Мент и заложница

Настя прикусила язык, но было уже поздно, Панкратов среагировал:

— Что ты ей могла рассказать?

— Ну, я не знаю, стоит ли, — замялась девушка, но, глянув в строгие глаза майора, махнула рукой. — Марина сказала, что кошелек был подброшен мне.

— Не понял… Кем подброшен?

— Викторией Сергеевной.

Валентин опешил:

— И зачем?!

— Она говорила, что баба Дуня это видела собственными глазами и что в прежние времена так проверяли прислугу на честность… Ну и меня вроде как тоже того… Словом, проверили. Я хотела пойти к Виктории и сказать все, что думаю, а Маринка удержала. Чтобы ее не уволили за это… Я ей слово дала, что никому не скажу…

— И не сказала?

— Нет… Но ее все равно уволили.

Панкратов некоторое время молча смотрел в одну точку, затем медленно перевел взгляд на Настю.

— Настена, дашь теперь слово мне, что ни одной душе больше об этом не расскажешь?

— А надо?.. Ну хорошо. Даю слово…

— Это очень важно! Пожалуйста, не проболтайся.

— Все, отныне это наша тайна! — улыбнулась Настя. — Даже под пытками буду молчать!

— Не шути так, девочка… — Панкратов покачал головой и, медленно развернувшись, направился к выходу из салона.

…Постепенно Настя привыкла сразу после работы идти в Пашину квартиру, не заходя к Марии Петровне, Не потому, что она стала хуже относиться к учительнице или потеряла чувство благодарности к ней, нет. Просто, возвращаясь сюда, она словно всякий раз заново шла на свидание с ним, с их не состоявшейся пока жизнью… Нет, словно жизнь эта уже состоялась и они хоть в какой-то степени, но уже вместе…

Ей нравилось сбрасывать с уставших за день ног туфли в их прихожей, влезать в огромные Пашины шлепанцы, вешать свой плащ рядом с его…

Вот и сегодня, проделав все эти манипуляции, Настя прошла в спальню и устало опустилась на тахту, прежде чем покормить оживившегося с ее появлением Жорика. За его бурным монологом девушка не расслышала стука в балконную дверь и вздрогнула, увидев возле себя Эмму Павловну.

— Ох, мама… Ты меня напугала…

— Здравствуй, дочка. Как прошел день?

Голос у Эммы был почему-то заискивающий, и Настя насторожилась.

— Нормально… А у вас?

— Все в порядке… Ромашка уезжает в Питер сниматься. Капитан делает вид, что счастлив ее удачей… Очень мужественный мужчина! Собирается ездить к ней каждый выходной, а она — каждый день звонить.

— Ты была в кардиоцентре?

— Нет, закрутилась… — Эмма слегка покраснела. — Рынок, потом магазины — портьеры выбирали…

— Какие еще портьеры? — удивилась Настя.

— Ну, Кедычу… Он просил помочь, а то у него занавески такие выцветшие — прямо как в общаге.

— Понятно… Выбрали?

— Да, очень миленькие и совсем недорогие… Настя, можно, я присяду?

— Конечно! — Настя подвинулась, освобождая место для матери и вновь настораживаясь. — Ты что-то хотела мне сказать?

— Да… Одну новость… очень важную…

Девушка промолчала и опустила глаза.

— Кедыч предлагает мне переселиться к нему!.. — Эмма выпалила это на одном дыхании, не глядя на дочь.

— К нему?

— Он хочет, чтобы мы… словом, жили вместе…

— Ничего себе! — Настя возмущенно всплеснула руками. — Когда это вы, интересно, успели?!

— Вчера…

— Ну ты, мам, даешь… Честно говоря, не ожидала, что вы… Что у вас так быстро сладится… И что теперь?

— Не знаю… — Эмма подняла на Настю умоляющие глаза. — Как скажешь — так и будет…

По щекам Эммы Павловны уже катились по-детски крупные слезы, и Настя вдруг ощутила острый приступ жалости к ней.

— Мама, немедленно прекрати плакать, иначе я тоже сейчас зареву!

— Господи, Настена, какая я эгоистка. — Она уже вовсю всхлипывала. — Я сейчас должна думать о тебе, а я думаю… о Кедыче! Тебе ж вредно теперь волноваться!..

— Я себя чувствую прекрасно! — возразила Настя. — И прекрати заниматься самобичеванием, думай о своем Кедыче на здоровье!.. Ты сама-то как себя чувствуешь?

