Страница 24 из 62
С Шароном у Дадо издавна сложились весьма напряженные личные отношения. Как человек Дадо его не выносил. Но как главнокомандующий он без колебаний поручил Арику операцию, от которой зависел исход войны.
Тучи сизой пыли поднялись в воздух, дрожащий от рева моторов, шлейфами потянулись за танками Брена, устремившимися навстречу своей судьбе.
Вначале все шло, как надо. Израильские танки стремительно неслись, уничтожая египетские моторизованные соединения, пытавшиеся преградить им путь. Казалось, египтяне ошеломлены. Их сопротивление слабело. Несколько танков прорвались к самому каналу.
Брен связался по рации с Гоненом и отчеканил:
— Шмуэль, я выхожу к их понтонному мосту.
Командующий Южным фронтом генерал-майор Гонен не спал уже несколько суток. Глаза воспалились. Лицо посерело. Он сразу поверил в успех Брена. У него появилось чувство, словно долгожданный свет забрезжил вдруг в конце туннеля.
— Ты меня слышишь? — кричал Гонен весь во власти нервного возбуждения. — Захвати их мосты и переходи на ту сторону. — Ты понял приказ?
— Понял, — ответил Брен, но не было уверенности в его голосе. В штабе Гонена ликовали. Кто-то послал Дадо донесение о том, что небольшие силы Брена уже форсировали канал. Дадо получил это сообщение, находясь на заседании узкого кабинета Голды. Лицо его осталось бесстрастным.
— Я должен выйти, — сказал он премьер-министру и поспешил к телефону. Он-то знал, что ничем не может помочь сейчас Брену.
С тяжелым сердцем связался с Гоненом. И услышал надломленный голос, в котором не осталось и тени недавней эйфории.
— Дадо, — сказал Гонен, — у Брена проблемы. Я хочу двинуть ему на выручку дивизию Шарона, но Арик отказывается выполнять мои приказы.
— У Шарона своя задача, — ответил Дадо. И после затянувшейся паузы произнес: — И у Брена тоже.
Брен растерялся. Он не понимал, как можно форсировать канал без воздушного прикрытия. Но приказ есть приказ…
Танки Брена уже выходили к воде, когда попали под адский огонь. Снаряды, ракеты, все, что у них было, обрушили египтяне на наступающие танки. Сначала восемь танков вспыхнули, как вязанки хвороста. Затем еще пять. Брен начал медленно откатываться назад. А египтяне продолжали наращивать давление на измученные израильские силы. Бой стих лишь с наступлением сумерек. Обе стороны понесли большие потери. Но Брен отброшен, и теперь уже в египетском штабе воцарилась эйфория.
Настал час Сирии платить по предъявленным счетам. Подоспевшие резервисты разгромили сирийские бронетанковые войска, а заодно и посланную им на помощь иракскую дивизию. Отступление сирийцев превратилось в беспорядочное бегство. Израильские силы перешли границу и остановились в тридцати километрах от Дамаска. Деморализованная сирийская армия не могла продолжать войну.
Из Дамаска в Каир полетели истерические депеши, требующие срочной помощи. Президент Садат и сам понимал, что египетская армия не может больше отсиживаться за ракетным заслоном. В Синае сосредоточены 1200 египетских танков, 14 ракетных батарей. Пора выложить на стол все козыри.
И египтяне вышли наконец из-под ракетного прикрытия. Сотни египетских танков наступали вдоль всего канала. Пять раз они пытались прорвать линию фронта. На Синайском полуострове развернулось самое большое танковое сражение со времени битвы на Курской дуге.
Египетское командование действовало бездарно. Ему не удалось собрать в кулак имевшуюся в его распоряжении огневую мощь. Профессиональный уровень египетских танкистов тоже оказался невысоким. Лишь в одном месте, в районе Бир-Гафгафы, египтяне сумели удалиться на двадцать километров от канала. Но они не вернулись назад.
К двум часам дня наступление противника свернулось, заглохло. В этот день египетские бронетанковые войска потеряли триста танков, а израильские — десять.
— Теперь можно приступить к форсированию канала, — подвел итог Дадо. — Они стали такими, как прежде. И мы тоже.
Дивизия Шарона вклинилась в узкий шов между Второй и Третьей армиями и переправилась в Африку, стремительно развивая наступление. Ракетные позиции египтян уничтожены, Третья армия охвачена железным кольцом. Израильская авиация, получившая свободу действий, завершила разгром противника.
