Страница 38 из 82
Монахиня, все так же холодно и бесстрастно глядя поверх радужного города, достала ножницы. Казалось, застыл даже ветер. Ни единого шороха, ни единого шепота. Только сгустившееся до тревожного озноба ожидание чего-то ужасного и неминуемого.
С дурацким выражением на лице Лера все так же бессловесно и торжественно подняла на уровень карты ножницы, и в тишине раздался их пронзительный лязг. Ровно напополам разделила она карту. Лив почувствовала, как сзади всем телом содрогнулся Джонг, она не видела, но ощущала, что он выгнулся в истерической дуге. Половинка карты отлетела. Вторая осталась у монахини в руках. Вдруг гигантская голограмма посмотрела прямо в глаза Лив и — показалось? — торжествующе усмехнулась.
Изображение исчезло сразу и внезапно после случившегося. В отличие от своего постепенного и исполненного восхищенного ожидания появления. Площадь опять стала такой, как была несколько минут назад. За исключением того, что случилось нечто фатальное и непоправимое. Лив поняла, что все головы повернуты в сторону их найтеу. Недоумевающие взгляды, полные сначала смешанного ощущения ужаса и сочувствия, но все больше наливающиеся жутью и презрением. Толпа, сначала не совсем поняла, что к чему, медленно, но верно, начала догадываться.
Почему именно в этот момент, словно под давлением множества взглядов Лив нелепо и нервно дернулась? Капюшон упал с её головы, она торопливо накинула его вновь, но было уже поздно.
— Измена! — крикнул кто-то до смешного тоненько и визгливо, но в упавшей внезапно тишине это прозвучало невероятно пронзительно. Сразу же целый хор нестройных гудящих голосов гулко прокатил по площади возмущенный и все нарастающий ропот: «Измена! В хансанге зелёных — измена!».
Кто-то кинул камень, и Джонг, выхватив из ножен крепкий, широкий меч, отбил летящий прицельно в голову Лив булыжник. Найтеу возмущенно вскинулся на дыбы, над головами обступающих их горожан пронесся его специфический свист. Толпа, все теснее сжимающая кольцо вокруг «изменников», единодушно отпрянула. Это могло бы дать некоторую лазейку для побега, но Лив, не удержавшаяся на вздыбленном коне, скатилась вниз, на землю. От неожиданности и испуга она моментально вскочила на ноги, даже не замечая, что плотно набита утяжеляющими тряпками, и почти не чувствуя на себя неудобных доспехов. Взгляды, полные ненависти и брезгливости, прожигали её, и девушка чувствовала, как они, эти страшные взгляды, пророчащие неминуемую беду, физически бьют по ней. Живое кольцо ненавидящих людей разделило их с зеленым хансангом, пытающимся хоть что-то исправить.
— Лив, — отчаянно крикнул Джонг, и его найтеу, приученный в любом случае уносить хозяина от опасности, оценив ситуацию, свистнул, разметав практически ультразвуком всех хансангов вокруг себя, с места в карьер прыгнул над головами и устремился через площадь, набирая скорость. — Л—и—и—в!
Голос Джонга удалялся, становился все отчаяннее и тише. Найтеу был выращен в неукоснительном правиле: беречь зелёного стража любой ценой. Но Лив не была ни зелёным, ни стражем, и сколько бы Джонг не маскировал её под своего хансанга, найтеу так и не взял на себя обязательств в отношении девушки. Потому что он руководствовался только многократно усиленными инстинктами, которые до сих пор никогда не подводили его, а вовсе никакими не чувствами. Как никто другой, этот скоростной конь ощущал, что чувства никогда до добра не доведут.
Внезапно по напряженно и пугающе молчащей толпе прошел наполненный уже другим, только что появившимся страхом гул. То ли девушке показалось со страху, то ли действительно сразу с нескольких сторон чёрными молниями мелькнули чёрные, страшные плащи. «Это юххи», — сразу догадалась она.
В следующий момент инстинкт самосохранения толкнулся в ней, как сжатая, а затем распрямившаяся тугая пружина, отпущенная на волю. Лив, пользуясь замешательством толпы, вызванным бегством найтеу и появлением черных плащей, шарахнулась в узкий проём улицы, что открылся за спиной. Она сделала пару шагов назад, не отрывая взгляда от площади, затем повернулась и пустилась наутек. Хотя понимала, что не сможет долго бежать в тяжелых чужих доспехах по незнакомому городу от толпы хансангов, сила и выносливость каждого из которых были умножены на два. И тем более, от черных профессионалов, заточенных на то, чтобы догонять и хватать.
