Страница 60 из 82
Роми потянулась, несколько раз сжала пальцы, которые затекли от рукодельческих работ, и вдруг задорно подмигнула Лив:
— Ты же надо мной смеешься, верно? Кто же не знает про управителя? Или про лаборантов?
— Смеюсь, — грустно ответила Лив. — А если я посмеюсь ещё немного и спрошу тебя, как называется местность, в которой мы вот так дружно живём? Название у неё есть?
Девочка кивнула, глаза её прояснились и стали весёлыми. Старческая обречённость ушла из них, Роми словно включилась в игру, которая ей понравилась.
— Конечно, есть.
И она пропела на мотив песенки, показавшейся Лив очень знакомой:
— Это Блед, детка! Всё, что я могу тебе сказать,
Это Блед, детка, и если ты здесь, тебе стоит переживать...
Глава 3. Сана – радужное дитя
Мир меняется, когда на него смотришь сквозь цветную стекляшку. Нужно только обязательно зажмурить один глаз крепко-крепко. Тогда другой глаз увидит то, что до сих пор от тебя было скрыто. Может быть, даже совсем другое измерение.
Сана так старалась, что чувствовала, как её ресницы задевают о стекло. В этот раз осколок был бутылочный, зеленоватый, загнутый по краям. От этого мир потерял свои привычные пропорции. И ближние дома, и деревья в дальнем лесу — все они поплыли фантастическими кораблями в бирюзовой лазури расплескавшегося в бутылочном стекле моря. Качалась самой большой и надёжной бригантиной Цафе Тома, юркими маленькими лодочками суетились вокруг домики поменьше, вдалеке гордыми яхтами торжественно вздымали флаги-верхушки к небу лесные деревья. В этом корабельном великолепии Сана, владычица морская, направляла мировые потоки едва заметным движением пальцев. Чуть в сторону отклоняла стекляшку — и начинался шторм, заваливая пусть и неприхотливый, но устоявшийся порядок посёлка банхалов. Затягивались в вогнуто-выгнутую воронку лачуги, так не вовремя оказавшиеся на пути богини бутылочного стёклышка, неслышно стонали в рёве разбушевавшейся стихии обветшавшие заборы, уносились ветром в неведомые дали оборванными парусами штаны и рубашки Валика, вывешенные его мамой на заднем дворе...
Кстати, ой! Сана опустила руку с осколком. Коричневые штаны Валика и пара его серых рубашек без ворота, действительно, летели вдоль узкой улицы, подгоняемые порывом ветра. Вид у летящей вдоль лачуг одежды был несколько ошарашенный и в то же время дерзко-победоносный. Это Сана вполне могла понять — такое бывает, когда бежишь в какое-нибудь запретное место, и хмелеешь на бегу ужасом от собственной смелости. За штанишками Валика, трепеща от восторга, летели две лямочные ленты. За лямками неслась мама Валика, подпрыгивая на ходу и хватая руками воздух. Она пыталась догнать и вернуть на место пока ещё чистое бельё.
— Здрасте! — крикнула ей вслед Сана и сжалась от мысли, что кто-то поймет: это она опять вызвала сухую бурю в посёлке и его окрестностях. И мама Валика сейчас не отжимает маренго из ежевики, а, теряя драгоценное время, носится по улицам посёлка за штанами и рубашками сына. Подгоняемая ветром, который должен в данный момент будоражить бескрайнюю водную гладь, а вовсе не нести пыль, песок и сорванные с верёвок тряпки по единственной (а потому безымянной) узкой улице приюта изгоев.
Богиня бутылочного стёклышка глубоко вздохнула, и ветер, завихриваясь миниатюрными обрывками цунами, стал рассасываться так же внезапно, как и начался. Ушел туда, откуда Сана его каким-то образом вызвала чуть заметным поворотом стекляшки. Девочка знала, что никто в посёлке никогда не слышал о море, которое сама она видит словно наяву. Когда была ещё младше, пыталась говорить об этом ярком чуде, но быстро поняла, что её никто не понимает. Ни взрослые, ни дети ничего не знали о море. Как и о многих других, совершенно изумительных вещах, о которых она пыталась с ними говорить.
