Страница 18 из 135
Нижние нары ложились своими концами на бетонные тумбы, торчащие из пола, а верхние нары поддерживались цепями, натянувшимися от углов нар к сенам. После нескольких повторных попыток стучания в кормушку двери, в глазке двери, защищённом оргстеклом, открылась наружная задвижка, и показался глаз, уставившийся на Игоря. Потом дверца кормушки, расположенной на уровне чуть выше живота человека открылась, и Игорь присев на корточки, увидел прапорщика, смотрящего на него сверху вниз.
- Командир, - сказал Игорь, - принеси ручку и бумагу. Я объявляю голодовку. Хочу заявление написать. -
- Бумаги нет, - услышал он ответ.
- Тогда запиши сам в журнале или скажи ДПНК. Я объявляю голодовку. - (ДПНК - дежурный помощник начальника колонии).
- Без письменного "заявления" голодовка считается недействительной. В зоне надо было писать "заявления", - сказал прапорщик и захлопнул кормушку.
- Это слова ментов и пидоров для зэка недействительны, - сказал Игорь зэковскую поговорку, распрямляясь.
С этого дня Игорь не ел, а первую свою пайку чёрного липкого как пластилин хлеба, которую баландёр ШИЗО всё же пытался протолкнуть в кормушку двери камеры, при раздаче хлеба, Игорь просто выбил из его рук ударом кулака, и она улетела на пол коридора.
Через три дня голодовки Игоря перевели из холодной и сырой "общей хаты" в одиночную камеру. Игорь знал, что при строительстве нового крыла ШИЗО в строительный раствор специально добавляли соль, а стены полностью выкладывались из белого силикатного кирпича. Делалось всё так, чтобы в камерах было сыро и от этого, естественно, холодно. Это крыло строили зэки хоз. двора в первый год пребывания Игоря в лагере, и заключённые лагеря узнали о том, как его строили. Но одиночная угловая камера ПКТ, куда его перевели через три дня, оказалась столь тёплой, что Игорь выстирал обмылком хозяйственного мыла, "закуркованного" в ней, под металлической эмалированной раковиной, свои трусы и майку. Они быстро высохли на толстой трубе отопления, которая проходила по двум стенам угловой камеры.
Через ночь дверь камеры с металлическим скрежетом распахнули на утренней проверке, и ДПНК Иван Иванович, самодур, которому зэки в зоне дали погоняло Ваня-ваня, сказал:
- Он здесь голодовку держит, нервы нам пьёт, а мы его как на курорте держим. Переведите его в седьмую, там ему и место для голодовки! -
Седьмая камера была камерой-вытрезвителем, куда, в основном, в те времена на ночь закрывали пьяных бугров, выявленных на общем шмоне по приезду зэков со свинокомплекса. Бригадирами в то время на объекте, где закладывали лишь фундаменты цехов, никто быть не хотел. Зэки могли обогреться там лишь у костров. Поэтому утром бугров выводили из камеры-вытрезвителя ШИЗО, чтобы они вновь выводили свои бригады на работу.
В большой для этого камере было всего две нары, пристёгнутые к боковой правой стене. Был вмонтированный в пол стол, и были две бетонные тумбы-подставки для нижних нар. Вдоль стены с маленьким, застеклённым в одну раму окном с решёткой, на высоте шеи человека проходила толстая труба отопления. Труба была так горяча, что к ней нельзя было касаться голыми руками, можно было обжечься.
От такой трубы отопления в камере должно было бы быть тепло, и так и было бы постоянно зимой, если бы не одно "но". Когда специально открывали наружную дверь из двойных торцовых дверей этого крыла ШИЗО, то под пол камеры шёл морозный воздух снаружи, делая температуру воздуха в этой камере не выше плюс пяти-шести градусов по Цельсию. В углу камеры по правую сторону от входа стоял фаянсовый унитаз, а рядом была металлическая эмалированная раковина с краном холодной воды.
