Страница 8 из 62
Дан читал и плакал. Плакали все. Подозрительно чесались глаза и у Амнона Данкнера, но он сдержал слезы, потрясенный неожиданным озарением. Данкнер вдруг понял, что Дан был любовником своей матери…
Вернувшись домой, Данкнер всю ночь перечитывал книги Бен-Амоца, ища подтверждения своей догадке. И нашел. И открыл жуткую тайну Дана, являющуюся ключом к пониманию его личности.
На следующий день рано утром Данкнер пришел к Бен-Амоцу и рассказал о своем открытии. Дан сидел окаменевший. Потом зарыдал, забился на полу, как в припадке падучей, норовя размозжить голову о стенку.
Наконец стал говорить, захлебываясь от слез, сломленным голосом. Завершив исповедь, Бен-Амоц долго молчал. Молчал и Данкнер. Он просто не знал, что сказать. Наконец Дан глухо произнес: «Уходи. Я не хочу больше видеть тебя. И забудь о нашем договоре…» Данкнер потом говорил, что Бен-Амоц позвонил ему из больницы в Нью-Йорке и разрешил продолжить работу над биографией. Никто этого утверждения подтвердить не смог, и оно осталось на совести биографа.
Дан Бен-Амоц родился в 1924 году в местечке Ровно. Родители, Захария и Этель Тегелимзейгер, назвали сына Моше.
Ровно населяли преимущественно евреи. Сотни таких еврейских местечек были разбросаны по территории тогдашней Польши.
Отец, владелец мясного магазина, с утра до вечера занимался своим бизнесом.
О матери Дана — разговор особый. Это была женщина дородная, осанистая, с легкой поступью и тяжелым шлемом темных волос. Было в ее глазах что-то, вызывавшее смутное раздражение и беспокойство. Захария был ее вторым мужем. О первом муже Этель мы знаем лишь то, что она вышла за него в 16 лет. Через год он умер от чахотки. Узнав о его смерти, Этель пришла в исступление. Ворвалась в комнату, где остывало тело, схватила плевательницу, которой пользовался чахоточный, и с воплем: «Не хочу больше жить!» — осушила ее, как стакан водки.
Женщина, способная на такой поступок, способна на все. Изнывая от безделья в пронафталиненном доме, Этель занялась сексуальным воспитанием рано повзрослевшего сына.
Данкнер подробно описывает, как это произошло. Нас же интересуют последствия.
Благодаря Фрейду, мы многое знаем о тайниках наших душ, где притаились, кривляясь, хихикающие призраки. Древние дикарские инстинкты у нас в крови, и никакой налет культуры не может оградить человека от рецидива варварских чувств и вожделений. Хорошо, если их удается контролировать и направлять в нужное русло.
Дан Бен-Амоц всю жизнь играл, и первая его роль была сыграна в драме об Эдипе, что во многом предопределило его судьбу. Овладев матерью, он предал отца и всю жизнь потом мучился чувством вины. Пережитой в детстве драмой объясняется и его отношение к женщинам, в которых он видел одновременно возвышенное и низменное начало.
Дом не может долго хранить секреты от домочадцев. Захария стал подозревать, что в его доме творится нечто ужасное. Он любил и жену, и сына. И решил проблему по-своему. Дан был отторгнут от семейного очага и отправлен в подмандатную Палестину. Было ему всего 14 лет. Через год семья его оказалась в эпицентре Катастрофы.
Прибыв в Эрец-Исраэль, Дан в первую очередь решил избавиться от фамилии Тегелимзейгер, единственного отцовского наследства. А заодно и от имени Моше, которое ему тоже не нравилось. Случай вскоре представился. Дан вместе с группой еврейской молодежи из диаспоры был отправлен на учебу в интернат в Бейт-Шемене. В группе этой считался лидером эрудированный подтянутый подросток. Звали его Шимоном Перским.
Знакомясь с учениками, директор интерната сказал, поморщившись:
— Что у вас у всех за ужасные имена! Выберите себе ивритские фамилии.
Шимон Перский выбрал фамилию Бен-Амоц. Дан посмотрел на него с завистью. Сам он так и не сумел ничего придумать, и учитель назвал его Шаони. Из Моше он превратился в Дана.
