава богу! Но есть одна мелочь: мне необходимо шесть сотен, Эдди. Мне плевать, как ты их достанешь — займешь, украдешь, продашь свою задницу. Через неделю верну, но без денег не приходи! Господи, ненавижу эти идиотские машинки.

Эдди не сказал Саломее ни слова. Вышел из кухни и закрыл за собой дверь. Когда он перезвонил Джейку, у того по-прежнему работал автоответчик. Эдди повесил трубку и снова набрал номер Джейка. «Вечеринки», — воскликнул автоответчик. Эдди поморщился.

— Джейк, — рявкнул он, — сними трубку, мать твою!

Ничего не произошло.

«Вечеринки! — пролаял автоответчик. — Я уже в пути».

Эдди шваркнул трубку на рычаг, телефон тихо звякнул.

— Черт побери, — пробормотал Эдди, — в один прекрасный день я прикончу этого ублюдка.

Когда он вернулся на кухню, Саломея молола кофе в одной из тех машинок, от воя которых ноют зубы.

Она кивнула на стол, где лежала ее кредитная карточка. А выключив кофемолку, добавила, что Эдди может взять на время ее машину.

Нет уж, спасибо, сказал Эдди, ему одолжений не нужно, и вообще он официально съезжает с квартиры. Саломея сказала, что волноваться незачем, это не одолжение, а заем. А если он решил съехать, что ж, прекрасно, но сначала ему не мешает немного остыть. Она сунула карточку ему в ладонь.