Страница 25 из 82
— Впрочем, не будем об этом...
Он с досадой махнул рукой. Походил ещё немного из угла в угол и твёрдо сказал:
— Я не уверен на все сто процентов, но мне кажется... Нет, почти уверен, что ты должна найти любовника первой.
— Это звучит жутко, — опять затряслась Лив, слепо пошарила рукой в конфетной коробке, прислушиваясь к давящей тишине за окном. — И совершенно непонятно.
— Иначе никак, — твёрдо произнёс изобретатель.
Девушка опустила взгляд на свои ладони, которые уже несколько секунд ловили только пустоту, натыкаясь на углубления из прохладного тонкого пластика. Кроме него, в коробке уже ничего не было. Лив съела все застарелые конфеты.
Глава 8. О любви к несбыточному
У Оливии Матвеевой, неподкупного выездного инспектора налоговой службы, был один секрет, о котором она не призналась бы никому даже под страхом самой страшной пытки. Не то, чтобы мечта или греза наяву, нет. Тому, что сбивало её дыхание и приливало к вискам кровь клокочущими волнами, названия она найти не могла, да и не было, наверное, этому состоянию никакого имени.
— Оливия, у тебя же наверняка есть парень? — спрашивали симпатичную русоволосую девушку коллеги, замученные работой, детьми и непрестанными завтраками, обедами и ужинами, в которые они обязательным порядком перерабатывали свою жизнь.
Матвеева загадочно улыбалась и молчала.
— Ты, девка, не промах, наверняка, и будущий муж твой уже крепко на ногах стоит. Колись, кто он? — допытывались замученные тетки, явно представляя себе Оливию рядом с каким-нибудь предпринимателем средней руки, из тех, что в любой ситуации твёрдо стоят на ногах.
—Да так, — уклончиво отвечала Лив, продолжая загадочно улыбаться.
У неё не было близких подруг, поэтому никто не мог рассказать любопытствующим коллегам, что девушка всё время, свободное от работы, проводит дома. Одна, но не одинокая. Завершив дневные дела, она плотно закрывала дверь в реальный мир и оставалась наедине с тем, кто никогда не может ни разочаровать, ни разлюбить, ни предать. Он был бесплотным, неосязаемым, летучим. Был и не был одновременно.
Когда-то ещё в старших классах Лив, наслушавшись восторгов подруги, увлекающейся современной азиатской культурой в самом популярном её значении, подсела на корейские дорамы. Преодолев первое неприятие — разницу менталитета — она привыкла к своеобразному изложению на первый взгляд неприхотливых историй. Скоро знала большинство популярных актеров в лицо, ей уже не казалось, что они все похожи. Лив могла перечислить, кто из них в какой дораме снимался. Они с Танькой целые перемены проводили за спорами о том, какой из этих корейских айдолов симпатичнее, кто смешнее, кто лучше играет, а кто застывший, как истукан. Таньке нравились комики, «весёлые хулиганы» с хитрым прищуром и без того узких, нездешних глаз. Они, действительно, были из совершенно другого мира, эти корейские мальчики.
— Ким Хен, — закатывала Танька глаза, — ты ничего не понимаешь, он лучший.
Танька собиралась поступать на факультет восточных языков, чтобы изучать корейский и когда-нибудь оказаться в Сеуле, чтобы там навсегда остаться. Она совершенно прагматично готовилась к встрече с Ким Хеном.
Кстати, подруга всё-таки поступила на востоковедение, но так и не закончила. Очень быстро выскочила замуж по огромной любви за лопоухого голубоглазого и конопатого однокурсника, даже отдаленно не напоминающего ни одного из кумиров детства. Один за другим родились трое мальчишек — рыжих, конечно же, конопатых, лупоглазых.
Однажды Танькин муж прибежал взволнованный известием о том, что у них есть возможность поехать в Сеул. Какая-то компания по переработке леса вела переговоры с корейской стороной о совместном бизнесе и его пригласили в качестве переводчика сроком «на полгода, а там посмотрим». Танька печально глянула на пузырящееся в тазу варенье и неожиданно даже для самой себя сказала: «Езжай один». У младшего резались зубы, он температурил и бесконечно поносил, у среднего наконец-то подошла долгожданная очередь в детский сад, а старший уже начинал делать успехи в фигурном катании. Они попали к великолепному тренеру, и упускать такую возможность было просто преступно по отношению к сыну.
