Дороги богов

— Не дело разговоры заводить перед честной трапезой, — заговорил вожак, находя поочередно взгляд каждого, — но хочу я у стаи прежде совет спросить… Когда-то давно, два десятка зим тому назад, я тоже ходил в хирде одного викинга. И случилось так, что судьба отвернулась от нас в последнем бою. Мы тоже, как те, что сейчас заперты в клети на задах, попали в плен. Нас ждала смерть — как ждет она всякого, окажись он в руках врага… Но боги помогли мне спасти жизнь — и вот я здесь, вожак нашей стаи. Но если бы не знак богов, не посланная мне удача, не было бы тут ни меня, ни вас… И вот я хочу спросить у тебя, стая, должны ли мы ныне поступить так же? Должны ли испросить у богов знака о том, как нам поступить с этими людьми? Кто знает, какая судьба ждет их потом!

Когда он начал говорить, вокруг царила внимательная тишина, но по мере того, как смысл сказанного начал доходить до воинов, в гриднице родился и пополз недоуменный шепоток. Наконец со своего места тяжело поднялся Асмунд.

— А я в таком случае хочу спросить у тебя, вожак, — заговорил он, — с каких это пор ты задумался о судьбе пленных настолько, что спрашиваешь совета у стаи?

— Затем, Асмунд, чтобы напомнить тебе, как ты сам оказался в стае, — молвил Тополь.

Кормщик раздул ноздри, сжимая кулаки и борясь с собой.

— Он прав, — неожиданно донесся голос одного из старших лесовиков, брата погибшего Сокола. — Не в обычаях лесовиков брать пленных, и ты оставлял жизнь пленным всего трижды — в год, когда нас разбили и выгнали с родных земель, потом когда мы взяли драккар и наконец сегодня. Те два раза стая была согласна с тобой и потом не жалела о приемышах. — Он покосился на Медведя и Тополя-младшего, первенца своего погибшего младшего брата. Сын Сокола впервые сидел в гриднице со взрослыми мужами, заступив в ней место отца согласно обычаю. — Так держи перед стаей ответ — на что тебе понадобилось спасать им жизнь?

Тополь крепче стиснул руками каравай:

— Когда я ходил на драккаре викингов, меня звали Олавом Эрикссоном. А тот хёвдинг, против которого мы сражались, звался Торвальдом Эрикссоном, и у нас в руках его сын Эрик. Его отец — сын моего приемного отца…

В гридне повисла понимающая тишина. Лесовики хорошо знали, что такое родня, — в стае все считались друг другу кровными родичами или побратимами. Но остальные не желали этого признавать.

— Ты хочешь, вожак, чтобы мы согласились оставить жизнь твоей бывшей родне, хотя эти люди сами проливали кровь наших побратимов? — гнул свое брат Сокола. — Будь справедлив, вожак! Иначе не пришлось бы держать ответа перед стаей!

Сидевший сбоку от Тополя Волчонок напрягся, сжимая кулаки. Он был готов броситься на говорившего через стол и достать его голыми руками. Тополь не удивился бы, разглядев в его глазах медленно загорающийся огонек ярости, но он не смотрел на Недоноска.

— Мне не нужна их жизнь, и я сам могу убить их во славу стаи и в память о павших, — спокойно ответил он. — Я просто хочу испросить у богов знака — что нужно им? И прежде чем исполнить свой долг, посоветоваться с ними — дадут ли они какой-нибудь знак!

— Обратиться к Перуну? — подал голос кто-то из словен. — Добро! Пусть так.

Стая загудела, обсуждая предложение вожака. На том и порешили.

Глава 7

Погребали мертвых у рощи на всхолмии, там же, где с давних пор провожали покойников в иной мир и жители поселка, и нескольких окрестных починков.

Лесовики не сжигали своих умерших, просто возвращали тела земле, из которой все вышли. Но последнее время вместе с лесовиками рядом ложились и словене, и корелы, и обряд поневоле пришлось изменить. Теперь павших опускали в домовину, над которой затем зажигали погребальный костер. И общий пепел засыпали землей.

Погребальный костер был уже сложен, и словенский ведун вместе с вожаком лесовиков совершили последние обряды, когда привели пленных свеев. Оставалась малость — узнать у богов, отправятся ли пленники рабами вслед за павшими в иной мир или останутся на этом.

