Этот мир не для нежных

Потому что мир, оказалось, совершенно не был размерен дозами времени и событий. В любой момент кто-то, даже на секунду ставший тебе близким, может выпасть из него, исчезнуть, и ты сама вдруг, совершенно без всякой причины, проваливаешься в другое измерение без права переписки и жалобы в вышестоящие органы. В новом мире, открывшемся Лив по вине странных обстоятельств, могло случиться всё, что угодно. Поэтому необходимо правильно прощаться. Чтобы не тянуло с такой силой сердце горечью. Сейчас, потом и, может, навсегда.

Савва, словно давая ей прочувствовать этот тонкий момент, молчал. Его хансанги замолчали ещё полчаса назад, так что в доме воцарилась пугающая тишина, в которой слышен был только стрекочущий бег стрелок ходиков. «Только бы не расплакаться», — подумала Лив, и скосив от напряжения глаза, повернулась к Савве.

— Ты извини, но, наверное, я прямо сейчас не могу вернуться. Потому что Джонг...

Савва кивнул:

— Ты чувствуешь ответственность за него. Должна убедиться, что с ним все будет в порядке. Я понимаю, хотя ему об этом никогда не говори, ладно? Девушка-банхал, берущая на себя ответственность за пусть и бывшего, но рыцаря замка Шинга, это и будет как раз тем, что разобьет ему сердце. От неловкости и стыда. И вообще, никогда не говори ничего подобного стражам Шинга. И никаким рыцарям не говори.

Он слегка щелкнул её по носу, не больно, но обидно, и повернулся к двери. На Лив упало ощущение дежа вю, так как он проделал тот же самый путь, что за минуту до этого прошел Мин. Только с тем отличием, что Савва, открыв дверь, повернулся к ней и весело произнёс:

— С ним всё будет в порядке. Помоги моим, пожалуйста. Жду во дворе.

Лив, оставшись наедине с его хансангами, сначала не поняла, чем именно она может им помочь. Ребята медленно, но приходили в себя. Глаза обретали нормальную ясность, они плавно вертели руками, словно проверяя, как действуют восстанавливающиеся связи, виновато кривили губы в улыбке, извиняясь перед Лив за то, что она видела их в таком странном состоянии. Словно перепившиеся накануне алкоголики, которые вдруг вспомнили всё, что натворили в угаре. Лив подошла к Вану, который потирал ушибленную руку, которой он ударился о стол, когда падал. Взяла его за запястье. Около локтя большим красным пятном наливался ушиб.

— Синяк будет. Большой, — задумчиво сказала она.

— Это ничего, — не очень послушными губами произнёс Ван. Речь его становилась с каждым словом все уверенней. — В прошлый раз было хуже.

Саван подошел к ним, устало присел на второй табурет.

— Я разбил голову, — пояснил он, — в прошлый раз я разбил голову и пропорол ногу, упав с лестницы на старое дерево. Лечили очень долго. Мы вне закона и не можем обратиться к лечебнику. Сами. Процесс пришлось остановить, перегонка заржавела. Пока настроили новую....

— И так всегда? — спросила их Лив с сочувствием.

Они разом кивнули.

— Когда лучше, когда хуже. Если Савва долго отсутствует, связи становятся слабее, и при встрече восстанавливаются дольше.

— В смысле, если бы он жил с вами, этого бы не было? Или наоборот, ему лучше не появляться?

— И то, и другое — ничего хорошего, — Ван кивнул и протянул ей небольшой рюкзачок, предлагая собрать в него нехитрые пожитки и запасы еды и питья.

— Вообще ничего хорошего, — вдруг с горечью выкрикнул Саван, — в нашей жизни вообще ничего хорошего. Он появляется — мы становимся идиотами с потерей ориентации в пространстве. Его долго нет, мы начинаем сохнуть изнутри, появляется апатия. Ничего не можем делать. И слезливыми становимся до ужаса. Словно нервная барышня.

Ван опять кивнул в подтверждении слов своего хансанга:

— Мы ждём его появления с жадным нетерпением и тоской, и ужасно боимся, что он придёт. Очень любим его и страдаем, когда его долго нет, но он появляется, и наступают времена совсем тяжёлые.

Лив не знала, что им сказать. Она мягко погладила Вана по ушибленной руке, и рассеянно глядя в мутную даль пленки, заменяющей окно, спросила:

— А вообще Савва, он кто?

