Юг в огне

Вдруг до него донеслись голоса. Он остановился и прислушался. Впереди, за кустарниками, кто-то громко и горячо говорил:

- Нет, товарищи, в нас вся сила. Именно в нас!.. Мы - армия! Наш голос - это оружье. Товарищ Ленин в своих Апрельских тезисах прямо говорит, что при правительстве Львова и всей его компании Россия продолжает вести грабительскую империалистическую войну в силу капиталистического характера этого правительства...

- Ну, это-то понятно, - перебил голос, показавшийся Прохору знакомым. - Вы нам скажите прямо, товарищ, как Ленин и большевики относятся к войне?

- Товарищ Ленин и все мы, большевики, против продолжения войны, за немедленный мир.

- Вот это дело! - удовлетворенно воскликнул знакомый голос, и теперь Прохор понял, что этот голос принадлежал вахмистру Востропятову. Товарищ, - попросил вахмистр, - расскажите нам поподробнее о товарище Ленине. Нам бы желательно послушать.

Прохор уже несколько раз до этого слышал в разговорах упоминание о Ленине, но кто он, этот Ленин, он не знал. Он подвинулся ближе, чтобы послушать, что будут говорить о Ленине. Под ногой хрустнула ветка.

- Кто там? - окликнул строгий голос.

- Это я, урядник Ермаков, - выходя из-за кустарников, смущенно проговорил Прохор.

На небольшой лужайке, на копне полусгнившего старого влажного сена, покуривая, сидело десятка два солдат и казаков. При появлении Прохора все молча, настороженно посмотрели на него.

Прохору было неудобно. Могли еще подумать, что он следил за ними и подслушивал.

- Шел на заседание полкового комитета, - сконфуженно улыбаясь, проговорил он, - да вот на вас наткнулся...

- Вроде как бы дорога-то в штаб полка не тут, - иронически сказал кто-то из казаков.

Кто-то хихикнул:

- А может ему, как члену полкового комитета, обход леса надобно сделать?

Послышался смешок. Прохор густо побагровел.

- Да вы что, ай очумели? - гневно выкрикнул он. - Неужто думаете, что я вас подслеживал?.. Да на кой мне это дело сдалось? Что я, ай жандарм?

- Бросьте, товарищи! - сказал вахмистр Востропятов. - Ермаков парень наш. А ты, Ермаков, не горячись, - затаптывая окурок, миролюбиво проговорил он. - Никто тебя ни в чем не подозревает. Секретов у нас никаких нету. Бояться нам тебя нечего... Собрались мы тут, казаки и солдаты, сочувствующие большевистской партии. А вот товарищ Востриков, кивнул он на стоявшего в кругу солдат и казаков молодого унтер-офицера, нам тут разъясняет кое-что... Ежели есть желание, то садись, послушай.

- С большой бы охотой, - сказал Прохор. - Да надо идти, а то могу запоздать на заседание полкового комитета. Ежели б другой раз, то с удовольствием. Мне дюже желательно послушать о Ленине.

- Ну, что же, приходите в другой раз, - произнес Востриков. - Вам тогда товарищи скажут.

- Ладно, приду, - согласился Прохор. - А покуда до свидания.

- Погоди, Ермаков, - привставая с сена, проговорил высокий, скуластый, широкогрудый казак с бородкой и огромным всклокоченным чубом, торчавшим из-под сбитой набекрень серой папахи. - Пойдем вместе, мне тоже надобно беспременно зайти в ваш штаб полка.

- Слушай, Подтелков, - обратился к нему Востропятов, - ты, может, зайдешь завтра ко мне? Есть тут дело с тобой потолковать.

- Приду! Прощевайте, товарищи! - махнул он шапкой.

Прохор был с Подтелковым мало знаком, встречался редко. Но знал, что он служил в шестой лейб-гвардейской казачьей батарее, которая находилась на позиции недалеко от Атаманского полка. Подтелков был статный, красивый казак лет тридцати шести, уроженец с верховья Дона, как слышал Прохор, с хутора Крутовского, Усть-Хоперской станицы.

Подтелков с первых дней войны был на фронте, несколько раз ранен. Среди казаков пользовался большим авторитетом. Ходили слухи, что в 1915 году он, будучи на излечении в Новочеркасском госпитале, устроил какой-то скандал, возмущенный произволом офицерства, за что и был отдан под надзор полиции...

