Страница 11 из 33
– Понял, – миролюбиво отозвался Борис. – Вот только жаль, без нас на сей раз обошлись...
– Ничего. Нам же разъяснил Петрухин, что к чему. И наши «максимы» дадут еще веером по врагу, недалек час!
– Молодец! Налицо явный рост сознательности, – шутливо похвалил Женьку Леня.
– Ну спасибо. Это параллельно с ростом результатов в стрельбе, – возгордился Женька.
Вечером к пулеметчикам забежали Наташа и Маша. Смеющиеся. Радостные.
– Я сразу папе с мамой написала, – доложила Маша. – Может, кто из братьев уже откликнулся... А то писем от них долго не было.
– Мальчики, давайте устроим вечер воспоминаний, – предложила Наташа. – Пусть каждый расскажет что-то интересное из своей мирной жизни...
Вечер воспоминаний открыл Борис. Он очень смешно изобразил, как играл со своим младшим братишкой Мишей, как тот во всем пытался обязательно подражать ему.
Сережа описал свой класс в школе, товарищей, и как-то так в его рассказе получалось, что самое интересное происходило с кем-нибудь из них, а не с ним...
В этот вечер, к удивлению всех, знавших об авиационном пристрастии Наташи, выяснилось, что и Маша болеет летным делом.
– ...Ой, как увижу в небе самолет, так у меня в груди замирает все, – чуть нараспев говорила Маша, глаза ее при этом округлялись, и лицо принимало какое-то испуганно-восторженное выражение. – Кажется, ничего на свете не пожалела бы, только бы самой испытать такой полет, самой повести машину. Ночей не спала – переживала из-за этой мечты своей. Боялась матери сказать. Братья у меня с техникой дело имели, папа – тоже рабочий человек. За них я не сомневалась. А мама всю жизнь над нами тряслась, как наседка, выводок свой пестовала и, конечно, могла воспротивиться...
Так оно поначалу и вышло. Сказала маме, а она в панику: «Что это ты надумала? Разве девичье дело – самолеты в небе водить? Страсть-то какая! Ну, мужчины – сильные, храбрые, выученные для этого дела... Им положено летать. А ты, пигалица малая, еще убьешься...» – Маша улыбнулась своим воспоминаниям. – А я в ответ: «Буду готовиться. Вот кончу школу рабочей молодежи и непременно в летную буду поступать. Ты же знаешь, мама, слово у меня твердое! Если надумаю, так и сделаю».
Так надо же было беде случиться! Через несколько дней и по радио, и в газетах сообщение: погибли в испытательном полете Серов и Осипенко. Я переживаю, реву, а тут мама ко мне подступает с газетой в руках. «Видишь, – говорит, – уж какие были летчики, мастера, надо думать, а погибли молодыми, на свете не успели пожить. Смотри, дочка, не случилось бы и с тобой такого! Не ходила бы ты в эти самые летчики. Мало ли на свете другого хорошего дела?»
Я ее так и этак переубеждала: и про подвиги говорила, и про то, что первые в любом деле всегда на риск идут, чтобы остальным легче было... Вижу, вроде, понимает, а до конца согласиться – вот именно насчет дочки своей – не может... – Маша вздохнула так по-ребячьи, что все улыбнулись. – Но судьба по-своему рассудила: не вышло со школой летчиков. Тогда поступила я работать в трест «Оргавиапром», там и Наташу повстречала! – Маша с улыбкой положила руку на плечо подруги. – Ну а потом уж другая была школа – снайперская... Только я с мечтой своей не распростилась, нет! Я ее просто до поры до времени отложила. А вот кончится война, мы с Наташей вместе на летчиц выучимся. Верно я говорю, Наташенька?
Наташа молча кивнула. Она в этот вечер была непривычно грустной.
А наутро снова были тактические учения. Пришлось ползти с пулеметом по триста-четыреста метров, потом стрелять. После такой «снежной пахоты» прерывалось дыхание и дрожали руки. Но потом как-то приноровились, и стрельба пошла.
Командир роты отметил комсомольский расчет в числе передовых. Леня в связи с этим возликовал.
– Отдыхайте, герои! – крикнул он друзьям. – А я вам щец горяченьких расстараюсь. Давайте котелки...
В обратный путь, чтобы щи не остыли, Леня двинулся напрямик – через железнодорожные пути, которых была тьма-тьмущая. Шагал в каком-то подобии ритма: шаг – через рельсу, еще – опять через рельсу, потом два шага обычных и снова – через рельсу, через рельсу...