Хансанги почему-то промолчали, хотя Лив была уверена что они тут же бодро закричат: «Он — это я» Но ничего подобного не случилось. Впрочем, она заметила, что Ван и Саван, единственные из знакомых ей хансангов говорят про себя «мы», а не «я». Словно таким образом противопоставляют себя Савве. «Мы» и «он». Так они говорят.

Савва и Лив вышли за пределы единственной улицы с парой десятков покосившихся домишек. Они покидали то, что называлось здесь приютом банхалов. Посёлок, которого не было. Лив обернулась. Около крайней лачуги сбившаяся друг к другу стайка детей смотрела им вслед и с наивной добродушной радостью махала ладошками. Лив вскинула руку в прощальном жесте, улыбнулась. И тут же у неё перед глазами возникла картина, как эти дети с небольшими узелками, сосредоточенно и молча, пряча страх и слёзы, идут по тёмному корневому лесу вслед за Геннадием Леонтьевичем. Навсегда простившись и с родителями, и с Иридой. Чувствуя, что жизнь изменилась окончательно и бесповоротно, но не понимая до конца, что отныне будут жить, как потерявшие половину зрения, в мире ограниченного цвета. Чужом и неприветливом даже больше, чем родина, немилосердная к ним с самого рождения.

Глава 10. Прощание с Иридой – это жесть

— Мама рассказывала, что хотела сделать аборт, они с папой были очень молоды, совсем дети, и мое появление было им совершенно некстати. Перечёркивало все планы на жизнь. Она потом передумала, может, испугалась, не знаю. Они были очень хорошими родителями, это правда, у меня было нормальное счастливое детство, ты не подумай, ничего такого, всё, как у всех. С хорошими игрушками, семейными поездками на пикник, пирогами по выходным. На день рождения приглашались другие дети, дарились подарки, я задувала свечи на торте. На Новый год — натуральная ёлка, украшенная шарами. И подарки. От родителей, и ещё один, особый, незаметно появлялся под самой ёлкой, это был сюрприз от Деда Мороза.

Савва слабо двинул рукой, прижимая к себе чуть сильнее. Они лежали на чёрном, необъятном, но неожиданно мягком плаще юххи, небо с двойными звёздами качалось над затихшей планетой на грани сна и яви. Было не холодно. Ночная прохлада, на самом деле, была тоже мягкой, скорее освежающей, чем тревожащей. Но Лив было уютно чувствовать рядом с собой тепло другого человека. Поэтому она вовсе не возражала, когда Савва предложил ей расположиться на его плече. И в этом была глубокая защищенность и спокойствие.

Когда стемнело и идти стало трудно, они остановились на ночёвку в редком, чахлом лесу, который по мере углубления в него становился всё гуще и выше. Лив достала из рюкзака пакетик, который ей собрал Том, и про себя поблагодарила его. Несколько бутербродов и пакет с соком оказались очень кстати. Они перекусили и умиротворённые завалились прямо тут, в густой, мягкой траве. Сначала пытались сосчитать кружащиеся звёзды, а потом Лив вдруг прорвало какой-то словесной истерикой. Она не могла остановиться и говорила, говорила, выплескивая на это странное существо по имени Савва все свои страхи и переживания за целую жизнь. Даже те, о которых она и сама не подозревала. В смысле, не знала, что эти ощущения жили, тщательно спрятанные на дне её души, и вдруг оказались на поверхности. Тревога и напряжение уходили из глубин её существа вместе со словами. Покидали тёмные углы, в которые она раньше никогда не заглядывала. Там отныне воцарялись чистота и свет.

Савва молчал, только его дыхание, глубокое и спокойное, чувствовала Лив. Она пыталась примериться, чтобы дышать с ним в такт, но тут же начала задыхаться, потому что ритм биения её сердца оказался другим, не очень подходящим.

— Тогда почему, не понимаю, почему я чувствую себя в этой жизни какой-то... недоделанной. Словно не имею права радоваться, любить, ничего не делать. И всегда нужно доказывать свое право на счастье. Как будто я не целый человек, а половинка, банхал, не имеющий прав, откуда у меня это ощущение? Мне, кажется, что могу понять всю трагедию разъединения с самой собой...