В том бою уцелело всего пятеро, и они явились все вместе — четверо несли пятого. Торвальд Эрикссон все еще оставался на грани жизни и смерти. Его рана могла воспалиться, но молодой викинг держался твердо. Когда его принесли и осторожно опустили на землю на плаще, он пошевелился и попробовал подняться. Двое его хирдманнов опустились на колени и помогли ему сесть, подставив для опоры свои плечи.

Пока пленных вели и они устраивались у подножия погребального костра, за ними зорко следили десятки внимательных глаз. Все — от собравшихся на тризну поселян до щенят — коршунами смотрели на свеев, подмечая каждое движение, каждый взгляд и вздох. Замечали даже, как скользят по земле их тени, не пролетит ли внезапно птица, не сожмет ли собственное сердце предчувствие. То, что даже пред лицом явной смерти пленные заботились о сыне своего хёвдинга и держались твердо, заставило кое-кого из воинов уважительно покачать головами, но это не могло быть ответом богов.

Ведун, упрежденный заранее, обратился к солнцу, воздев руки:

— Боже великий, Даждьбог огнеликий! Свете преславый, отец огнесущий! А буде ты наш покровитель и заступник от коляды до коляды! А яви ты намо силу и благость свою! Боже великий, Даждьбог огнеликий! Свете могучий, благо несущий!

Тополь, не мешавший ведуну закликать Даждьбога, махнул рукой ждущим в стороне отрокам. Проворно подбежав, один из них протянул ему маленькую плетеную корзинку, где сидел в спешке пойманный дикий голубь-вяхирь. Приняв корзинку, Тополь шагнул к ведуну. Тот должен был выпустить птицу и по ее лету разгадать ответ богов.

Свеи попритихли, понимая, что происходит нечто значительное. Они не сомневались, что ведун молит своих богов перед тем, как принести их в жертву.

Ведун некоторое время стоял, подняв руки и прислушиваясь к неразличимому для прочих голосу Даждьбога. Когда же он открыл глаза, Тополь ждал наготове с голубем. Приняв птицу, ведун погладил маленькую головку — вяхирь сидел очень смирно, словно гордился собой.

— Лети, Даждьбогов вестник!

Ведун резко подбросил птицу вверх, и тотчас же отроки разом вскинули луки. Лесовики от века гадали только так: успеет выпущенная на волю птица укрыться от стрел в лесной чаще — боги дают добрый ответ. Падает наземь подбитая — боги не дают благословения. Тополь успел мельком вспомнить, сколько пришлось в прошлые годы уламывать упрямого ведуна, который стоял на том, чтобы не вмешиваться в деяния богов и не менять их заветы по-своему. Но он и слыхом не слыхивал о Йотунхейме, где не знали иного общения с богами.

Три стрелы взвились свечками ввысь — и уже выравнивающий полет вяхирь вдруг кувыркнулся через голову и, вразнобой махая крыльями, упал обратно. Стрелявшие бросились к нему — голубь был еще жив и отчаянно трепыхался. Так, бьющегося, окровавленного, его и поднесли вожаку с торчащей в боку и пронзившей птицу мало не насквозь стрелой.

Тополь вздел голубя, показывая:

— Боги сказали свое слово!

— Смерть! Смерть викингам! — отозвались воины.

Ведун помалкивал. Принесла нелегкая людей из дальних земель — творят, что хотят, на свой лад. Ох, не к добру все это! Как бы впрямь не прогневались Светлые боги на чужаков, да и на него заодно, за то, что слов да обещаний их слушался и против не шел!

Тополь молча свернул птице шею, бросил на сложенный костер. Он тоже не радовался знаку богов. Среди тех, кто сейчас будет убит, и его сын, Эрик Торвальдссон. Страшное дело поручили боги своему слуге! Своими руками убить свою кровь. Хуже только лишить жизни родное дитя!..

Тополь оглянулся туда, где среди молодших кметей стоял Волчонок. А что, если бы боги потребовали его жизнь?..

Нет! На такое он не пойдет! Чужого сына еще мог, пусть и без радости, но своего!.. Зачем служить таким богам, которые требует от людей в знак любви отдать самое дорогое — своих детей?

Он не будет послушным рабом богов. Он исполнит их волю — но подарит викингам смерть, о какой они мечтают, — эти люди умрут с оружием в руках, как воины, и после смерти перед ними откроются ворота Вальгаллы. Там, за кубком доброго пива, они повестят остальным о своей кончине, и даже если это дойдет до ушей самого Одина… Да пусть они там передерутся, эти боги!