Страница 10 из 28
Шерстнев, сидя на корточках и держа котелок обеими руками, чтобы согрелись, жевал твердый, промерзший хлеб. Потом достал из-за голенища ложку, стал степенно хлебать.
Артиллерийская стрельба слева смолкла, и тотчас же оттуда донесся приглушенный расстоянием гул моторов. Шерстнев качнул головой.
— Танки пошли. Теперь жди и у нас чего-нибудь. — И стал быстро доедать суп.
И действительно, в утреннем морозном воздухе, в той стороне, где расположился в обороне батальон, вдруг вспыхнула ружейно-пулеметная стрельба. Войтенко вытащил из футляра бинокль, стал наблюдать. Из-за высоты, по-видимому, от хутора Самсонова, густыми цепями бежали маленькие фигурки солдат, на ходу стреляя из автоматов.
Связист у телефона поднял голову, доложил, что комбат просит «огоньку». Но Войтенко уже и сам видел, что медлить нельзя. Артиллеристы бросились к орудиям. Гремя, покатился опрокинутый кем-то впопыхах котелок.
Разрывы взметнули снег в самой середине наступающих. Серые фигурки рванулись в стороны, залегли. Потом попятились назад. Израсходовав беглым огнем сорок снарядов, Войтенко прекратил огонь, стал наблюдать.
— Подмогли матушке-пехоте, — сняв шапку-ушанку и утирая ею потное лицо, негромко, с чувством удовлетворения произнес Шерстнев, орудие которого было ближе к командиру батареи. Гитлеровцы, оставив около трех десятков убитыми и ранеными, скрылись за гребнем высоты, а через несколько минут откуда-то издалека забухали орудийные выстрелы и в воздухе, быстро нарастая, послышались свист и фырчание приближавшихся снарядов.
— Всем в укрытия! — скомандовал лейтенант.
Разрывы, сотрясая воздух, грохотали теперь ближе, снаряды рвались на батарее. В окоп уже потянуло едкой приторной гарью. Выбирая моменты между разрывами, Войтенко часто высовывал голову из окопа, осматривался. Разведчик Олейник все время почти не прерывал наблюдения, стоял во весь рост и, только заслышав свист снаряда, пригибал голову.
Огонь прекратился внезапно, так же, как и начался. Войтенко приказал доложить о потерях. С докладом прибежал солдат Егоркин. Потерь в людях не было, орудия тоже оказались целы, если не считать нескольких пробоин в щитах да вмятин на стволах.
— Вот оно как, — с усмешкой протянул командир батареи. — А ты, Егоркин, щели не хотел рыть. А?
— Товарищ лейтенант! — тревожно позвал Олейник. — Слышите? — Войтенко повернул голову, прислушался. Оправа, из-за гребня высоты, донесся гул моторов и скрежет гусениц, оттуда один за другим стали выползать танки, на ходу поводя стволами орудий. Вот головная машина дала пулеметную трассу в направлении батареи.
— Два, четыре, семь… — тихо вслух считал Олейник. — Четырнадцать… — потом, помедлив немного, доложил — Четырнадцать танков, товарищ лейтенант, средние, — и туже подтянул ремень на полушубке.
— Расчеты, по местам! — закричал Войтенко. — Развернуть орудия вправо… бронебойным!..
Отдавая команды, определяя дистанцию до танков, он в то же время думал о том, что все, что было до этого — атака пехоты, артиллерийский обстрел, — чепуха, что настоящий бой начнется сейчас и вот теперь-то и нужно не пропустить танки, уничтожить их, выстоять…
Между тем танки развернулись в боевой порядок и, вздымая снежные облака, устремились на батарею. Войтенко, волнуясь, часто посматривал на свои орудия: — Успеют ли? — Но расчеты работали дружно, сноровисто, орудия были развернуты быстро, командиры орудий один за другим громко докладывали о готовности.
Войтенко еще раз посмотрел на танки. «Нужно подпустить поближе, бить наверняка!» — и предупредил: «Без команды огня не открывать». Головной танк повел стволом орудия, выстрелил. Снаряд взметнул снег в двадцати метрах перед окопом, срикошетил и разорвался в воздухе. Вслед за головным танком открыли огонь и остальные… Войтенко увидел, как за танками показалась пехота, как по ней ударили пулеметы батальона, затем услышал крик и протяжный стон: кого-то ранило. Лейтенант еще раз прикинул расстояние. До танков, по его расчетам, оставалось около пятисот метров, — пора. И, набрав полные легкие воздуху, крикнул: «Огонь!»
