Страница 403 из 409
Проезжаем мимо искривленных, косо заостренных колышков ивовых изгородей качающихся, как ряд пьяных калек.
Окрашенные красной масляной краской белые километровые столбы невольно раздражают, так же как и телефонные столбы, видимые уголком глаза. Желание приказать «кучеру» остановиться, невольно захватывает всего меня. Но я должен справиться с этим…
Монастырь с окрашенными в зеленый цвет острыми башенками, каменные вазы на колоннах у стен и на стенах. Высматриваю надписи на немецком языке, но читаю только: «Centre ville» — «Meubles» — «Aux maisons rouges».
На большой площади перед отелем «Hotel de Ville von Pfalzburg» «кучер» внезапно останавливается.
Слева возвышается церковь из красного песчаника, посреди площади памятник какому-то полководцу: правая нога выставлена вперед, в левой руке перчатки вместо оружия или маршальского жезла.
— Колесо сдулося, — объявляет «кучер».
Значит, вынужденная остановка.
В то время как «кучер» и Бартль впрягаются в работу, осматриваю памятник вблизи.
Georges Mouton, генерал Наполеона, родился в Пфальцбурге 21 февраля 1770.
Читаю, что выбито на цоколе памятника: «Mon Mouton est un lion. Napoleon». И затем перечень списка битв: «Novi, Cenes, Laverra, Ulm, Austerlitz, Jena, Eylau, Friedland, Medina, Del Rio Secco, Burgos, Landshutt, Ratisbo
Вокруг «ковчега» собираются дети, которые таращатся на нас так, будто мы с луны свалились. Дети с наголо остриженными головами и в одинаковых халатах. Сразу и не поймешь кто девочка, кто мальчик. Собственно говоря, следовало бы осмотреть карманы этой шумной публики. Я почти уверен, что в их больших карманах найдутся и большие заточки, и острые трехгранные подковные гвозди. Не слишком ли явно смеются они над нашей неудачей? С тех пор как мальчишки бросали такие гвозди перед нами на дороге у Нанси, я испытываю к таким вот детям недоверие.
Пятнадцать детей: Это значит, что я должен явиться перед ними с воинственным видом и сделаться посмешищем в их глазах. Поручить Бартлю? Тоже чепуха, говорю себе, обыскивать детей, в то время как на нас пялятся изо всех окон!
Надо бы поскорее завершить ремонт.
Как далеко еще может быть до Страсбурга? Там-то уж мы разыщем либо шины, либо другой транспорт. А потому, больше никакой самодеятельности — никаких излишеств.
Какая глупость, что эта авария произошла с нами здесь, в этом месте. Даже матери с детьми, крепко прижатыми к отставленным бедрам, не могут пройти мимо, чтобы не всматриваться в работу «кучера».
А тот весь покрыт потом. Он то и дело подозрительно осматривается вокруг себя.
Говорю ему, что ему не следует никого здесь опасаться:
— Все эти люди здесь лишь наполовину французы.
Но, тем не менее, делаю знак Бартлю оттеснить детей от машины.
Украдкой слежу за рядами окон, и все же не уверен, действительно ли здесь так мирно и спокойно, как выглядит.
Слабость всегда действует вызывающе, а мы в настоящий момент даже не можем двигаться дальше.
Принимаю молодцеватый вид и патрулирую, автомат висит на животе, на некотором расстоянии вокруг нашего «ковчега».
В целом наше положение нравится мне все меньше и меньше.
— Бартль, все эти люди слишком близко столпились у нашей машины! — говорю ему.
Тут уж Бартль выходит из себя: Как черт бросается он в средину толпы, которая, испугано толкая друг друга, разбегается в стороны, и сыпет проклятия: Бартль просто в ярости. Его надо долго провоцировать, чтобы он вот так разозлился. Надо бы его успокоить.
— Никогда не бей ребенка за границей — это можете быть твой собственный! — кричу ему громко.
Старая морская поговорка производит чудо: Неистово размахивающий руками и злобно выкрикивающий проклятия Бартль останавливается и опускает руки.
Наконец ремонт закончен. Мы огибаем острый угол и ныряем в своего рода туннель под окрашенной в красное сторожкой. Затем дорога снова идет прямо.
