Страница 100 из 118
Улла откинулась на спинку стула, ее взгляд расфокусировался, и она погрузилась в воспоминания. Мара слушала внимательно, как ни на одной лекции, забыв даже про тающее мороженое.
– Они были хорошей парой. Мне нравился Намлан, хотя он и был зимним. Лена мечтала однажды отвезти сына на остров. Они ждали мальчика. Ни на секунду не отходили друг от друга.
– Что случилось потом? – голос Вукович звучал сухо после ремарки про зимних.
– Я толком не знаю. Кажется, мне говорили, что Лене приспичило лететь куда-то в середине декабря. В самолете ей стало плохо, роды начались чуть раньше… Не знаю точно, – Улла опустила глаза, задумчиво царапая ногтем угол столика. – Мне не хотелось лишний раз расстраивать ее. Она просто написала мне, что ребенка больше нет. Потом не выходила на связь года два. Не появлялась на встречах выпускников, не приезжала на летнее солнцестояние. Мы ведь всегда отмечали день рождения на острове. Наверное, это были самые унылые праздники за всю историю Линдхольма.
– Почему? – удивилась Вукович.
– То ли Лена была источником веселья, ведь половину конкурсов обычно придумывала она. То ли из-за Ларса. Ты помнишь ту историю, Мила?
– Про Иниру? – хорватка отхлебнула горячий глёгг[1]. – Я смутно ее знаю. В те годы я не ездила на остров, а Ларс не любит говорить об этом. Она ведь бросилась с маяка?
– Да. Бедная девочка. Я была на похоронах. Ее брат и отец… – Улла качнула головой, словно стряхивая непрошеную картинку. – Ларс ушел в себя. Опустился, не выходил из лаборатории. Это ведь чувствовалось, витало в воздухе, как бы ни бодрился Эдлунд-старший. Какие уж тут праздники? Селия старалась, но развлечения – не ее конек.
– Селия Айвана? – уточнила Мара.
– Да. Мартин тогда был профессором, Селия – их с Эдлундом ассистентом. Потом старого директора разбил сердечный приступ, Ларсу пришлось собраться и возглавить пансион.
– Так что с Леной? – напомнила Вукович.
– Да, Лена… Она не выходила на связь два года, а потом вдруг написала мне. Летом двухтысячного… – Улла на мгновение задумалась, что-то подсчитывая в уме. – Нет, две тысячи первого. Ей надо было приехать в Стокгольм, и она хотела остановиться у меня. Конечно, я была не против. Она очень изменилась за это время. Похудела, стала молчаливой… Рассказала, что Намлан умер. Я помню, в вестнике Совета была статья какого-то французского ученого про то, что в период смены тысячелетий солнцерожденные особенно уязвимы… Не знаю, так ли это, но он изучал события рубежа десятого и одиннадцатого веков и пришел к выводу…
– Улла, что было с Леной? – настойчиво повторила Вукович.
– Извини, – Дальберг взяла с тарелки кусочек тростникового сахара и положила за щеку. – Так вот, Лена была сама не своя. Я предложила ей познакомиться с кем-нибудь, у нас в Гринписе был один парень, алеут, кажется. Ну, ей ведь нравился Намлан… Неважно. Она отказалась. Говорила, что больше не сможет полюбить. Что другие для нее как измена… В общем, я беспокоилась за ее рассудок.
– Потому что она не хотела ни с кем встречаться? – Вукович саркастично изогнула бровь и поправила очки.
– Не только. Она была одержима идеей завести ребенка. Просила меня быть донором…
– И вы согласились? – не утерпела Мара.
– Нет, – качнула головой шведка. – Я не хотела, чтобы мой ребенок рос где-то вдали от меня.
Девочка сникла и принялась бесцельно ковырять ложечкой остатки мороженого.
– Я знаю, что Лена ездила в центр лечения от бесплодия, – продолжала Улла. – Здесь, в Стокгольме. Она не рассказывала, что там вышло. Все время уходила от разговоров. Жила у меня пару недель, потом внезапно исчезла. И только через год, летом, написала, что родила девочку. Приглашала в гости.
– Вы поехали? – Мара оживилась.
– Да, – улыбнулась Дальберг. – Тебе был, наверное, месяц. Ты не слезала у нее с рук, много плакала и постоянно требовала грудь.
– Ага! – торжествующе воскликнул Нанду, но Вукович дернула его за рукав.
– Но главное, что Лена снова стала прежней, – сказала Улла. – Я была рада за нее. Никогда не видела ее такой счастливой.
– Она не говорила, как ей удалось… решить свою проблему? – поинтересовалась хорватка.
– Нет, и я не стала спрашивать. Какая разница? Ведь она, наконец, стала матерью. Не верится, что так ненадолго. Мне очень жаль, Тамара. Ларс писал мне. Ты, наверное, росла у родственников? У Лены ведь кто-то был в Москве.
Мара неопределенно дернула головой. Это можно было расценить и как согласие, и как отрицание. Видеть жалость в глазах Уллы или слышать «ах, если бы я только знала!» ей не хотелось.