— Тоже прекрасно… Мы же пробежки делаем по утрам, такой чудный парк, сосны…

— Ну вот и хорошо, и плакать совсем ни к чему! — Настя привлекла к себе покорно поддавшуюся Эмму Павловну и успокаивающе погладила ее по голове. — И выходи замуж за своего Кедыча, надо же хоть когда-нибудь стать счастливой и не быть одинокой, а, мамуль?..

Достав из-под подушки маленький, скомканный носовой платочек, Настя стала осторожно вытирать глаза уже робко улыбавшейся сквозь слезы Эмме.

Ее взгляд был устремлен поверх головы матери, на Пашин портрет. Насте показалось, что по губам Павла пробежала неуловимая и одобрительная улыбка.

13

— …Такие вот дела.

Панкратов завершил свой то ли рассказ, то ли доклад и пристально посмотрел на полковника Шмакова.

На этот раз они сидели в доме, но удивительный запах реки, смешанный с запахом костров, стоял и здесь, в светлой и на удивление чистой комнате. Перебить его не могли даже аппетитные запахи многочисленных салатов и солений, выставленных Владимиром Владимировичем на стол: классическая закусочка «под водочку». Да и сама «водочка» казалась Валентину куда лучше той же самой «Смирновской», купленной в столичном магазине.

— Что, хорош напиточек? — Перехватив взгляд Валентина, направленный на бутылку, Шмаков хитро усмехнулся.

— Класс! — искренне согласился майор. И внезапно умолк, вопросительно уставившись на своего собеседника.

— Ага, дошло, наконец? — Полковник так и светился от удовольствия. — А ты думал небось, что я «Смирновку» на свою ментовскую пенсию приобретаю? Нет, брат… Ты знаешь, какая она у меня, пенсия-то? То-то и оно! Выгонят из органов — приходи, рецепт дам. Высшей очистки и наутро никакого похмелья!..

— Так вы, значит, теперь в самогонщики подались? — ухмыльнулся Валентин. И тут же посерьезнел. — Не жалеете, Владим Владимыч, что на пенсию ушли так рано?

— Жалею, — просто сказал Шмаков. — Порой такая тоска заедает… За четыре года, кроме тебя, никого из наших не видел. Ты вот один и ездишь…

— Да и то по делу, — вздохнул Валентин. — А может, вернетесь?

— Это вряд ли… — Полковник аккуратно разлил свой напиток по рюмкам и задумчиво посмотрел на майора. — Я, Валя, истину постиг… И это была такая, знаешь ли, страшная догадка… Во всяком случае, для меня. Мы ведь воспитаны иначе, чем вы, романтики в нас больше, что ли. Ну и веры, что действуем во имя высшей справедливости…

— И что же вас в этом разубедило?

— Дело, которое я вел. Последнее… Два миллиарда долларов нашел по разным банкам, и все это можно было вернуть. Но мне сказали «стоп».

— Похоже, большие люди сказали?

— До того большие, — усмехнулся полковник, — что уже и не люди как бы. Абстрактные фигуры! Это — как в физике, помнишь? Молекула еще обладает свойствами вещества, в состав которого входит, а вот атом… На него уже какие-то другие законы действуют… Ладно, давай еще по одной — и к делу. Твоему.

Они выпили. Шмаков крякнул и, не дожидаясь вопросов Валентина, начал сам:

— Следовательно, теперь у нас с тобой, майор, как сказал некий сатирик, «центр сути и точка проблемы» наша Виктория… Ну так вот. История там, можно сказать, довольно обыкновенная. Красивая девочка в свое время захотела легкой жизни, «задружилась» с иностранцами. Сначала — просто так, потом за деньги…

Панкратов присвистнул и во все глаза уставился на полковника:

— Вы хотите сказать, что на заре туманной юности наша Вика была валютной проституткой?!

— Я же сказал — история обыкновенная… Не перебивай!.. Дальше — больше: мы подозревали, что на некоторых зарубежных своих дружков она своих мальчиков и наводила. В том числе и на уже упомянутого мной в прошлый раз француза, которого один из этих «семерых смелых» и завалил…

— Как же вы на нее-то вышли? — не утерпел Валентин.

— Среди вещей француза, этого убиенного, имелась ее фотокарточка. Она там — копия Ирен Жакоб: была у них такая звезда кино… Ну, я взял эту карточку да и прошелся по гостиницам. И в «Метрополе» администратор ее узнал. А дальше, как понимаешь, дело техники… Прижал я ее и — вербанул!.. Она их всех и сдала, а ее, как ты понимаешь, я вытащил.