Страница 390 из 409
Фельдфебель на мотоцикле пристально смотрит на меня, как будто желая сожрать. Такое странное явление как я и наш «ковчег» произносит он, наконец, он редко встречал.
Когда спрашиваю его о дороге в Нанси, жандарм медленно приходит в себя. И затем решительно произносит:
— Я лучше провожу Вас, господин лейтенант, это довольно сложно объяснить…
Перед глазами у меня опять все как в тумане, но только на какие-то минуты — и затем вновь проясняется.
Если это была Симона, она должна была узнать меня! Однако можно ли было узнать меня вообще? В таком виде, как я теперь выгляжу? Думаю, никто меня не узнает. Таким опустившимся меня еще никто не видел. Таким бородатым тоже. И моя форма хаки, что сейчас на мне, выглядит чертовски иначе, чем мой обыкновенный прикид.
Отчаянный крик «Aidez-moi!», все еще продолжает звучать во мне снова и снова.
«Aidez-moi!»
И все же: Симона выкрикнула бы мое имя — и «Aide-moi!» вместо «Aidez-moi!».
Проходит немного времени, и фельдфебель показывает рукой на большой дорожный указатель на белом бетонном цоколе: «NANCY». Киваю ему, что понял, и мотоцикл делает на дороге резкий поворот под острым углом. Взмах рукой как привет и ответное приветствие, и фельдфебель исчезает из моего взгляда.
Направление на Восток
Теперь наш радиатор направлен строго на восток. Я могу видеть это по солнцу: Оно стоит точно за нашей спиной, и уже довольно низко — своим нижним краем лежит на крышах.
Я настолько истощен морально, что вынужден на секунду забыться, иначе просто свалился бы как мешок. Кто бы сомневался: Наступает реакция перевозбуждения. Сейчас мне становится довольно трудно оставаться все таким же деятельным.
Внезапно в голове возникают картины как от неожиданно остановившегося фильма: Железнодорожное ущелье с закопченными фронтонами зданий и ярко блестящими рельсами, решетки из высоких металлических стержней, кишащая толпа солдат и дико жестикулирующих людей в серых робах. Людей, высоко выбрасывающих руки и падающих как подкошенные…
Париж — Нанси: приблизительно 320 километров. Как только мы сможем преодолеть их, это страшно длинное расстояние при нашем печальном темпе? Где переночуем? Сможем ли мы это сделать, по крайней мере, еще у Seza
В небе ни облачка. Луна в три четверти — и, кроме того, дорога будто по линейке протянута: Хорошо бы удалось проехать до ночи! Дорога кажется вполне безопасной.
Seza
Передохни! Успокой нервы!
Может остановиться? Ерунда! Чем дальше проедем, тем лучше. Теперь мы, пожалуй, уже не должны больше испытывать страх перед атакой самолетов-штурмовиков. Или мы заблуждаемся? Но если нас внезапно атакует какой-нибудь бродяга-самолет, то теперь мы едва ли ушли бы с этой широкой дороги. Здесь даже деревьев нет. Надо бы отправить Бартля на крышу, говорю себе…
Едва только Бартль оказывается наверху, позволяю себе глубже погрузиться в сиденье.
Теперь посмотрим, как справятся оба моих подчиненных. Когда выезжаем из восточного пригорода, меня наполняет сильное желание вылезти из «ковчега», расположиться рядом с шоссе и вызвать в памяти картины Симоны из нашего времени в La Baule. Но я должен запретить себе это. Могу лишь шептать безмолвными губами имя Симоны. Снова и снова. А сверх этого наваливаются ужасные картины: Стрельба на рельсах… Палата госпиталя… Что же все это было?
У меня зуб на зуб не попадает. Хочется ревмя реветь — такое паршивое настроение.
«… сквозь жару и холод, потеряв слух и зрение…» Библия? Не знаю, относится ли это к библии.
Ничто ничему больше не соответствует. Никакого соответствия. Я действую совершенно иначе, чем хочу. Что, собственно говоря, случилось с моей рукой? Почему мы катим здесь, по этой местности? В голове невероятно быстро вертятся мельничные жернова и их вращающиеся валики работают как сумасшедшие, стуча друг о друга.
Как все это произошло?