— А ты? — муж очень удивился, потому что с самого первого дня знакомства знал о корейской мечте жены. Может, он даже и ревновал Таньку тогда, в самом начале отношений, к недостижимому иноземному актёру, но как человек благоразумный вскоре бросил это дурацкое занятие, и сейчас и вообще забыл об этом. Ему очень хотелось порадовать жену, замотанную бытом, осуществить какую-нибудь её мечту. На самом деле, вовсе не какую-нибудь, а именно эту.
— А я... — Танька оглядела вечно неприбранное царство подрастающих сыновей, и улыбнулась. — Я справлюсь.
В этот момент проснулся полугодовалый Ким, заплакал горько и требовательно, Танька кинулась на зов сына. Таким образом, она раз и навсегда закрыла эту тему. Сразу же после отъезда мужа приехала свекровь в помощь многодетной матери, и они даже очень хорошо справились. А через полгода вернулся муж, хорошо заработавший в этой командировке, очень довольный. Он привез кучу подарков и среди них был плакат с собственноручной подписью Ким Хена. Танька повесила плакат на кухне и закрыла эту тему раз и навсегда.
Дорамы — это было весело и интересно. И очень волнующе. Отношения, где влюбленные брались за руки в десятой серии, а целовались к пятнадцатой. Это совсем не было похоже на то, как вели себя мальчишки-ровесники. Взрослеющие одноклассники, пользуясь случаем, пытались зажать девочек в угол потемнее, лица при этом у них становились красными, напряжёнными и невменяемыми, а ладони — липкими и потными. Скрывая волнение, они ржали противными, похабными голосами, движения становились суетливыми, как будто начинающие неумелые воры пытались тайком забрать что-то очень дорогое. Лив слыла высокомерной, она умела посмотреть таким взглядом, что к ней никому бы не пришло в голову приставать. Ну, может, и пришло, но только в каких-то мальчишеских мечтах. Об этом ей не было известно, и она никогда об этом не думала. Главное, что к ней никто никогда не приставал.
Это случилось то ли поздней весной, то ли ранней осенью. Что-то промежуточное, на стыке сезонов, когда ещё или уже тепло, но к вечеру подмерзает до легкого озноба. Она задержалась с Танькой после уроков, ничего такого, просто гуляли по городу, перекусив мороженым (Танька любила ванильное, а Лив — только шоколадное), и болтали о чём-то настолько самозабвенно, что не заметили, как стемнело. Танька ойкнула, когда зазвонил её мобильный, на экране грозно высветилось «мама», и тут они увидели, сколько на самом деле времени, и бросились врассыпную по домам. Лив, тяжело дыша, заскочила в подъезд и сразу врезалась во что-то мягкое. В ту же секунду до неё донесся густой запах алкоголя, она узнала дядю Толю, соседа с первого этажа. Она сначала перепугалась, потом обрадовалась, а затем опять испугалась. Потому что дядя Толя не спешил отпускать. Чужие руки настойчиво двигались по её телу. Лив чувствовала, какие они горячие сквозь шерсть платья, и они, эти ужасные чужие руки, хватали её там, и там, и там. Это была какая-то взрослая, довлеющая над ней власть. Девочка боялась пошевелиться, от непонимания, страха, неверии, что это происходит с ней. Наконец дядя Толя, задохнувшись хрипом, оттолкнул от себя девочку и прерывисто сказал: «А ты выросла, Оливия», и, пошатываясь, вышел из пахнущего мочой подъезда. Дверь, приоткрывшаяся на минуту, осветила лампочкой над подъездным козырьком его удаляющийся силуэт.
Лив проскользнув в квартиру, что-то крикнула маме в оправдание, шмыгнула в ванную, одним движением сорвала с себя одежду и встала под тугие струи душа. Она делала воду всё горячее и горячее, словно хотела с паром содрать с себя запятнанную чужими прикосновениями кожу. Неистово тёрла и тёрла себя сначала одной мочалкой, затем — другой. Мама, забеспокоившись, стала тарабанить в ванную.