Как Игорь ни пытался согреться у трубы отопления, из этого ничего не получилось. Горячая труба лишь обжигала тот участок тела, который к нему прикасался. Игорь снял майку, и, свернув её двойным слоем, чтобы не обжигаться, попробовал согреть хотя бы пальцы и ладони. Ладони и пальцы изнутри чувствовали тепло, но снаружи, с обратной стороны были холодными, и кисти рук даже не согревались. Телу же без майки было намного холоднее, чем прежде, в майке. Через два часа самых разнообразных попыток хоть как-то согреться у горячей трубы, Игорь бросил это бесполезное занятие.
"Тюремщики знают своё дело, - подумал он тогда, - А может быть и целый конструкторский отдел где-то работает над такими "изобретениями". Никому никогда бы раньше не поверил, что в камере у горячей трубы отопления невозможно будет согреться".
В этой камере Ваня-ваня устроил Игорю и хитрую пытку голодом. На другой день, после "переселения" туда Игоря, при утреннем обходе он сказал:
- Гаврилов, вы закрыты в камере, и администрация не видит вашу голодовку. А может быть, вы всё же питаетесь, скрывая это от нас. Вы должны не выбрасывать свои "тюхи" хлеба на пол в коридор, а держать их у себя в камере, на столе, чтобы мы могли их видеть не съеденными. А миски с едой ставить у дери, чтобы мы тоже их видели не тронутыми вами. А то, несмотря на ваше "заявление", мы не будем считать, что вы держите голодовку. Об этом есть "постановление" прокурора СССР. Отстегните ему нары от стены, - сказал он прапорщику.
Нары можно было и не отстёгивать от стены. Лежать или сидеть на холодных нарах всё равно было невозможно. Их доски лежали на раме из толстых металлических угольников, а сверху доски крепились к раме двумя широкими, сантиметров по десять в ширину, толстыми металлическими пластинами, проходившими поперёк нар. На этих нарах можно было лишь замёрзнуть. Игорь был одет в х/б костюм, на ногах были сапоги без портянок и носков, которые изымались при посадке в ШИЗО, чтобы на них нельзя было зэку повеситься.
На столе в камере Игоря стояли уже пять его паек хлеба, а у двери стояла алюминиевая миска, до краёв наполненная настоящим борщом, с толстым слоем застывшего жира на его поверхности. Игорю специально наливали пищу, которую готовили в столовой для прапорщиков. Игорь выливал старую пищу из миски в унитаз, и шнырь ШИЗО и ПКТ вновь наливал ему, до краёв в его миску, горячее блюдо. От горячего супа или борща в миске, поставленной Игорем у двери, несколько минут шёл пар, и по камере разливался аромат вкусной пищи. Этот дразнящий аромат витал в воздухе до тех пор, пока не застывал слой жира на поверхности.
Пять дней, проведённых Игорем в этой камере, он не спал, не сидел, и не лежал. Он мог лишь тусоваться (ходить взад-вперёд) по камере, чтобы совсем не замерзать. В ночное время на отросшей щетине под носом, а иногда и на ресницах Игоря, от его дыхания появлялся иней. В дневное время "усы" Игоря были постоянно влажными от пара при дыхании носом. Дышать ртом было холоднее. Каждое утро, при утренней проверке, в камеру заходил Ваня-ваня, и говорил:
- Ну вот. Теперь немного видно, что вы объявили голодовку. -
На восьмой день голодовки Игоря вывели из камеры и завели в комнату, за поворотом коридора. В небольшой комнате был один старый письменный стол и два стула. На одном из них за столом сидел главный кум зоны, майор Баранчин.
Игорь поздоровался с ним, как и было положено здороваться с гражданином начальником, называя при этом свои фамилию, имя и отчество, статью, срок, начало и конец срока заключения. Майор Баранчин отпустил дежурного прапорщика, приведшего Игоря, а ему приказал пройти в кабинет, но присесть на стул не предложил. Игорь стал напротив стола и заложил руки за спину, как положено делать "на тюрьме".
- Ну что, Григорьев, из-за чего голодовку держим? - вкрадчиво спросил "кум".
- Меня третий раз "сажают" на пятнадцать суток за нарушения, которых я не совершал, - ответил Игорь, зная о том, что все три раза его садил именно Баранчин.
- Ах, во-о-он как, - протяжно проговорил "кум", достав из ящика стола чёрную кожаную перчатку и надевая её на правую руку, - Сейчас мы разберёмся, ... правильно вас наказывали или нет. -