Страница 7 из 62
Даже со своей второй женой художницей Батей Аполло и с их общей дочерью Ноэми не сумел Бен-Амоц сохранить теплые отношения. А ведь их он любил — насколько это вообще для него возможно. Батя была «прекрасной дамой» его богемной жизни с бесконечной вереницей любовниц. Она вернулась ухаживать за ним, когда болезнь превратила его в парализованный полутруп.
Было в нем что-то, заставлявшее людей платить добром за зло. А он, как и приличествует настоящему актеру, хотел, чтобы не только завсегдатаи нескольких богемных салонов, а все люди вообще превратились в зрителей его блестящей игры. «Других любят за достоинства, а меня за недостатки», — сказал он как-то и всем своим поведением старался подтвердить это кредо.
И его любили. Не за недостатки, конечно, а за то, что вопреки им поддавались обаянию его личности.
Странности в его поведении с детства поражали окружающих и постепенно, как он и желал, стали неотъемлемыми атрибутами его личности.
— Это же Дан, — говорили все и лишь пожимали плечами, слушая рассказы о его диких выходках.
А Дан больше всего любил мистификации, часто граничащие с неприличием. Так, однажды, заканчивая учебу в киббуце Дегания Бет, он обнаружил в каком-то журнале рассказ Исхара Смелянского. Рассказ Дану так понравился, что он его бесцеремонно присвоил и читал как свое произведение девочкам, благосклонности которых хотел добиться. Рассказ был так хорош, что донжуанский список юного плагиатора значительно пополнился.
В юности Бен-Амоц перепробовал множество профессий. Был строительным рабочим, моряком, столяром. Потом, наконец, стал писателем.
«А ведь я сын мясника из Ровно», — любил говорить он, скромно потупив взор, когда восхищались его интеллектом. Отец же его, образованнейший, кстати, человек, был вовсе не разделывателем туш, а владельцем крупнейшего в Ровно мясного магазина.
Как-то раз у Бен-Амоца, известного уже писателя, попросил интервью начинающий журналист.
— Хорошо, — согласился Дан, — но при одном условии. Интервью должно называться: «Бен-Амоц: Бейте маленьких детей».
Изумленный журналист, который не мог вернуться в редакцию, не выполнив задания, согласился. Во всем интервью, разумеется, не было ни слова о маленьких детях.
— Понимаешь, — объяснил Бен-Амоц с хитрой улыбкой, — все прочтут интервью до последней точки, чтобы узнать, почему оно так называется.
Натива Бен-Иегуда, потратившая несколько лет жизни на создание вместе с Даном словаря ивритского сленга, вспоминает: «Меня он не любил. Мы работали вместе, но, впряженные в одну упряжку, не стали товарищами. Потому, наверное, что на меня разыгрываемые им фарсы не производили никакого впечатления. И я его не любила. Меня раздражало его отношение к сексу, дешевое лицедейство, бравада, цинизм. Я не понимала его желания уподобляться иногда хрюкающему животному. Но я благодарна Господу за то, что он дал мне возможность работать с этим незаурядным человеком…
Дан не простил мне скептического отношения к его привычке ходить с нимбом и не разрешил посетить его в последние месяцы жизни».
И еще из воспоминаний Нативы Бен-Иегуды:
«Как-то пришел он к пальмахникам и спросил: „Кто у вас самая красивая девочка? Эта? Очень хорошо. Есть у вас, ребята, отдельная палатка? Отлично. Завтра утром на веревке перед этой палаткой вы увидите ее трусики“. Так оно и было…
А однажды я пришла к нему рано утром и попросила чашку кофе. Дан усмехнулся. „Иди, — говорит, — и выпей это пойло в кафе за углом“».
Вместе с тем он мог быть очень тонким и нежным, если хотел. Познакомившись с книгой Йен Ренд «Падение гигантов», Бен-Амоц стал на какое-то время горячим апологетом ее теории о разумном эгоизме. Он приходил буквально в исступление, когда друзья говорили со скептическими усмешками:
— Брось, Дан, какой из тебя эгоист?
Вскоре Бен-Амоц и сам понял, что теория эта для выродков. А он таковым не был. Взять хотя бы одну из самых скандальных его историй.
В доме своих приятелей стал он уделять слишком пристальное внимание их несовершеннолетней дочери. Гладил ее по спине и ниже. Сажал на колени. Девочка пожаловалась родителям. Те обратились в полицию.
