Страница 68 из 78
113. Я тебе покажу, где раки зимуют. Ego tibi hic sellas ostendam. Я покажу тебе место здешнего судебного присутствия. Я перевожу эту фразу угрожающей пословицей, потому что чувствую в ней усиление предшествующего in jus eamus.
114. Lex Cornelia de sicariis et veneficiis. О преступлениях против жизни, включая сюда не только человекоубийство открытой или тайной грубой силой: ножом, ядом и т.п., но и ложное обвинение кого-либо в преступлении, наказуемом смертной казнью. Обвиняемый по этому закону имел право выбора — желает ли он приговора открытой или тайной подачей голосов (palam an clam). Adam, I, 294.
114а. С большим азартом: accusat magnis clamoribus, обвиняет сильным воплем.
115. δσα φαμαϑοζ τε ϰονιζ τε. Илиада, IX, 385. Пер. Н.М. Минского. У Гнедича: «сколько песку здесь и праху».
116. Р. Petronius. Имя совпадает с именем крупного государственного человека времен Тиберия и Калигулы. Но, в качестве наместника Малой Азии и Сирии, П. Петроний явил там много ума, политического такта и гуманности (в еврейском вопросе), что странно было бы встретить этого Петрония обруганным шутом гороховым в памфлете Сенеки. Впрочем, при Клавдии П. Петроний, должный быть уже не молод, кажется, жил не у дел и на покое, хотя при дворе и в великом уважении. (Luebker.) Мы еще встретимся с этим П. Петронием в 4-м томе «Зверя из бездны.»
116а. Который в суде своем руководствуется лишь законом высшей справедливости: homo justissimus.
117. Ει ϰε παϑοι etc. Формула Эака принадлежит, собственно, другому судье, Радаманту. Она взята из одного потерянного сочинения Гезиода.
118. Si uni dii laturam fecissent. Гроновус толкует — laturam gratiam: если боги окажут льготу одному из страдающих мучеников преисподней.
119. Жестокое обращение Кая Цезаря с Клавдием засвидетельствовано историками. Suet. Caligula. XXIII. Побои, наносимые им Клавдию, в глазах здравомыслящего римлянина, доказательство от противного, что Клавдий — его, Калигулы, собственный раб. Нельзя бить безнаказанно свободного человека: он позовет обидчика к суду; нельзя бить чужого раба: потянет к суду его господин и взыщет убытки.
120. Adjucaditur С. Caesari: ilium Aeacus donat. Is Menandro etc. Некоторые, в том числе В.И. Модестов, переводят: «Клавдий присуждается К. Цезарю, он дарит его Эаку. А тот Менандру, своему вольноотпущеннику» и т.д. Мне кажется это натяжкой, цель которой — непременно приплести к делу афинского-комедиографа Менандра. Нечего и говорить, что последний никак не мог быть вольноотпущенником Калигулы, который жил 400 годами позже, но с какой стати он и Эака-то вольноотпущенник? Я прежде тоже поддался было соблазну этого омонима (в «Антиках»), но теперь пришел к убеждению, что греческому комику решительно неоткуда здесь вынырнуть. Речь идет просто о каком-то греке-вольноотпущеннике, служившем при Калигуле начальником одного из отделений собственной канцелярии принцепса. Menandros a cognitionibus такой же греческий чиновник государев, как Pallas a rationibus, Epaphroditas a libellis etc. Об организации высочайшей канцелярии при римском принципате будет подробно говориться во втором томе «Зверя из бездны». Правда, первую надпись, свидетельствующую об отделении a cognitionibus, мы имеем от эпохи Клавдия, но это не доказательство, чтобы его не было уже во времена Калигулы. Чиновник же Клавдия adjutor a cognitionibus) — подобно Менандру — носит греческое имя: Феодот. Считать того Менандра афинским комедиографом мы имеем не больше прав, чем этого Феодота — одноименным учеником Сократа.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
КТО ПРИШЕЛ К ВЛАСТИ?
