Страница 55 из 82
Кругом, насколько хватало обзора, высились полуметровые кусты с мелкими цветами. Лив казалось теперь: всё, что она будет видеть до конца жизни, это кусты и цветы, сладко-фиолетовая пелена, и напряжённый затылок Саввы. Как-то незаметно, словно в тягучем, сне, который все никак не закончится, в этом головокружительном лавандовом мареве они минули часть пути, и в тот момент, когда безнадёжность и монотонная усталость уже совсем было свалились на Лив, Савва, обернувшись к ней, движением рук дал понять, что спасение близко. Девушка хотела сейчас только одного — выбраться с этого бесконечного поля.
Лив казалось, что она видит то огромного кролика в бархатных штанах, сидящего на корточках под кустом и прикуривающего огромную сигарету, то приминая кусты, высилась огромная кровать с мягким матрасом и легчайшим, даже издали практически невесомым одеялом. На кровати лежало оставленное Лив в замке Шинга прекрасное платье, и она уже совсем было обрадовалась и собралась забрать его, но тут прекрасный, жестокий и нежный воин эпохи Чосон выглянул из-за фиолетового куста. Он одной рукой снимал маску, покрывающую половину лица и мужественный шрам, а другой властно и требовательно подзывал её к себе. Лив уже собиралась совсем свернуть с их общего пути к своей индивидуально нереальной мечте, как наткнулась на Савву, почуявшего что-то неладное. Он схватил её за плечи, мощно встряхнул, и кролик, и воин эпохи Чосон с таким притягательным шрамом, зыбко колыхнувшись в фиолетово-голубом насыщенном флёре, распались на отдельные облачные клочки и исчезли. Унеслась порывом ветра так же и кровать, и платье, оставленное на ней.
Зато в густом тумане запаха вышел им наперерез Джонг, и Лив так же, как кролику и воину, совершенно не удивилась ему. Она радостно улыбнулась, приветствуя видение, пусть хоть это и была галлюцинация, но девушка была счастлива видеть зелёного стража живым и здоровым. Вот только эта иллюзия казалось не совсем Джонгом, и Лив быстро поняла, что глаза на знакомом лице были чужими. Холодными, беспощадными, глазами убийцы. А на дне их затаилась нереальная, сверхчеловеческая печаль. Савва странно дёрнулся, а галлюцинация в тот же момент выхватила из-за спины устройство, похожее на средневековый арбалет, только маленькое, словно пародия на грозное оружие, и произнёсла:
— Простите. Ничего личного. Просто мне обещали....
Лив сначала удивилась, почему Савва с таким истошным криком кинулся к видению, затем она услышала тихий хлопок и птичий писк, потом раздался ещё один приглушённый хлопок и что-то кольнуло её чуть ниже левого плеча, и тут же всё погрузилось во тьму.
«Так всегда бывает, когда герои в полушаге от спасения», — только это и успела подумать Лив, медленно опускаясь в ласковые волны беспамятства.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЗНАНКА
Глава 1. Дети подземелья
«Минотавр, как и все химеры, соединяющие в себе животное и человеческое начало, доминирует властью зверя над чистой божественной мыслью. Он является стражем лабиринта — это все ужасы, опасности и преграды на пути к главному, основному, то есть высшим духовным ценностям. Когда-то, как и все выжившие из колоды, он был нечто иное. Я не понимаю сейчас этот абсолютно утерянный смысл, но, кажется, это была высшая мера справедливости и вместе с тем — радость просветления, возможность вечного перерождения. Утратив что-то невероятно важное, он стал тем, кем является ныне — палачом, несущим в самом себе неотвратимое наказание. Что я помню о нём? Только как царь Минос специально приезжал в Афины выбирать жертвы, которые либо погибали от рогов Минотавра, либо были обречены до самой смерти бродить по лабиринту в поисках выхода. Глупцы, они видят в нём сегодня только символ борьбы ума и сознания с тёмными инстинктами. Но кто скажет, что нельзя в одном соединить звериную жестокость и человечность, гнев и страдание, смерть и необычайную жизнеспособность? Пожалуй, минотавр — один из лучших символов сознания человека, живущего под вывернутыми смыслами.
(Г. Кречетов, деревенский самородок)»
— Отшельник! Тебе всё равно придётся выйти, чтобы поговорить со мной.