Толпа гонится затем, чтобы растерзать. Откуда Лив так твёрдо знала это? Древние животные инстинкты, которые ещё никого никогда не подводили, проснулись сейчас в девушке, доведенной до крайности сложившимися обстоятельствами, и пытались спасти.
Это были просто инстинкты: если за тобой гонятся — беги. Но они спасали её. Куда и зачем, об этом подумаешь позже. И что они, те, кто несутся вслед, хотят от тебя, об этом тоже поразмыслишь на досуге. Лучше где-нибудь в спокойном месте. Не убегая и не прячась.
— Раз, два, три... Ван, ту, фри... — билась в голове успокаивающая мантра.
Лив бежала, практически перекатываясь, как большой ватный шар, падала, катилась, задевала за ступеньки и перила плотно сжимающих улочку зданий, поднималась, снова пыталась бежать. Она даже не знала, близко ли её преследователи, и вообще гонится ли кто-нибудь за ней, потому что слышала только свое срывающееся в хрип дыхание. При каждом судорожном вдохе что-то клокотало у неё в груди, и кровь пульсировала в висках напряженными тамтамами, заглушающими любые звуки извне.
Она разбила по пути пару-тройку каких-то больших горшков с цветами, выставленных для красоты в парных вариантах на крылечках, и поняла это только потому, что под башмаками почувствовала мягкие комья рассыпавшейся земли. Хрустели черепки на чисто выметенной каменистой мостовой. Лив не слышала звук бьющегося фарфора, не ощущала, как что-то задевает. Часть тряпок, намотанных под доспехи, разматываясь, оставалась на земле оборванными следами.
В очередной раз перецепившись через высокий бордюр, сбитая с ног своим же весом, удвоенным доспехами, Лив поняла, что уже не сможет подняться. Руки и ноги ещё дергались, как у припадочной, тело не желало сдаваться, а разум безнадежно сказал: «Всё». В этот момент на барахтающуюся девушку упала тень. Тот, кто преградил ей последний путь к отступлению, возвышался над Лив властно, как сама судьба. Он одним рывком поднял её на ноги, и тут же схватил за руку — цепко и твёрдо. Сразу стало понятно, что вырваться не стоит и пытаться. «Вот и всё, — пронеслось у нее в голове. — Только бы сразу потерять сознание, чтобы не чувствовать боли».
Тот, кто крепко держал её, ещё раз встряхнул Лив, отчего голова на тонкой шее закачалась из стороны в сторону, намереваясь надломиться у основания. Девушка почувствовала, как невесомые нити, связывающие её многострадальную голову с нелепым телом, напряглись и истончились.
— Один, — хрипло выругался тот, что держал её. — Приди в себя, птица. Кое-кто хочет с тобой встретиться. Ты удивишься, но он хочет это сделать прямо сейчас.
Лив подняла глаза и увидела сначала жёлтую футболку, просвечивающую под темным, неопределенного цвета плащом, а затем с ужасом уставилась в уже смутно, но всё-таки знакомое лицо.
Хуже уже быть просто не могло. Лив трепыхалась в крепких руках одного из хансангов Теки.
Глава 5. Геннадий Леонтьевич – мастер интриг
— Небу можно придать звук, если учесть, что в каждой фазе семь букв. Придай каждой букве номер спектра, высветишь последовательность волны. Тогда очень легко расшифровывается весь алфавит. Луна диктовала братьям славянские знаки. Они же ориентировались на более древние начертания. Но не только Луна, но и Солнце, идущее по созвездию зодиака, дает понимание. Оно вносит свои поправки, приближая лунные дуги к угловатым созвездиям. Так родились два алфавита — лунный и звёздный. Лунный — прописной, звёздный — строчной.
Геннадий Леонтьевич, строго глянув поверх очков, повысил голос. Мин, в конце концов, втиснувший своё большое тело в кресло-качалку, развалился в блаженном ничегонеделанье, вытянул с удовольствием ноги и уже практически засыпал. Только из уважения к изобретателю он шевелился ещё какими-то слабыми попытками показать заинтересованность, вслушиваясь в вечный каскад слов, который окутывал гения, словно индивидуальный и ничем не смываемый запах. Но так как Геннадий Леонтьевич бормотал постоянно, демонстрировать уважение было уже выше всяких сил. Блаженная прохлада и не менее блаженный покой, что ещё надо для счастья вечно занятому государственными делами хансангу? Разве, что немного, совсем чуть-чуть вздремнуть...