I
Сатире на смерть Клавдия мы обязаны весьма поэтическим портретом семнадцатилетнего Нерона. Юный император изображен писаным красавцем. Даже парка Лахеза очаровалась им. Он подобен Аполлону обликом и красотой, не уступая ему ни в искусстве пения, ни голосом. Он Люцифер, Геспер и даже утреннее Солнце. Светлый лик его блистает кроткими лучами, густые кудри падают на прекрасную шею. Напротив, Светоний оставил потомству описание наружности Нерона в чертах, гораздо менее привлекательных. По его рисунку, Нерон не имел отнюдь ничего общего ни с Солнцем, ни с Утренней и Вечерней Звездой. Заурядный человек среднего роста (statura prope justa), он, однако, по-видимому, умел не теряться в ряду других мужчин и казался выше, чем был на самом деле. Выручали его в этом отношении хорошая посадка крупной и мощной головы, широкие плечи и сильно выпуклая, настоящая теноровая, грудь. Склонный к ожирению, к тому же большой охотник выпить, он рано отрастил себе двойной подбородок (cervice obesa) и толстый живот, который выдавался еще больше от контраста с тонкими ногами (ventre projecto, gracillimis cruribus). Это тонконожие Якоби считает типическим признаком наследственности от Юлиев. Август, его прапрадед, прихрамывал на левую ногу — в результате, судя по лечению горячим песком, запущенного в детстве рахитизма. Друз Старший, Германиков отец, которого Якоби считает добрачно зачатым сыном Ливии от Августа, умер от перелома ноги. Обстоятельство, правду сказать, еще не достаточное для установления кровного родства. Знаменитый герой и любимец Тацита, Германик-сын, divus Germanicus, имел ноги тонкие и слабые и укреплял их ежедневной верховой ездой. Младший брат его, Клавдий Цезарь, — мы только что видели, — подвергался посмеянию за свою шаткую походку и слабые, подгибающиеся колени: он с трудом передвигал ноги. В следующем поколении рахитический признак этот еще ярче выражен. Кай Цезарь отличался, при громадном росте, поразительно тонкими ногами и часто страдал в них такими ломотами, что не мог ни ходить ни стоять.
Тело Нерона природа щедро усыпала родинками и пятнышками (corpore maculoso), — вероятно, как большинство рыжеватых и голубоглазых людей с нежной кожей, он был подвержен веснушкам. На нежность же кожи указывает способность Нерона легко краснеть лицом, уже от природы слишком румяным, отмеченная в памфлете лже-Лукиана на прорытие Коринфского перешейка. Лицо Нерона — в общем, как признает и Светоний, красивое, — имело неприятное выражение (vultu pulchro magis, quam venusto). Будучи очень близорук (oculis caesiis et hebetioribus), Нерон носил, по указанию Плиния Старшего, в помощь своему дурному зрению, нечто вроде монокля — изящно отшлифованный изумруд. Если же он вглядывался в предмет без этого инструмента, то должен был щурить глаза, что и обратилось у него в дурную и очень характерную привычку, отразившуюся в его статуарных и монетных изображениях. Волосы Нерон имел с золотистым отливом (sufflavo capillo) ; борода же у него росла, по наследству от Домициев Аэнобарбов, рыжая. Стыдясь ее цвета, а может быть, чтобы не напоминать ею, как фамильной уликой, Аэнобарбов, что он в династии Юлиев-Клавдиев не более как чужак-приемыш, император рано перестал носить бороду. Обыкновенно римляне не брились наголо до сорокалетнего возраста (Нерон умер на тридцать втором году); изящная стрижка бороды (barbati bene) вошла в моду для молодежи в веке Цицерона и держалась крепко, окончательно восторжествовав над обязательным бритьем лишь в эпоху Антонинов, от которой сохранились в искусстве наикрасивейшие римские бороды Люция Вера и Коммода. Однако безбородие — отнюдь не необходимый признак Нерона. На одной медной монете уже от 64 года, когда Нерону было 27 лет, в эпоху великого римского пожара и предполагаемого гонения на христиан, император увековечен с легкой бородкой. Это одно из наиболее реалистических монетных изображений Нерона, — тем не мене он здесь очень хорош собой, а выражение сытого лица его, вопреки Светонию, беспечно и добродушно. Судя по одному стиху сатирика Персия о козлоподобных свитских офицерах (gens hircosa centurionum), борода не была редкостью при палатинском дворе Нерона; а известно, что придворные и военные всегда и везде стараются подражать в манерах и наружности своему государю. Кудрями своими Нерон гордился и ухаживал за ними, сочиняя себе эффектные прически. Обычно он носил волосы круто завитыми в лесенку, но когда, обращаясь из государя в артиста, впадал в пиитический восторг, то распускал локоны по плечам, на подобие Аполлона Кифарэда, как то описано и в сатире на смерть Клавдия. В таком виде, например, Нерон совершил свое пресловутое артистическое путешествие по Греции. В дополнение своей, довольно типической, картины вырождения, Светоний упоминает еще об одной, очень противной черте Нерона: от него дурно пахло (corpore foetido).