Страница 49 из 82
– Это ты… Это ты нашёл наши схемы и раскидывал их на пути у людей! Ты надеялся, что они помогут? Что догадаются?
– Я всё ещё могу хоть немного, но повлиять на вас, – неожиданно терпеливо принялся объяснять Геннадий Леонтьевич. – Пусть даже таким идиотским способом. Хочешь проверить?
– Нет! – быстро сказала Лера и опять непроизвольно закрыла свой нос.
Она ему верила. Знала, что может. Это Фарс, у которого свои дела с изобретателем, позволяет разговаривать с ним небрежно и покровительственно. Миня… Ему шишкой больше, шишкой меньше, ничего не изменится. А если она сейчас не решит эту вдруг возникшую проблему в лице Геннадия Леонтьевича, переговоры с трафальгарцами точно будут сорваны. Ирида торговалась несколько столетий, чтобы подписать сегодня столь выгодный для себя контракт. Редчайшие краски в обмен на безукоризненную божественную благодать, чистая сделка высочайшего уровня. Лера грезила этим почти каждую ночь. Монахиня неистово желала божественной благодати, но если она сейчас не решит вопрос с изобретателем, всё пойдёт прахом. Трафальгарцы, фанатичные поклонники гармонии и пунктуальности, не будут разговаривать ни с тем, у кого шишка на носу, ни с тем, кто опаздывает или переносит встречу.
– Ладно, – сказала Лера и сжала пальцы в кулак так, что аккуратно и коротко подрезанные ногти вонзились в мякоть ладони, а костяшки побелели. – Ты поговоришь с этой служанкой. Но на этом – всё. Да? Рыцарь Шинга остаётся в моей юрисдикции.
– Кто первый его найдёт, тот в свою юдицию и забирает, – задребезжал довольный изобретатель. – Вот и посмотрим, чья дикция круче…
Он явно издевался, но Лера сделала вид, что не заметила. Она торопилась на важную встречу. И просто распорядилась ближайшему юххи выполнить то, на чём настаивал Геннадий Леонидович. Правда, она бросила небрежно: «выполнить просьбу», хотя изобретатель не просил, а требовал, но на этот раз пришлось проявить чудеса толерантности уже ему.
Геннадий Леонтьевич терпел долго. И когда то ли в почетном сопровождении, то ли под настораживающим конвоем двух чёрных юххи вышёл из загородного дома монахини. Его вели к выходу по аллее, густо обсаженной огромными кустами цветов, которые совершенно не пахли. Невысокие, но внушающие уважение колоны центрального входа мрачно и молчаливо дышали ему спину, словно выталкивали изобретателя из небольшого, но устроенного с подобающим размахом особняка. Проходя мимо колонн Геннадий Леонтьевич дотронулся до одной из них. Как и предполагал, не ощутил ничего, словно рука прошла в пустоту. Колонна не была тёплой и не была холодной. Не шершавой и не гладкой. Полное отсутствие характеристик. Здесь всё казалось логичным, но очень пресным. Декорации. Подобия.
Терпел, пока его везли в крытом экипаже до небольшого, неприметного холма, означавшего вход в подземную канцелярию, а это было там, на границе, где равнина напоминала выжженную солнцем августовскую степь. Ехали далеко, хорошо, что смог дать знак ожидавшему Джемину. Черные плащи, как и положено, по классике жанра, давили на его всю дорогу с двух сторон своими душными, в том числе и от отсутствия любого намека на запах, плащами. И, конечно, окна крытого экипажа были наглухо запечатаны, но Геннадий Леонтьевич и так знал, что никто, абсолютно никто не встретился им по пути, потому что юххи умели сделать так, чтобы никто на их пути не встретился. Когда это было нужно.
Молчал он всю дорогу, и потом, проходя пропускной пункт в особое отделение, он ни слова не промолвил, разрешил обыскать себя по полному протоколу. Физические унижения не имели для него никакого значения, хоть в тощую, высохшую задницу его проникай, хоть в горло пальцами лезь, разве мало случалось с ним историй и похуже в той, допихтовской жизни? Он молчал и когда шёл по затемненным, звуконепроницаемым коридорам логова юххи. Подземного уровня, наполненного бесшумными чёрными тенями без всяческих эмоций, и от этого – пустынного, никакого. Они и были никто, эти юххи, воплощенные устремления монахини установить стерильное служение на земле.
Изобретатель в бессилии пытался просто «брезгать», наблюдая за тем, что изменить не смог, хотя и был обязан. Пока не смог… Пока.