Наступали сумерки, туман стал гуще, и Прохор с Подтелковым шли, как в дыму.

- Как бы нам не заплутать? - промолвил Подтелков.

- Мудреного ничего нет, - отозвался Прохор. - Нам бы лишь перебраться через буерачек, а там уже не собьемся.

С австрийских позиций стала бить артиллерия. Снаряды с воем проносились высоко над головой и где-то в глухом грохоте взрывались далеко в тылу.

- Из дальнобойных бьют, - проронил Подтелков.

- Федор Григорьевич, вот все говорят - Ленин, Ленин, а я, ей-богу, даже и не знаю, кто он такой, - признался Прохор. - Расскажи, что это за человек.

- О-о! - протянул Подтелков. - Это, брат, человек большой, ученый. Всю свою жизнь за справедливость стоит. В царских тюрьмах да ссылках немало был... Закаленный. За границей много годов проживал. Его солдаты уважают, потому как он за народ борьбу ведет... Он создал большевистскую партию. А большевистская, как из всего видно, справедливая партия. - Он помолчал и добавил: - Я это тоже все недавно узнал. Темные еще мы, казаки. Много нам надобно знать... Так вот к нам тут приходят солдаты из ученых да беседы с нами ведут. Одним словом, - засмеялся он, - мозги нам просвещают...

Стало так темно, как будто все вокруг залилось ваксой. Шли на ощупь. С трудом перебрались через овраг.

- Ну, теперь мы не заблудимся, - весело сказал Прохор. - Сейчас и штаб... Скажи, Федор Григорьевич, вот ты говоришь, что партия большевиков справедливая, а ты в нее вступил?

- Пока нет.

- Почему же?

- Это дело серьезное. Пообожду. Да что из того, что я вступлю в нее или нет. Все равно ведь все фронтовики будут большевиками...

VI

Военно-медицинская комиссия признала Виктора ограниченно годным к строевой службе и препроводила в распоряжение ростовского городского воинского начальника для направления в часть на нестроевую должность. Константин Ермаков помог ему устроиться писарем в канцелярию одной из маршевых рот, расположенных в Ростове-на-Дону.

Жил Виктор в казарме за городом. Весь день - с утра до вечера записывал прибывающих из госпиталей и выписывал убывающих на фронт солдат. Работа была скучная, нудная. Только по воскресеньям, когда бывал свободен, принаряжался, прихорашивался и шел к Ермаковым.

Константина Виктор редко заставал дома. Тот бывал или в сотне у казаков, или отправлялся с офицерами в Новочеркасск. Туда он теперь ездил часто по каким-то непонятным делам.

Весь воскресный день. Виктор проводил в обществе Марины и Веры, обедал с ними. Иногда они втроем ходили гулять в городской сад.

Виктору доставляло огромное удовольствие быть вместе с Мариной, которая все больше и больше ему нравилась. Но смущала Вера. Она, совершенно не стесняясь Виктора, позволяла себе делать при нем такие вещи, от которых он густо краснел. Раза два, когда Марина зачем-либо выходила из комнаты, Вера, как бы шутя, садилась к нему на колени и целовала.

- Ух вы, мой розовенький поросенок! - хохотала она. - Это я вас по-родственному, Витенька.

Виктору было не по себе от таких шуток, но он терпел. Ему не хотелось ссориться с Верой. Рассердишь ее, а она может запретить ходить к ним. А это для него было бы большим огорчением. Где же тогда можно увидеть Марину?

Свое увлечение Мариной он так хранил в своем сердце, что о нем едва ли догадывалась даже она сама. Ему очень хотелось побыть с ней наедине, но это никак не удавалось. Вера ни на минуту не оставляла их вдвоем.

Часто, лежа на своем жестком топчане в казарме, Виктор предавался мечтам. "Марина! - шептал он, улыбаясь. - Милая Марина!"

Ему казалось, что звучнее и красивее этого имени ничего нет на свете.

У Виктора была увлекающаяся натура. В жизни своей он часто влюблялся. Но то, что он сейчас испытывал, было не сравнимо ни с чем.

Весь он был поглощен мыслями о любимой девушке. С каким нетерпением он каждый раз ждал воскресенья, чтобы скорее мчаться к Ермаковым!

Однажды, когда он думал о Марине, ему вдруг пришла мысль: "А может быть, я ей не нравлюсь?"