Юг в огне

- Ты слышал, Ергенов, что сказал представитель Центрального Комитета Коммунистической партии и Советског о правительства товарищ Ворошилов? спросил Буденный. - Тебя прощает советская власть за все твои злодеяния. Как только Платовская станица будет освобождена Красной Армией, можешь идти домой и честно трудиться... В штабе армии тебе выдадут документ.

Калмык упал на колени. Слезы полились по его желто-смуглому лицу.

- Ой, как я виноват!.. Ой, как виноват!.. Советская власть простил меня... Бей меня, плюй меня!.. Я дрянный человек!

Лица у пленных казаков прояснились. В сердце у каждого из них появилась надежда: раз уж такого заядлого преступника, как Ергенов, простили, то их уж, простых казаков, обманутых офицерством, подавно простят и распустят по домам...

- Ах мать твою черт! - вдруг смачно выругался кто-то за спиной Буденного.

Буденный оглянулся. Его ординарец, Фома Котов, разъяренно жиганув плетью своего коня, в два прыжка очутился у толпы пленников. Со свистом выхватил он шашку из ножен и, потрясая ею над головой какого-то пленного казака, орал:

- Зар...рррублю, гад ползучий!.. Ишь ты, супротив своего родного брата пошел!.. Супротив народной советской власти пошел!.. Супротив самого товарища Ленина пошел!.. Я тебе голову срублю, беляку проклятому... Гад непомерный!..

- Фома! - сердито прикрикнул Буденный. - Отставить!.. Кого ты собираешься рубить?.. Чего буянишь?..

- Извиняюсь, товарищ командарм, - сказал, стихая, Фома. - Да как же не буянить?.. Поневоле забуянишь, коль вот этот сволочной казачишка является всенастоящим родным братом моим. Да как вы думаете, что я за мерзячие дела обнимать, что ли, должон его?..

Понурив голову, подобранный, щеголеватый казачок, Михаил Котов, уныло выслушивал брань своего старшего брата.

- Выходи сюда! - приказал ему Буденный.

Михаил, высоко поднимая носки, решительно вышагнул из толпы пленных, прищелкнул каблуками, вытянулся, опустил глаза в землю и замер.

Выправка казака понравилась Буденному.

- Ты кем служил у белых? - спросил он у него.

- Взводным урядником, - ответил Михали Котов. - А два дня тому назад наш станишный казак Максим Свиридов, какой, мол, зараз командовал полком нашим, для смеха назначил меня командовать сотней...

- Почему же - для смеха?

- Да какой из меня командир сотни? - усмехнулся застенчиво Михаил.

- Ну, это ты зря скромничаешь, - сказал Буденный. - Парень ты боевой... Это наш станичный, товарищ военком? - спросил он, обернувшись к Прохору.

- Да, наш, - кивнул Прохор.

- Ну, как он?

- Казак боевой и неплохой. Только вот с братом моим белогвардейцем спутался... На услужении у него был. Парламентером ко мне приходил, предлагал сдаться вместе с моим отрядом...

- Ишь ты! - удивленно покачал головой Буденный. - Какой ты, действительно, боевой. Видишь, Котов, какой брат у тебя, - кивнул он на Фому. - Молодец!.. Честно служит народу и советской власти. А тебя ослепили офицеры... Эх ты!..

- Заблудился, товарищ командующий, - вздохнул Михаил.

- Заблудился, - усмехнулся Буденный. - Все вы говорите, что заблудились, как круто приходится... Поздно больно вы прозреваете... Что же с тобой делать?.. Что делать с твоим братом, Фома?..

- Расстрелять, товарищ командарм, - с сердцем ответил Фома.

- Что вы такой кровожадный, товарищ Котов? - смеясь, сказал Ворошилов. - Зачем же его расстреливать, когда из него может быть, полезный человек?.. Как вы думаете, - обратился он к Михаилу Котову, отпустить вас домой или вы будете служить у нас?

- Буду служить у вас, товарищ начальник, - с готовностью ответил Михаил.

- А не сбежите снова к белым?

- Да что вы, товарищ начальник! - даже отшатнулся Котов. - Да мыслимое ли это дело?.. Уж ежели я пойду к вам служить, так, верьте мне, жизнь положу, а доверие ваше оправдаю...

- Как думаешь, Фома, правду он говорит? - спросил у своего ординарца Буденный.

- Брешет! - мрачно проворчал Фома.

