Страница 4 из 33
«Сегодня наш взвод в наряде, и мне пришлось стоять в карауле. Довольно скучная вещь. Только иногда тишину ночи прорезывают шквальные залпы зенитной артиллерии. Днем на посту еще менее интересно. Кругом все тихо и спокойно. Наиболее яркий эпизод сегодняшнего дня – это обстрел немецкого самолета. Зенитки дико палили, все небо было испещрено бесчисленными облачками разрывов. Мы с нетерпением ожидали падения пылающего самолета... Но он, маскируясь в облаках, ушел. За ним погнались наши истребители...
Наконец к нам прибыл настоящий кадровый боец, бывший на финском фронте, Халхин-Голе и в течение трех месяцев воевавший с немцами. Был ранен, выздоровел и теперь будет в нашем взводе пом. политрука. Он сам пулеметчик, и мы у него многому можем поучиться... Завтра мы должны идти стрелять, и вот готовим свои пулеметы к испытанию...»
Учебное стрельбище батальона находилось между каналом имени Москвы и Тушинским аэродромом. Естественным заграждением служила насыпь проходившей там железной дороги. Вдоль насыпи и устанавливались мишени.
В стрельбе из личного оружия девушки, конечно, превосходили ребят: сказывалась серьезная подготовка, полученная ими в школе снайперов. Но вскоре они так же отлично овладели и ручным пулеметом. Это страшно оконфузило пулеметчиков. Женька прямо негодовал:
– Что же это мы, мужики, в отстающих ходим? Девчонки нас обставляют! И в чем – в военном деле! Да я дневать и ночевать на стрельбище буду, все мишени издырявлю, а позор этот ликвидирую!
– Они же снайперское образование имеют, – урезонивал его Сережа.
– Ну и пусть! Все равно матриархат давно и безвозвратно прошел! – не унимался Женька.
Ребята усмехались. А Леня испытывал странное, какое-то смешанное чувство. Как и всем, ему было и обидно, и завидно. Но кроме того, он гордился Наташей, ее мастерством, любовался ее точными, уверенными действиями на огневом рубеже.
Как-то после очередных стрельб Леня отправился к ней: захотелось повидать, поговорить. Он шел и терзался угрызениями совести – ребята чистят пулемет, надо бы им помочь... Но очень уж тянуло к синеглазому снайперу!
Вдвоем они полюбовались закатом, посмеялись над Женькиными выходками.
– Он всегда так себя ведет? – спросила Наташа.
– Ну что ты! Женька – преданнейший друг, дружбу ставит на первое место в человеческих отношениях. – Леня стал серьезным: – Но, видать, стесняется этого, вот и прикрывается насмешками, лихостью суждений, а порой изображает этакого романтического скитальца. Женя – сибиряк, единственный из нашей братии жил в общежитии. Так он запросто мог поделиться с товарищами стипендией, посылкой из дома. Если кто-нибудь отправлялся на свидание, мог вручить ему единственный пиджак. Так что наш Женя – довольно сложное явление. – Помолчали. Потом Леня полез за отворот шинели и вытащил мятый конверт.
– А у меня вот что есть! – по-ребячьи похвастался он. – Письмо от матери получил, про нее и про отца теперь все узнал...
– Счастливчик! – вздохнула Наташа. – А я от своей мамки не успела ответ получить. – И тут же укорила его: – Что же ты так измял письмо от мамы? Ох, какие все мальчишки неряхи!
Позже, в расположении пулеметчиков, Леня выслушивал недвусмысленные рассуждения об индивидуализме и эгоизме «некоторых отдельных товарищей». Выслушивал, вздыхал и писал в дневнике:
«...Ребята на меня обиделись. Конечно, я не прав. Они чистили, трудились, а я... да, впрочем, как говорится, бог меня простит». Резюме: «Не всегда мы поступаем согласно рассудку...»
А положение под Москвой становилось все более грозным. Фашистам удалось подойти вплотную к Можайскому рубежу обороны. Поэтому на волоколамское, калужское, можайское и малоярославское направления выдвигались стрелковые дивизии, артиллерийские части, противотанковые средства... Наряду с кадровыми соединениями к фронту подтягивались добровольческие части москвичей.
НАТАША И ЛЕНЯ
Однажды Леня проснулся еще до команды «Подъем!». Будто его подтолкнул кто... Он полежал минуту, вспоминая то ли сон, то ли явь. И вдруг понял, где он видел Наташу раньше, еще в мирное время.