От котелков поднимался аппетитный парок. Леня шел и вспоминал грустный Наташин взгляд, прощальную ее улыбку...
Но стоило чуть задуматься, как он выпал из ритма, не обратил внимания на последнюю рельсу, не так шагнул – и полетел в снег, роняя котелки. Выплеснувшиеся крутые щи обварили ему щеку.
Леня вскочил, чертыхаясь, подхватил котелки с остатками щей и заторопился к своим. «Растяпа! Обалдуй!» – ругал он себя, яростно скрипя снегом.
– Вы уж извините, братцы! – смущенно сказал Леня товарищам. – Расплескал я часть... Но вам-то, наверное, хватит, мне есть совсем что-то не хочется...
– Ну-ка бери ложку! – прикрикнул на него Женька.
– Постой, а что у тебя со щекой? – спросил Сережа.
– Да упал я и обварил ее малость... – нехотя признался Леня.
– Ничего себе – малость... А ну, топай к санинструктору! – распорядился Борис. – Давай-давай... не сопротивляйся!
Санинструкторша, увидев Ленино лицо, заохала, захлопотала... Потом отыскала какую-то мазь, обработала щеку и старательно забинтовала всю голову, навернув на нее, пожалуй, целый километр бинта.
– Куда столько! – сопротивлялся Леня. – Что я – тяжело раненный?
– Не спорьте, товарищ пострадавший! – официальным тоном ответила девушка. – Хотите, чтобы поскорее прошел ожог – подчиняйтесь. Я вас перевязываю по всем правилам.
– Ну ладно, практикуйся, – сдался Леня. А про себя тоскливо подумал: «Эх-ма, я ведь хотел к Наташе заглянуть сегодня. Куда же я пойду таким чучелом?»
Ребята встретили его веселым гоготом.
– Ну ты и хорош! – забавлялся Женька. – Не то султан турецкий, не то дьячок из чеховской «Хирургии»!
– На тебе теперь самая большая каска болтаться не будет! – подключился Борис.
И даже деликатный Сережа смеялся, глядя на Леню извиняющимися глазами.
Леня и сам понимал, что выглядит нелепо, поэтому не сердился на друзей.
– Все бы вам поржать, зубоскалы! – буркнул он и криво, в одну сторону, улыбнулся: в другую было больно. Немного посидел, покурил, глядя, как тает сизый махорочный дымок, потом решительно встал.
– Куда? – строго спросил Женька. – Другой фасон тюрбана захотел?
– Уймись, дай отдохнуть своему фонтану, – буркнул Леня и вышел.
«Ну и пусть девчонки посмеются, – думал он, быстро шагая знакомым маршрутом. – Это даже лучше: настроение у них подымется! Буду сегодня, точно клоун в цирке...»
– Что это с тобой, Леня? – изумилась Маша. – Обморозился или зубы болят?
А Наташа только посмотрела – внимательно и участливо. Словно одновременно и спросила, и пожалела.
– Ранен я, доблестные снайперы, – изрек Леня. – А кем, в жизни не догадаетесь! Представьте себе – щами. И попадание точнехонькое – в самую щеку.
Маша прыснула. Наташа усмехнулась, но тут же нахмурилась:
– Брось дурака валять! Что случилось?
– Объясняю: спикировал я на котелок с горячими щами, – пытался выдержать взятый тон Леня. Но, видя, что публика не смеется, сник. – Ну, нес ребятам щи и упал.
– Небось мыслями был где-то в тридевятом царстве, вот и упал, – сказала Наташа.
– И не в тридевятом, а гораздо ближе, – возразил Леня, чувствуя, что краснеет под слоем бинтов. Но заметил, что и Наташа смущенно зарумянилась.
– Ладно, щами раненный, посумерничай с нами, – предложила она.
– Продолжаете воспоминания?
– Нет, совсем наоборот. Мы с Машенькой фантазировали насчет будущих боев...
– Представляю! Кукушек фашистских небось, как орехи, щелкали?
– Конечно. А тебя мы воображали чапаевской Анкой-пулеметчицей. Подпускаешь ты атакующих гитлеровцев поближе и...
– Ясно-ясно. Только почему меня надо Анкой представлять?
– Щи тебе поубавили чувство юмора, Ленечка, – рассмеялась Наташа.
И снова был чудесный вечер, когда за каждой, даже шутливой, фразой таилось столько важного, до поры не сказанного, что кружилась голова.