Страница 25 из 31
Офицеры-добровольцы вспоминали, как уходили из-под Ростова в Ледяной поход через донские станицы. Они, голодные и оборванные, шли почти на верную смерть, а из-за плетней на них презрительно поглядывали сытые, самодовольные казаки. Донское воинство, прекрасно обмундированное и вооруженное, не в одну сотню тысяч человек, поглядывало на офицериков, как на дурачков, которых красные не сегодня — завтра порубят в лапшу.
Донцы тогда были уверены, что обо всем договорятся с большевиками, и воевать им не зачем. С красными у них были отношения по принципу: «Мы не трогаем вас, а вы не трогаете нас». А правит ли Россией православный царь или безбожный Ленин, им было решительно безразлично. Когда-то царь считал казаков своей «надёжей и опорой». Откормленные и обласканные государем, гордые своими привилегиями, они смотрели на царя преданными глазами. Но стоило трону пошатнуться, как они о царе больше и не вспоминали. Вдруг оказалось, что в казачьих областях совершенно отсутствуют монархические настроения, и во всей России не найти таких противников монархии, как казаки. А ведь как красиво звучал донской гимн:
Проблему с гимном казаки решили за пять минут, попросту заменив слово «монарха» на слово «свободы». Такая вышла комедия — казаки стали республиканцами.
Но самое удивительное в том, что они и русскими себя не считали. Сейчас в это трудно поверить, но вспомним шолоховский «Тихий Дон», где есть такой эпизод. Некий агитатор, выступая перед казаками, говорит:
— А вы знаете, что казаки произошли от русских?
— Полно брехать, казаки произошли от казаков, — отвечают ему возмущенные станичники.
Уж Шолохов — то знал, о чем писал. Казаки не только не считали себя русскими, но даже мысль о том, что казаки произошли от русских, казалась им оскорбительной. На русского крестьянина, на «мужика» казак всегда смотрел с нескрываемым презрением. Мысль о том, что область Всевеликого Войска Донского — это часть России, была им не близка и не понятна. Если в сердце казака и жил патриотизм, то это был патриотизм кубанский или донской, а на Россию они смотрели, как на другую страну.
Донской атаман Каледин, насмотревшись на своих казачков, не выдержал позора и застрелился. В предсмертном письме он писал: «Казачество идет за своими вождями до тех пор, пока вожди приносят ему лавры победы, а когда дело осложняется, они видят в своём вожде слабого представителя своих интересов и отходят от него».
Но за всё в этой жизни надо платить, и плата за предательство бывает ужасна. Красные, едва появившись в казачьих областях, устроили там такой лютый геноцид, что вскоре вспыхнули казачьи восстания. Эти восстания вдохнули новую жизнь в Белую Гвардию, но это, откровенно говоря, не вызывает чувства благодарности, на Россию казакам было по-прежнему наплевать, они защищали только свои хаты. С каким презрением атаман Краснов называл белогвардейцев «странствующими музыкантами». Он, очевидно, вообще не мог понять, зачем и за что эти офицеры проливают кровь в тысячах километрах от своих родных домов? Донцы готовы драться только за Дон.
На Москву казаки идти не хотели, они лишь позволили себя уговорить, но сражались не охотно. В их примитивном сознании Дон и Москва ни как не были связаны между собой, они не в состоянии были понять, что если не освободить Москву, то и на Дону мира не будет. Ну то есть они конечно кое-как это понимали, но им было не интересно. Сражаясь на Дону, они много и увлеченно грабили, постоянно возами возили домой награбленное добро, а по мере удаления от дома грабеж становился бессмысленным, на себе-то ведь много не унесешь. И зачем тогда нужна казаку такая война? И к победам они не сильно стремились, а уж когда начались поражения, казакам стало совсем неинтересно. Казаки были великолепными прирожденными воинами, но тут все увидели, что нутро-то у них слабовато.