Не ошибки, а достижения являются мерилом человеческих свершений во всех сферах деятельности. Были и у Дадо просчеты, но, в целом, Войну Судного дня он провел на высоком профессиональном уровне. Выдержав первый удар, израильское командование перехватило инициативу, навязало арабам молниеносную войну и блестяще выиграло ее.
Говорят, победителей не судят. Может быть, где-то и не судят. Но не в Израиле. В древнем Риме Дадо удостоился бы триумфа.
В Израиле же голоса, требующие головы главнокомандующего, стали раздаваться, как только смолкли пушки…
Вспоминает Рафаэль Эйтан: «Когда начальник генштаба Дадо вызвал меня 29 октября в Тель-Авив, я себе и представить не мог, какова цель вызова. Дадо поздравил меня с генеральским званием и не поскупился на похвалу:
— Ты достоин этого, ты воевал, как никто…
Я уже собирался выйти, но заметил: Дадо хочет добавить что-то и колеблется. Он молча смотрел мне в глаза и вдруг начал изливать все, что накопилось у него на сердце:
— Поверь, я сделал все, что в человеческих силах в этой войне. Но я чувствую, что меня обвинят в грехах, провалах и просчетах, к которым я не имел никакого отношения. Большие беды ждут меня… Я знаю…
Я сидел в полной растерянности, так как довольно беспомощен в этом деле — не очень-то умею выражать сочувствие в час беды. И потому я окончательно растерялся, когда Дадо заплакал. Это была одна из самых тяжелых ситуаций в моей жизни…»
Большие беды обрушились на Дадо… Каждый день средства массовой информации обвиняли Давида Элазара во всех мыслимых грехах. «Просчет!» — трубили газеты о величайшей победе израильского оружия.
Растерянный, уставший, сбитый с толку народ принял эту версию…
Израильские солдаты, оказывается, погибли не из-за того, что сражались за родину. И не потому, что не бывает войны без жертв. Они погибли из-за просчета. В их гибели, оказывается, виновны Давид Элазар, Моше Даян, Шмуэль Гонен и прочие.
Дело дошло до того, что, когда командиры приходили навестить родителей своих павших солдат, их и на порог не пускали…
Давид Элазар, завершив службу в армии, стал председателем директорского совета судоходной компании ZIM. Нападки в печати, несправедливые выводы комиссии Аграната, созданной правительством для успокоения взбудораженного общественного мнения, неприязненное отношение родителей павших солдат — все это и многое другое тяжело отразилось на душевном состоянии бывшего главнокомандующего. Он не утратил природной жизнерадостности, не стал мизантропом. Загнал боль внутрь, где она пульсировала в сердце, как жилка на виске… И сердце, выдержавшее неимоверное напряжение войны, вдруг остановилось.
Давид Элазар умер, купаясь в бассейне, 16 апреля 1976 года. Он никогда ничем не болел. Было ему немногим более пятидесяти лет.
Через полгода после его смерти отмечалась третья годовщина Войны Судного дня. На горе Герцля в Иерусалиме, где похоронен Дадо, состоялась траурная церемония.
Вспоминает Гидеон, старший сын Давида Элазара, служивший тогда в армии: «В то утро я приехал в Иерусалим и провел у могилы отца целый день. Мне казалось, что выводы комиссии Аграната взорвали сдерживающую ненависть плотину. Я боялся, что кто-то из родственников погибших солдат потеряет контроль над своими эмоциями и осквернит могилу. Я охранял ее, как сторожевой пес, до наступления темноты.
Выяснилось, что я ошибся. Никто и не помышлял о том, чтобы обидеть отца. Люди молча подходили к могиле и клали на нее цветы или камушки в знак того, что чтят его память.
Уходил я с чувством огромного облегчения. Имя отца осталось незапятнанным, несмотря ни на что».
Заблокированная карьера
Изнемогает от июльской жары чахлая зелень на кладбище в Нес-Ционе, свидетельствуя всем своим жалким видом, насколько неуместна жизнь в обители вечного покоя. На одном из надгробий четко выделяются еще не выцветшие от времени буквы. Рядом стоит человек в военной форме, грузный и уже немолодой. Бригадный генерал Авигдор Кахалани пришел навестить своего брата, погибшего в Войну Судного дня.