Фарс вытянул ноги к печке. Надвигающаяся зима ощущалась изо дня в день всё раньше. Сегодня ещё солнце не успело скатиться с лохматых поднебесных верхушек дремучих сосен, а воздух моментально стал звенящим. Морозным, хрустальным, прозрачным. Режущим. Печь была натоплена заранее, ещё после полудня, и теперь отдавала жар изо всех своих сил, трескливая и шумная.
— Выходи! Поговори со мной, Отшельник! — повторил хозяин поселка, чуть повернув голову в сторону окна, в надвигающуюся зиму и темноту.
Больше всего остального возможного, Фарс любил это место. Никогда и нигде он не чувствовал себя более наполненным императорским величием, как здесь, в Пихтовке, среди существ, древних настолько, что корни их оплетали сердце земли уже не одно столетие. Повелевать чем-то мимолетным было Фарсу не то чтобы скучно или не интересно, а уже как-то недостойно, что ли. В этом не было смысла. Совсем другое дело, мановением руки повергать ниц этих исполинов, основой зацепившихся за сущее. Слушать и слышать, как со вздохом самой земли они валятся навзничь, как долгое эхо, живущее в этом изначальном мире с самых его основ, разносит их предсмертный вздох по владениям его, Фарса, Хозяина, Императора. Никому и никогда он не позволит посягнуть на этот небольшой клочок земли. Места невиданной им силы. Его дом.
— Отшельник! — опять сказал он, уже громче и требовательнее. Хотя прекрасно знал, что нет у него силы, указывать или даже, упаси Господи, приказывать что-либо Отшельнику, всё равно не удержался. Даже чуть повысить голос на этого сумасшедшего было довольно приятно.
— Я здесь, — тихо проскрипел старческий дребезжащий голос где-то за спиной Фарса. — Чего орёшь, как потерпевший?
Фарс сделал над собой усилие, чтобы не обернуться на этот раздражающий скрип, процедил сквозь зубы, скупо бросая слова себе за спину:
— Итак...
— Назвал бы тебя дураком, но звания этого ты не достоин, Фарисей, — непочтительно перебил его гений. — Ты чего-то всё время хочешь от меня и призываешь. Зачем? Я так тебе нужен?
— Мне нужно посоветоваться, — Фарс снизил громкость.
— Валяй, — как-то подозрительно быстро согласился Геннадий Леонтьевич. — Начинай сразу с главного. Я тороплюсь.
— Ты всегда торопишься, — констатировал Хозяин Пихтовки. — А я хочу взять Мытаря в колоду. Десятка щитов, тебе не кажется, что это она?
— Не уверен, — опять же сразу, словно ждал этого утверждения, произнёс изобретатель. — Не похоже, да и зачем тебе? Уже тысячу лет никого не брали, и тут — на тебе, новые новости...
— Миня очень плохо собирает жатву. В последнее время совершенно от фонаря. Напрасно мы сгрузили на него ещё и это. Конечно, хотелось сэкономить на ставке и не брать кого-то со стороны, но я вынужден признать: жадность выходит боком. Палач не справляется. У него все мрут, как мухи, не дождавшись жатвы. Нам нужен Мытарь. В идеале — десятка щитов.
— Не, — Фарс даже спиной почувствовал, что Геннадий Леонтьевич покрутил головой. Казалось, что шейные связки старика заскрипели в такт потрескивающим дровам в печке. — Оставь эту революционную идею. Скажешь тоже... Мытарь. Десятка щитов... Вообще не подходит. Зачем тебе глупая птица? Я против.
Император помялся:
— Есть ещё одно обстоятельство. Один пропал...
— В первый раз что ли? Но в этот раз — не я. Ответственно заявляю, я не трогал колоду.
— Но...
— А-а-а! — Фарс услышал, как старик хлопнул себя по лбу. Звук был такой, словно смяли папиросную бумагу. — Туды, тебя, сюды! Я и забыл совсем. Теперь понял, в чём дело! Вы ж Любовника упустили!
— Пажа. Он ещё даже до валета не дошел, — с досадой произнёс Фарс. — Мы все, слышишь, Отшельник, ВСЕ его упустили. Последний раз прошу, не делай вид, что ты сам по себе.