Белый генерал Улагай писал: «Донские части, хотя и большого состава, совсем не желают выдерживать самого легкого натиска противника». Историк Гражданской войны И.М.Ходаков с горечью констатировал: «Мы не дерзаем судить казаков. Отдельные их части храбро сражались, но именно вследствие их нежелания воевать (в первую очередь кубанцев) красные и одержали победу».
Вспоминая лютое большевистское расказачивание, когда красная свора буквально утопила Дон и Кубань в крови, очень важно удержаться от злорадства: вот не хотели воевать, так и получили. Но это урок, господа. За всё надо платить.
Почему казаки были такими? А давайте вспомним, откуда казаки взялись. На Дон бежали «жулики, бандиты, воры всех мастей». Потом они получили от государя амнистию за обещание защищать рубежи России. Получили и землю, и множество привилегий, потому что вояками были отменными, и государь сильно на них надеялся. И они служили государю, пока он был силен, но в душе оставались такими же разбойниками и грабителями. В этой среде не было понятия о чести, о долге, о патриотизме. Они знали только свои шкурные интересы. Казачья масса за крайне редким исключениями всегда имела психологию очень приземленную, низменную. Им было выгодно служить — они служили, им было выгодно предавать — они предавали, ни секунды не думая и вообще не осознавая, что делают нечто постыдное.
Конечно, массы, которыми движут лишь самые низменные интересы, есть везде, всегда и у всех, и у великороссов в том числе. Но специфика казачества в том, что у них и элита была такой же безыдейной, как и основная масса. Казачье офицерство ни чего общего не имело с классическим русским офицерством. Русский офицер, даже если он был родом из крестьян, был воспитан на рыцарских представлениях о чести, это был человек как правило образованный, с достаточно широким кругозором, чаще всего — с идеями, даже если и с дурацкими. Русский офицер по сравнению с солдатом имел другие ценности, жил в другом мире.
Казачий офицер ни чем принципиально не отличался от рядового казака. Получив офицерские погоны, он, как правило, продолжал оставаться всё тем же необразованным военизированным земледельцем. Помните, Григорий Мелехов ушел на войну рядовым казаком, а вернулся подъесаулом (по-нашему говоря — капитаном). И что изменилось в его жизни? Да ровным счетом ни чего, лишь малость прибыло уважения со стороны станичников. Представить себе Мелехова, который книжки читает, невозможно, и впаривать ему что-то насчет офицерской чести было бы вообще нелепо. Интересы казачьего офицера четко ограничивал плетень. Что было ждать от этих слегка окультуренных разбойников, которые любую войну воспринимали традиционно как поход «за зипунами»? Вот потому казаки так и остались чужими в Белой Гвардии, которая и возникнуть не могла без крепкого идейного ядра, без офицеров, для которых долг и честь были превыше всего. Подполковник Гиацинтов писал: «Только выполнение своего долга заставляло человека идти почти на верную смерть. Но мы так были воспитаны». А казачьи офицеры были воспитаны по-другому, и над белогвардейцами им было просто смешно.
В наше время «казачья романтика» побуждает к созданию каких-то нелепых казачьих формирований едва ли не во всех регионах России, включая те, где казачества отродясь не бывало. Но в казачестве на самом деле нет ни какой романтики, это была прослойка, основанная исключительно на шкурных интересах и чуждая какого бы то ни было патриотизма.
Впрочем, и мне довелось по началу поддаться некоторому очарованию современного казачества, стоило увидеть на плечах офицеров погоны царского, а не сталинского образца. А как бывало гаркнет атаман: «На молитву шапки долой», так у меня прямо душа трепетала, казалось, что попал в старый русский мир, оказался среди православного воинства, которое так выгодно отличается от современной российской армии. Но это была иллюзия, и сейчас мне очень неловко за то, что не сразу это понял. Казачки наши — ряженные, в лучшем случае — реконструкторы, не имеющие ни малейшего представления о духе старой русской армии.