В кабинете следователя Бен-Амоц признал, что все ее показания — чистейшая правда.
— Конечно, я мог бы все отрицать, — говорил он позднее. — Кто поверил бы словам взбалмошной девчонки? Но я не хотел, чтобы у нее на всю жизнь осталось чувство горечи. Вот, мол, она сказала правду, а ей не поверили…
Вообще свои убеждения по большому счету Бен-Амоц отстаивать умел. Как-то участвовал он в демонстрации против отчуждения арабских земель в Галилее. К нему подошел один из великого множества его приятелей и сказал, хлопнув по плечу: «А ты, Дан, что тут делаешь? Ты ведь сам живешь в доме, отобранном у законных арабских владельцев».
И Бен-Амоц оставил свой обжитой дом в поселении Эйн-Ход. И купил другой, в Яффо, предварительно выяснив, что он всегда принадлежал армянской церкви.
Удивительно не то, что он развелся со своей первой женой Элен, родившей ему троих сыновей, а то, что она прожила с ним 14 лет.
С этой элегантной и умной девушкой из респектабельной американской семьи Бен-Амоц познакомился в Сан-Франциско, куда прибыл, рассчитывая сделать карьеру кинорежиссера. Элен Сен-Сор была христианкой, и потому они сочетались гражданским браком. Дану было тогда 27 лет, а Элен — 20. В 1953 году они переселились в Израиль.
И вот настал день, когда она, забрав детей и послав Дана к черту, уехала в Америку, к отцу, известному адвокату.
Потом Элен сделала неплохую карьеру. Стала профессором кафедры английской литературы в Стэнфордском университете. Вновь вышла замуж. И опять за еврея. Видно, пребывание в Израиле затронуло какие-то глубины ее души. Бен-Амоцу она оставила все имущество, не потребовала алиментов. Просто навсегда ушла из его жизни, тихо прикрыв за собой дверь.
Она не возражала, чтобы Дан поддерживал контакты с детьми, но он этого не хотел. Ей же написал несколько писем. Она не ответила.
Уже после его смерти ее разыскала в Калифорнии корреспондентка газеты «Маарив». Элен сказала ей с отрешенной печалью: «Я не ответила на его письма, потому что боялась возобновить с ним контакт. К несчастью, он причинял лишь страдания всем, кто его любил. Так это было всегда. Ничего не изменилось. Лишь очень немногим из своих друзей он не влез в душу в грязных ботинках…»
В 1992 году израильский журналист Амнон Данкнер опубликовал биографию Дана Бен-Амоца. Книга эта сразу же стала бестселлером. Прочитавший ее инспектор полиции сказал: «Если бы Дан был жив, я привлек бы его к уголовной ответственности за употребление наркотиков и растление малолетних».
Данкнер и Бен-Амоц часто развлекались вместе. Как-то, за год до смерти, Бен-Амоц сказал приятелю:
— У тебя бойкое перо. Почему бы тебе не написать мою биографию?
— Ты это серьезно? — удивился Данкнер.
— Вполне.
Бен-Амоц уже знал, что он неизлечимо болен. Данкнер подумал и согласился. Но поставил условие, что Дан будет с ним сотрудничать и расскажет ему все, что он пожелает знать.
Бен-Амоц условие принял. И очень скоро пожалел об этом.
Данкнер вцепился в него, как бульдог. Их застольные беседы превратились в интервью, похожие на допросы. Напрасно Дан пытался что-то скрыть, переиначить, приукрасить. Данкнер неизменно докапывался до истины. Поняв, что проигрывает поединок со своим биографом, Дан стал избегать его.
Летом 1989 года Дан Бен-Амоц устроил для друзей прощальный вечер. В его доме в Яффо собрались писатели, журналисты, художники, светские знаменитости и несколько женщин, которых он когда-то любил.
Это был последний его бенефис и прощание с жизнью. Рак уже пожирал его изнутри. Отринув мир страстей, суеты, книг и любовного пота, Дан Бен-Амоц приготовился остаться наедине со смертью.
Дан прочел присутствующим отрывок из своего рассказа о том, как он прощался со своей матерью в гостинице во Львове в 1938 году. Мать прижимала сына к груди и шептала на идише нежные слова. Им больше не суждено было встретиться. Вся семья Дана погибла в Катастрофе, превратилась в легкий дым над крематорием…