Память вернула на комсомольскую конференцию Коминтерновского района. Сидели студенческой братвой, зубоскалили, готовили эпиграммы и шаржи для стенгазеты конференции...
– Смотрите, ребята, – сказал кто-то, – объявили, что выступать будет делегат от «Оргавиапрома», а делегата этого почти не видно!
И вправду – над трибуной торчала только кучерявая голова. Говорила представительница оргавиапромовцев тоже чудно: очень страстно, с каждой фразой все взволнованнее, все быстрее и писклявее, так что к концу в ее голосишке буквально звенели слезы.
Ну, тогда посмеялись и забыли. А теперь вот вспомнилось... Да, это была Наташа. Он не мог ошибиться!
Спустя пару дней Леня, улучив момент, спросил девушку:
– Послушай-ка, это не ты на последней районной комсомольской конференции от «Оргавиапрома» выступала? Так горячо, что аж до слез, а?
– Я, – со вздохом призналась Наташа. И добавила: – Ничего с собой поделать не могу – не выходит у меня выступать на больших собраниях! Заносит все время куда-то. Я уж стараюсь отмалчиваться...
Вскоре Леня и Наташа получили увольнительные в Москву. То-то было радости!
Правда, их близкие уже эвакуировались, но очень уж тянуло к родному дому, к знакомым улицам.
– Ты, конечно, знаешь наш Сретенский бульвар и сами Чистые пруды... – задумчиво сказала Наташа. – Но просто знать, где они находятся, просто мимо пройти – мало. Ах, как летним вечером в темной воде звезды отражаются! Как птицы поют... Понимаешь, над ними, над звездами! И не верится, что вокруг – большой город. А зимой, когда залит каток, весь лед – в рыжих, качающихся отблесках ламп. Я люблю так разогнаться, что дух захватывает и кажется – непременно брякнусь. Но в самый последний момент раз – и торможу чудом каким-то.
А дворы у нас какие большие! Днем – шумные, многолюдные, а поздним вечером – темные, таинственные. Бывало, такое нафантазирую про них – сердце чаще бьется и сна ни в одном глазу. Нет, мой район – самый лучший, это точно...
– Ишь ты, самый лучший! – перебил ее Леня. – А у нас, по Серпуховке, ходила? Видела, какие там закоулки старинные? Мы с ребятами всю округу облазили. Я могу тебя там часами водить и тоже рассказывать всякие интересные вещи...
– Мы так в часть опоздаем... – засмеялась Наташа, потрепав Леню по руке своей маленькой ладошкой. – Нет уж, давай-ка ты – в свое Замоскворечье, а я – к себе, на Сретенский. А потом встретимся, знаешь где? У Центрального телеграфа. Только точно!
И вот Стремянный... Вот и родной Лёнин домик... Тихо вокруг, даже странно – ни души! Видать, и соседи эвакуировались... Он обошел дом, заглянул во все окна, потоптался в садике, подобрал с земли почерневший лист... Порыв ветра выдернул его из пальцев и погнал по улице...
Леня побрел следом, вышел на Серпуховскую площадь и вдруг услышал:
– Чертушка, какими судьбами?
Группа школьных товарищей, в основном одноклассниц, окружила, затормошила взгрустнувшего было парня.
Расспросам, казалось, не будет конца. И Леня не заметил, как миловало время, условленное для встречи с Наташей. Только случайно подняв глаза на уличные часы, охнул, наскоро попрощался и ринулся вперед, точно на состязаниях по спринту...
Наташа уже стояла на площадке у входа в телеграф, склонив набок голову и укоризненно глядя на запыхавшегося Леню.
– Ай-яй-яй, товарищ рыцарь! Где же ваша пунктуальность – вежливость королей?
– Прости, Наташенька, – взмолился Леня. – Дружки школьные задержали. Не ожидал встретить!
– Что ж, тебе повезло... Извинение принимается. А я вот своим домашним телеграммы разослала с новым адресом... Слушай, а ведь у нас еще есть время! Сто лет не была в кино, хочу ужасно. Куда пойдем?
– На Тверской.
– Правильно, ближе всего. И с Пушкиным заодно попрощаемся. Я к нему раньше часто бегала, цветы носила, даже советовалась мысленно. А в военной форме он меня еще не видел...