Пфальцбург остается позади.
В кустарнике прячется вечерняя синева, быстро становящаяся все интенсивнее. Из зеленой массы выделяются синие тона отдельных крон деревьев. Даль начинает плыть в светло-синем мареве. На какие-то секунды не знаю, является ли вытянутая, окрашенная в синее, плотно висящая передо мной масса на остром силуэте кустарника далеким холмом или же грядой облаков. Одинокий тополь стоит, словно вертикальная черта, на фоне густого синего неба.
Едем дальше — как можно дальше! Куда-нибудь все равно скоро приедем…
Мне становится все холоднее. Время от времени все тело сотрясает дрожь. Неужели снова температура? Или лихорадка? Ощущаю лишь единственную потребность: Вытянуться во весь рост. Может быть, уже через пару километров смогу это сделать…
Но что это? Снова колесо сдулось?
Мысли с трудом ворочаются в голове: На этот раз правая задняя шина — только недавно прокол был слева сзади. По крайней мере, так же.
Вопреки усталости погружаюсь в размышления: Может поменять колеса крестообразно? Передние поставить на заднюю ось и наоборот? Но быстро отвергаю эту идею: Слишком много работы!
Замечаю, что еще немного и свалюсь в обморок. Опущусь-ка лучше на полоску травы у обочины. Некое подобие фатализма охватывает меня: Наше расстояние дополнительно увеличивается чертовыми проколами шин с каждым этапом пути, а безаварийные этапы становятся все короче. Но можно ли было ожидать иного?
На этот раз, кажется, проходит целая вечность, пока два моих бойца поменяли колесо.
Почему появившаяся луна, хотя и стоит еще так низко, видится такой огромной? Она кажется не ближе к земле, чем обычно, но меняется, переходя от размера апельсина к серебряному талеру, выходя в небе высоко вверх. А может быть это всего лишь воздушные преломления, увеличивают ее до размера японского бумажного фонарика?
— Господин обер-лейтенант! — господин обер-лейтенант! — слышится как издалека. И затем снова:
— Господин обер-лейтенант! Готово! — когда я постепенно вновь возвращаюсь в действительность.
Но я вовсе не хочу двигаться, а лишь пробую открыть глаза. Снова слышу:
— Господин обер-лейтенант! — И затем на выдохе:
— Слава богу, господин обер-лейтенант! Я уж подумал, Вы…
— … окочурился? Вы так подумали, Бартль?
— Ну, Вы лежали словно мертвец, господин обер-лейтенант. Я уже давно пробую Вас растормошить.
Лучше всего было бы для меня, если бы Бартль оставил меня в покое. Но он уже опять говорит:
— Мы готовы, господин обер-лейтенант. Мы могли бы лучше залатать, если бы нашли ремнабор.
Немного позже слева перед нами начинается движение. Приказываю «кучеру» остановиться и задумываюсь: Это движение выглядит как довольно крупное скопление подразделений. Но возможно мы сможем там подкормиться, и, вероятно, сможем там же покемарить, хоть несколько часов.
Кроме того, «кучер» должен залатать шину запасного колеса, поскольку иначе мы не сможем двигаться дальше. А где находится столько много транспортных средств, там должен быть и насос в рабочем состоянии.
Как-то вдруг ветер доносит шум разговоров и пение. Там, кажется, привал!
— Так, на следующей улице налево!
Едва повернули, снова приказываю остановиться: Доносятся звуки аккордеона.
— Там что-то происходит! — доносится голос Бартля, уже выскочившего из «ковчега».
— Там штота двигается! — восклицает «кучер».
Внезапно Бартль, стоящий перед радиатором машины, достает пистолет и, выставив вертикально вверх руку, стреляет в воздух. Мгновенье спустя раздается несколько выстрелов. И тут…
Вспышки выстрелов! Бог мой, они же стреляют в нас! Прочь из «ковчега» — один, два шага в сторону и мордой в грязь! Хочу броситься животом на землю, но с привязанной к туловищу рукой мне это плохо удается: Валюсь боком на землю и тут же громко стону от боли.