Зато Шимон быстро понял, что сделал плохой выбор. Ученики стали упорно называть его Бен-Поц. На их лицах при этом появлялись глумливые ухмылки. Нервы Шимона не выдержали, и он отказался от двусмысленной фамилии. И тогда ее взял Дан, оповестивший об этом с такой угрюмой решимостью, что его дразнить никто не осмелился. А Шимон Перский стал впоследствии Шимоном Пересом.
Была ли в жизни Бен-Амоца хоть одна по-настоящему глубокая привязанность, затронувшая самые потаенные струны сердца? Любила ли кого-нибудь до полного самоотречения эта гордая, погрязшая в надменности и эгоизме душа?
Разворачивая длинный свиток с именами его друзей и любовниц, приходится признать, что ни к кому Дан не был так привязан, как к другу своей юности Хаиму Бен-Дору, по прозвищу «Хамдор».
Рано умерший, он навсегда остался в том уголке его души, которого не могла коснуться никакая скверна.
Хамдор был сыном Ицхака Бен-Дора, редактора газеты «Давар» — официоза рабочей партии. Бен-Амоц познакомился с ним в 1942 году, когда поступил на службу в английский королевский флот. И сразу попал под обаяние этого юноши с нежным выразительным лицом.
Хамдор поразил его прежде всего своими познаниями. Казалось, он знал все. Языки, философию, литературу, историю. Дан, спрятав самолюбие в карман, мог слушать его часами. И он дал себе слово рано или поздно подняться до интеллектуального уровня своего друга.
Это Хамдор предсказал Дану, что он станет писателем. И это он поучал его: «Не принимай на веру никаких авторитетов. Во всем сомневайся. Всегда бунтуй. Будь всегда непоколебимым».
Два года прослужил Дан на английском эсминце. Потом ему это надоело, и он предложил другу дезертировать. Хамдор улыбнулся.
«Иди, куда зовет тебя твое предназначение, — сказал он. — А я не могу. Отец никогда не простит мне, если из-за своей прихоти я ослаблю хоть на одного солдата армию союзников, сражающуюся с Гитлером».
И Бен-Амоц дезертировал один. Укрылся в киббуце Бейт-Кешет, где позднее написал свою первую книгу. После окончания мировой войны друзья встретились вновь. Хамдор вступил в Пальмах, где уже служил Дан.
Это Хамдор показал Дану пульсирующую в напряженном ритме ночную жизнь Тель-Авива. Ввел его в круг артистической богемы. Познакомил в каком-то кабаке с поэтом Александром Пэнном, бывшим тогда тем, кем Бен-Амоц стал много лет спустя.
Это Хамдор, влюбленный в кино, научил Дана отличать настоящее киноискусство от ширпотреба. «Я ведь поехал в Голливуд учиться режиссуре лишь потому, что Хамдор хотел сделать это», — признал позднее Дан.
Хамдор погиб в бою за Тель-Ханан, в операции, в которой вообще не должен был участвовать. Вызвался заменить кого-то — и кончилась жизнь, обещавшая столь многое.
Своего сына Бен-Амоц назвал Дор. Дочь — Навой. Так звали подругу Хамдора, дочку Леви Эшколя, ставшую потом девушкой Дана.
Уже на склоне жизни Бен-Амоц писал: «Хамдор сделал для становления моей личности гораздо больше, чем мои родители. Его роль в моей жизни я осознал еще до того, как он был убит. Роль же в ней моих убитых родителей я не могу осознать до сих пор».
В середине 1989 года состояние Бен-Амоца резко ухудшилось. Как в андерсеновской сказке, смерть сидела по ночам у изголовья и отнимала один за другим все атрибуты его призрачной власти. И он решил дать неумолимой гостье последний бой. Пусть она заберет его, черт возьми, но хотя бы потрудившись для этого как следует.
И Бен-Амоц согласился пройти в Америке экспериментальную операцию, проверенную пока только на вивисицируемых животных. Суть ее заключалась в том, что она позволяла вводить лечебные препараты не в организм, а прямо в пораженную раком печень.
Прибыв в Нью-Йорк и попрощавшись с детьми, Бен-Амоц лег на операционный стол. Операция прошла неудачно.
Он получил кровоизлияние в мозг. Лишился речи. Половина тела была парализована. В Израиль его привезли в тяжелом состоянии.
Умирал он мучительно. Бывшая жена Батя и дочь Ноэми не отходили от его постели. Речь частично вернулась, но он почти не разговаривал с теми из своих друзей, кого все же допускал к своему ложу.