Прорвало его только у самой глухой комнаты, когда повернулся в замке ключ и дверь ему распахнули.
– Гадкие трансцендентные роботы, – взвизгнул истерично Геннадий Леонтьевич, вспарывая ватную тишину этого рассадника карателей. Ему на секунду показалось даже, что сейчас из прорехи в сгущенном воздухе как из раненой подушки посыплются перья, забивая весь этот вертеп безукоризненности белым пухом. – Идиотские машины недоразвитой мысли! Высеры ментала глупой, чванливой бабы! Как я вас…
Гнев Геннадия Леонтьевича, промелькнув острой молнией по коридорам, заглох, тут же увяз в бесстрастности атмосферы.
– Да идите вы! – в сердцах прошипел изобретатель в тупые, никакие лица своих сопровождающих, и шагнул за порог изолятора. Только бросил на ходу тоном, не терпящим возражения:
– Прослушки выключите, фантазии неудовлетворенного либидо…
На голом полу в абсолютно пустой комнате, крепко обнявшись, сидели две абсолютно одинаковые женщины. Выражения на лицах отсутствующие, опрокинутые в себя, руки, вцепившиеся друг в друга, неподвижны. Хансанг, доведенный до отчаяния, воочию предстал тем, чем он был – плотно замкнутым агрегатом из двух сообщающихся сосудов. Геннадию Леонтьевичу показалось, что он на самом деле видит, как голубые прерывистые потоки мыслей, чуть потрескивая и искря, собираются на макушках, лопаясь, вырываются из физического индивидуального поля и перемешиваются, достигнув общей сферы, соединяющей своими округлыми краями пространство над этим единым, только физически разъединённым существом.
Судя по неистовой нежности, с которой они впились друг в друга, Нан-Сунан, действительно, недавно разъединяли. А это уже были пытки, запрещённые на территории Ириды, как особо жестокие. Юххи явно переступили всякую грань. Хотя женские хансанги были более мобильны в отношении своей пары, в отличие от мужских¸ замкнутых на себе гораздо сильнее, всё равно насильно разрывать близость – бесчеловечно. Да, Геннадий Леонтьевич пытался работать с отдельными хансангами (на самом деле, только с одним, жёлтым рыцарем Теки), но это были добровольные тренировки, постепенно приводящие к относительной свободе.
Он торжественно и печально, насколько у него это получилось, подошел к хансангу зелёных, осторожно присел рядом на корточках. Протянул обе руки, попытался погладить сразу и ту, и другую по голове. Женщины никак не прореагировали, они плавали в каких-то своих глубинах подсознания, и выныривать на поверхность никакого желания не изъявляли. Им было хорошо друг с другом, они наслаждались вновь обретенным воссоединением.
– Вишенки мои, – ласково сказал Геннадий Леонтьевич и очень точно, потому что Нан-Сунан очень напоминала две ягоды вишни на одном черенке. Чуть потемневшие, подбродившие от переживаний. – Я не враг тебе, Нан. И хочу спасти Джонга. Ты знаешь, где Джонг?
При имени бывшего стража в глазах Нан-Сунан медленно и постепенно проявлялось понимание, словно из глубин разума на поверхность пробивалось ощущение реальности. Она вдруг дёрнулась, резко замотала головой: «Нет, не буду», Геннадий Леонтьевич обхватил одну из половинок за плечи, тихонько встряхнул:
– Вот вишня переспелая, непонятливая. Будешь молчать, он тебя выручать ринется. И напорется, как пить дать, напорется. Погубишь его молчанием. Так что говори, быстро!
Она молчала. Тогда изобретатель наклонился совсем близко, неприлично близко к уху того хансанга, что был ближе к нему, и прошептал почти без звука, только губами обозначил всего одно слово, и Нан-Сунан покорно прикрыла глаза, соглашаясь. И ответила, так же практически беззвучно, по движению губ Геннадий Леонтьевич прочитал, где она чувствует Джонга. Скоро эта связь зелёных рассеется в пространстве Ириды, упадет тяжёлой росой на бескрайние поля, впитается в землю, но пока ещё замок Шинга подпитывал своих обитателей, и Нан-Сунан чувствовала светлого рыцаря, он ещё теплым огнём жил в её сердце. Да, ещё совсем немного и это ощущение пропадёт, служанка станет бесполезной для юххи, скорее всего её отпустят. Когда способность чувствовать Джонга покинет её совсем, скорее всего, пристроят работать куда-нибудь в хорошее место. Нан-Сунан была хорошим материалом для служения. Преданным и безоглядным. Такими не разбрасываются.