Тотчас же ударил залп. Войтенко радостно вскрикнул, увидев, как запылал головной танк, окутываясь густым черным дымом, а два других завертелись с перебитыми гусеницами, тщетно пытаясь сдвинуться с места. Сердце лейтенанта переполнилось радостью, а вместе с ней пришла спокойная уверенность: нет, не подведут артиллеристы, выстоят!
Орудия били часто, пехота, следовавшая за танками, уже залегла. Но гитлеровские танкисты тоже пристрелялись. Их снаряды рвались почти у самых орудий. Подойдя на более близкую дистанцию, танки открыли к тому же еще и пулеметный огонь. Пули с визгом и посвистыванием все чаще залетали на батарею, щелкали по щитам орудий, взметали маленькие фонтанчики снега. Войтенко на несколько секунд оторвал глаза от поля боя, окинул взглядом батарею. Разгоряченные боем, вошедшие в азарт артиллеристы работали у орудий с такой завидной быстротой и ловкостью, что трудно было уловить мелькание рук, повороты корпуса, движение снаряда. Все приемы, из которых слагается заряжание, слились в одно молниеносное, почти неуловимое движение, и трудно было поверить, что его выполняет целый расчет, а не один человек. Из стволов вырывались яркие огненные молнии, в уши резко били выстрелы. Командир взвода лейтенант Штыков стоял позади второго орудия на одном колене и охрипшим голосом выкрикивал команды, взмахивая правой рукой. Из-под сдвинутой на затылок шапки выбилась рыжая прядь волос. У другого орудия суетился лейтенант Смолкин, подавал снаряды. «Заменил кого-то», — тепло подумал Войтенко о своем замполите и поймал себя на мысли, что никогда еще его батарея не давала такого бешеного темпа огня.
Войтенко снова посмотрел на поле боя. За несколько секунд, на которые он оторвался от наблюдения, там что-то произошло. Во-первых, загорелся еще один танк. Вражеская пехота отходила назад. Это хорошо. Но что еще? Неужели гитлеровцы повернули вспять? Лейтенант уже было обрадовался, но тут же разгадал маневр врага. Танки разделились на две группы — по пяти в каждой, пытаясь обойти батарею с двух сторон. Сердце Войтенко забилось частыми, гулкими толчками. «Опять придется разворачивать орудия», — подумал он. И в тот же миг над его головой вдруг низко пронесся зловещий свист, взрыв оглушительно рванул воздух. Войтенко невольно втянул голову в плечи, почувствовал, как словно ватой заложило уши. Затем опять высунулся из окопа. Три орудия по-прежнему лизали снег длинными желтыми языками пламени, вырывавшимися из низко распластанных стволов. Четвертое молчало. Там суетились люди, что-то делали.
«Попадание», — со страхом подумал Войтенко. Он взялся за края окопа, подтянулся и, выпрыгнув, побежал туда, на ходу крича о том, что надо развернуть орудия, что танки выйдут сейчас из сектора обстрела. Но артиллеристы и сами уже поняли это и по очереди, поспешно разворачивали пушки. Войтенко, подбежав к орудию, у которого произошла заминка, переводя дыхание, спросил, почему прекратили огонь. И хотя он почти кричал, собственный голос показался ему слабым, как будто он шел откуда-то издалека. Лейтенант Штыков, указывая на уши, тоже ответил криком:
— Наводчика! Наповал! Панораму — вдребезги… — И с искаженным яростью лицом, помахав кулаком в воздухе, открыл замок, стал наводить орудие через ствол. От его второго снаряда загорелся еще один танк.
Войтенко, облизнув пересохшие губы, удовлетворенно кивнул головой, осмотрелся. «Выстоять! Только бы выстоять», — билась в его мозгу настойчивая мысль.
Танки, обходившие батарею слева, снова усилили огонь. Но их было уже не пять, а четыре: один только что зажег Штыков. Другие пять, пытавшиеся зайти справа, увязли в глубоком снегу, буксовали. Их моторы свирепо выли, из-под гусениц взлетала снежная пыль, перемешанная с отработанными газами. Войтенко немедленно приказал двум орудиям сосредоточить огонь по этим, ставшим неподвижными целям. Через минуту две машины застыли на месте, трем с трудом удалось выбраться назад.