Ведь вот же, мы только вчера въехали в Париж. И теперь эта вот дорога в Нанси… Но где же мы были вчера ночью? В Париже?
Чепуха: Только сегодня рано утром мы прибыли в Париж! Сегодня есть сегодня. Вчерашняя ночь — она была в Версале. Тросовые барабаны, рикши на велосипедах… Когда я все это видел? Наверное, не только сегодня поутру!
При въезде в Париж? СЕГОДНЯ.
Танки на Place de la Concorde: СЕГОДНЯ!
Мне привиделось, что я видел Симону в ущелье железной дороги! Сейчас мне кажется, что я галлюцинирую.
Отбивайся! Проясни свои мысли! Думай системно! Step by Step.
Найду ли я когда-нибудь Симону?
Равенсбрюк! Не знаю, где сейчас стоят русские, но если наша линия обороны рухнет на востоке, то они смогут добраться до Равенсбрюка.
Ну а почему служба безопасности СД разместила свои тюрьмы только на востоке? Если бы у меня была сейчас широкомасштабная карта, чтобы посмотреть, где на самом деле расположен этот чертов Равенсбрюк!
Теперь даже Старик не смог бы помочь. Он, наверное, давно мертв — геройски пал за Великий Рейх, немецкий народ и Фюрера.
Насколько знаю Старика, этот чокнутый негодяй, скорее всего, вылез в самую переднюю линию обороны.
Нас всех подставили! Никаких шансов уцелеть! С самого начала у нас не было никаких шансов — только отсрочка конца. То, что мы все еще катим по этой местности, означает при ближайшем рассмотрении всего лишь еще одну отсрочку — отсрочку с сюрреалистическим бытием.
Каждый день мы получаем новое тому подтверждение. Без постоянно возникающих новых чудес ни один день не обходится!
Мое состояние постепенно улучшается. Туманные клубы постепенно исчезают из головы. Благодаря таблеткам, которые я проглотил?
У меня больше нет таблеток.
Они должны были дать мне с собой их побольше — но кто мог тогда знать, что мне не окажут врачебную помощь в Париже?!
Мне срочно нужен, во всяком случае, скоро потребуется приличный военный госпиталь с работающим рентгенаппаратом.
Но что же станет со старым Бартлем, если мы найдем госпиталь и они оставят меня в нем? А с «кучером»?
Как пойдут наши дела дальше с бандеролями и письмами? В целом все оказывается уже гримасой судьбы — ее печальной шуткой. А есть ли они, печальные шутки? No, Sir! Имеются лишь кровавые шутки!
Несколько сожженных домов стоят вплотную у дороги. И снова водонапорная башня, круто вытянувшаяся высоко ввысь — напоминая сильно эрегированный пенис.
Бартль двигается наверху, на крыше. Он хочет рассмотреть немецкий дорожный указатель, затем аллею и на заднем плане «небольшой замок». Не следует ли нам поискать ночлег? спрашивает он, косясь на мою руку.
Чувствую себя неимоверно разбитым.
Ладно, сворачиваем туда!
Дорога между старых деревьев, кажется, это вязы, с глубоко наезженной колеей.
«Кучер» ругается, на чем свет стоит, и проклинает все вокруг. Но вскоре мы уже можем почувствовать себя вознагражденными за наши страдания: Ночлег для всех трех. Меня размещают в замке, а двух моих орлов в домах поблизости.
Также предлагают и теплый ужин, сообщают нам. Но мне вовсе не хочется есть. Мы размещаемся в расположении артиллерийского соединения: Артиллерийская батарея на конной тяге.
Во дворе я видел лошадей и легкие полевые гаубицы калибра 105 мм на лафетах с раздвижными станинами. Четыре передка выстроены в ряд.
Замок находится в безнадежном состоянии: все картины прострелены насквозь, все зеркала разбиты. Здесь проживала наша, обозленная на все и вся, солдатня. Входит какой-то обер-лейтенант, и, увидев мой вопрошающий взгляд, восклицает:
— Это были не мы!
Затем обер-лейтенант, узнавший от Бартля, что мы едем из Парижа, говорит мне:
— Теперь, пожалуй, дела говно в Париже! Метро бастует еще с тринадцатого числа. Вы разве этого не заметили? Легавые, должно быть, тоже забастовали…