- Брат! - вскричал со слезами на глазах Михаил. - Да ты что же это на своего одноутробного, родного брата наговариваешь?.. Богом прошу тебя прости меня... - И он повалился в снег, земно кланяясь в ноги коню, на котором сидел Фома. Лошадь испуганно попятилась. Фома задержал ее.

- Прости, братуша, - всхлипывал Михаил. - Вот те господь, буду служить верой и правдой и свою провинность отслужу. Прощаешь, что ль, брат? - приподнял он заплаканное лицо, заглядывая на Фому.

Но тот безмолвно сидел на коне.

- Да, я вижу вы, товарищ Котов, бесчувственный, - улыбнулся Ворошилов. - Неужели у вас сердце не дрогнет?

- Как же быть, Фома? - сказал и Буденный. - Советская власть прощает заблудившихся, обманутых казаков, а ты не хочешь брата своего простить.

Фома покосился сначала на Ворошилова, затем на Буденного, молча соскочил с коня, поднял брата.

- Ну, ладно, Миша, вставай, - сказал он ворчливо. - Раз уж советская власть тебя прощает, то, стало быть, и я тебя прощаю...

XXIII

Стояли крепкие морозы, но тротуары были забиты веселой гуляющей публикой, среди которой особенно много военных.

- "Приазовский край"! - расталкивая толпу, пронзительно кричит мальчишка, мчась по тротуару с кипой газет под мышкой. - Красные разбиты под Никитовкой!.. Красные разбиты!..

По мостовой, высоко поднимая ноги и отбивая шаг, под гром духового оркестра, ритмично колыша из стороны в сторону щетиной штыков, проходит офицерская рота.

- Кра-асные разби-иты под Никитовкой! - кричат мальчишки. - Отступают в панике!..

- Вот мерзавцы! - смеется Семаков, на ходу просматривая газету. Выдумают же - "красные разбиты под Никитовкой..." Ха-ха-ха!.. Обыватели, конечно, могут поверить... Витя, сунь вот этому в карман листовку... Так!.. Молодец!.. Пусть почитает...

- Может, Иван Гаврилович, сядем на трамвай? - предлагает Виктор.

- Да ты глянь. Там и сесть-то некуда... Пойдем уж так, кстати, листовки разбросаем...

Семаков с Виктором направляются на вокзал. Ростово-Нахичеванскому подпольному комитету доподлинно известно, что буденновские полки уже подходят к городу. Вся подпольная организация на ногах, она вооружилась и вооружила многих рабочих ростовских заводов. Все с нетерпением ждут сигнала подпольного комитета, чтоб начать вооруженное восстание и помочь Красной Армии захватить город.

Семаков и Виктор посланы на вокзал выяснить положение. По слухам, там уже вторые сутки стоит состав из Новочеркасска с золотом Донского правительства. Возникла идея - нельзя ли захватить это золото или во всяком случае, если к этому представится возможность, задержать состав до прихода Красной Армии.

- Иван Гаврилович, - воскликнул Виктор. - Да брось ты эту брехливую газету! Что ты нашел в ней хорошего?

- Нет, постой, постой, крестник, - продолжая на ходу просматривать газету, сказал Семаков. - Тут есть любопытные вещи... Вот, например, послушай!

Они остановились. Семаков стал читать:

- "Пролежав более месяца в лазарете, не видел за это время улиц города. Теперь я выздоравливаю, можно выходить гулять, но во время боя с красными я лишился брюк и сапог. Не имею возможности их приобрести и получить помощь от родных, так как они в Киеве. Я покорнейше прошу добросердечных людей откликнуться и пожертвовать мне брюки и сапоги. Хочется ведь и мне попраздновать светлое Рождество Христово.

Прапорщик Р у д а к о в".

- Вот так вояка! - рассмеялся Семаков. - Так навоевался, что растерял портки и сапоги...

Виктор даже не улыбнулся шутке своего друга. Он был под впечатлением, которое произвело на него сообщение Васи Колчанова о смерти Марины.

"Нет!.. Нет!.. - с горечью подумал он. - Не верю!.. Неужели я не увижу ее больше?"

Переживая свое горе, Виктор похудел, в глазах затаилась печаль.

Семаков пристально посмотрел на юношу.

- Нет, крестник, так никуда не годится, - покачал он укоризненно головой. - Надо взять себя в руки. Так распускаться большевику не годится.