Если бы это была какая-то другая девочка, не Сана, то над ней непременно бы смеялись. Но каждый в компании имел в виду, что кулаки у дочери цафена жёсткие, а характер — твёрдый. И за спиной у Саны всегда стояла Лея, тихая и застенчивая, но поддерживающая сестру в любой ситуации. А ещё (и это было самым главным) отец девочек, цафен Том, один из самых устойчивых банхалов во всём приюте. Даже маленькие дети в посёлке знали, что под покровом ночи, чтобы заглушить постоянно грызущую изнутри тоску, крались в этот дом страдальцы. Выпивали, кляня себя за слабость, запрещённого настоя, и забывались до утра, обретая преступную временную цельность. Хотя бы на одну ночь. Почти все банхалы зависели от Тома, и авторитет его здесь, несомненно, сильнее влияния монахини. Где она, та монахиня? Кто её хоть когда-нибудь здесь видел? А цафен в приюте изгоев — царь, закон и бог.
Дети, выросшие вне замков Ириды, а тем более в посёлке банхалов, быстро учились жизненной мудрости. И одному из главных её правил — умению определять, над кем можно смеяться, а над кем совсем не рекомендуется.
Сана оглянулась по сторонам. Мама Валика, зажав под мышкой удачно пойманный трофей, скрипнула калиткой и исчезла на заднем дворе дома. Улица успокоилась, затихла и обезлюдела. Только несколько принесённых с окраины сухих веток намекали о том, что совсем недавно здесь случился кратковременный и неожиданный порыв ветра. Все были заняты делом.
Лея осталась дома, так как отец строго наказал подготовить посуду к вечерним посетителям. Сана, отполировав до блеска мягкой тряпочкой пару кружек, тут же заскучала и незаметно для самой себя просочилась к выходу. Как у неё так получается? Только что чинно-благородно сидит рядом с Леей, приготовившись надраивать целый батальон выстроившихся в ряд пузатых кружек, высоких бокалов и плоских прозрачных пиал, как — раз! — и она уже на улице. Ищет приключений, как говорит Том. И смотрит на неё строго, а сам глазами улыбается.
Сана виновато посмотрела в сторону Цафе, где Лея в этот момент добросовестно выполняла отцовское поручение. Тихо. Вокруг дома никого. Солнечные лучи падают на створки окна, выразительно очерчивая резьбу на притчниках. И стекляшка эта подвернулась ей под руку очень даже кстати. В минутной схватке чувства вины перед Леей и желанием посмотреть через новую стекляшку на резные картинки с большим преимуществом победило последнее. Конечно, Сана не пошла к своему дому. Она, так же, как и все в посёлке знала, где есть ещё притчники.
У старого Джоба, вот где! Конечно, противный старик гонял их весёлую компанию от своего дома, он был очень страшен в гневе, а недостаточно расторопному Валику однажды досталось крючковатой палкой по одному месту (об этом позорном факте своей биографии Валик не любил упоминать), но если подкрасться одной и тихо-тихо...
Это был тот самый случай, когда Сана и сама не понимала, каким образом она перемещается в пространстве. Секунду назад ещё просто размышляла о том, что, конечно, интересно было бы, но не хорошо так делать, а тут уже стоит возле самого окна скандального Джоба, и стекляшку держит так, что вот-вот притчники отразятся в бутылочной изогнутости. Конечно, она могла видеть и без стекляшки, но изучать эти истории через что-то было гораздо интереснее. Она называла их про себя «белой историей», потому что всё, что виделось ей в притчниках, всегда отливало всевозможными оттенками белого цвета. Сана придумывала смотреть на них и через дырочку в картоне, и через тонкий мамин платок, и тайком выносила из дома к окну драгоценную вазу непонятного свойства. Ваза была особо почитаема в доме цафена, единственная вещь, которая осталась с Томом после падения его рыцарства. Напоминала ему эта вещица о тех временах, когда замок был его домом и сердцем, а вовсе не какое-то страдальческое Цафе.
Через вазу смотреть получилось ярче всего. Сана увидела не только какие-то картины, а словно сама стала девочкой из притчников. Той, что сразу и не разглядишь, потому что она пряталась за большим пузатым шкафом. У девочки были две смешные льняные косички и большие круглые глаза под абсолютно белыми ресницами, а ещё — платье, покрытое цветами из кружева, которое опускалось ниже колен. Она встревожено наблюдала за взрослыми, которые разговаривали о каких-то непонятных вещах, и нервно теребила атласный бант на горловине. За круглым столом, покрытым старинной красивой скатертью с бахромой, сидели две женщины и один мужчина, все в странных, но очень красивых белоснежных одеждах. Хотя звуки были слышны еле-еле, Сана, ощутив себя этой девочкой, боялась того, о чём они говорили. Словно надвигалось что-то страшное и непонятное. Она разобрала только, как один из присутствующих произнёс: