Страница 3 из 42
Как бы то ни было, венгерская историческая наука многое сделала для раскрытия правды о событиях, происходивших в 1956 году. На результаты исследований венгерских историков многократно ссылается в своей книге А. Стыкалин, поэтому здесь нет необходимости давать конкретные ссылки. Хотелось бы только заметить, что память о 1956 годе стала и для историков серьезным профессиональным вызовом, который, что вполне естественно, породил споры в исторической науке.
В последние годы наиболее значительную, заслуживающую внимания попытку определить суть событий 1956 года предпринял академик Габор Дяни, в своем основательном анализе отталкиваясь от работ Ханны Арендт, Раймона Арона, но учитывая также и марксистское понимание революции. Дяни пришел к выводу о том, что применительно к Венгрии 1956 года не работает восходящее к Великой Французской революции (1789 год) понимание революции как события универсального по размаху и последствиям, открывающего широкие (в восприятии современников бесконечные) всемирно-исторические перспективы (и в том числе перспективу смены формаций), обладающего строго определенным классовым содержанием и такими атрибутами, как разрушение до основания старого общества, начало строительства нового с чистого листа и т. д. Дяни не считает обоснованным в отношении венгерских событий 1956 года и применение термина «пролетарская революция», ведь всё происходившее отнюдь не было движением какого-то одного класса. Едва ли годится и такое понятие, как «антитоталитарная революция», распространенное и живо обсуждавшееся в литературе, ведь тоталитарная система, в сущности, так и не была поколеблена. Дяни напоминает о том понимании революции, которое было в ходу до 1789 года, оно первоначально возникло отнюдь не в социальной науке и было связано прежде всего с изучением вращения небесных сфер. Такое понимание исходит из возможности кругового вращения, попятных движений. Когда это понятие попытались распространить на анализ политических явлений нового времени, его использовали применительно к насильственным действиям по свержению власти. Но применяли также и при описании эволюции форм политического устройства от монархии к власти толпы, а затем по кругу к следующей монархии – это естественное круговращение происходило независимо от воли людей. Речь могла идти и о революции в целях возвращения прав, некогда утраченных, и о восстановлении естественного и законного порядка, который был нарушен вследствие насилия (так понималась, например, революция в случае с английской «Славной революцией» конца XVII века). Согласно этой логике, и революция 1956 года была попыткой возвращения в прошлое, а именно к 1945 году, к тому общественному состоянию, которое внушало надежды на подлинное осуществление демократии, так и не состоявшееся. На воплощение демократического идеала, так и не реализованного[4].
С этим вопросом тесно связано следующее. Независимо от того, какого типа революцией был венгерский «1956 год», всё окончилось неудачей. Тогда в чем его значение, и можно ли вообще говорить о его значении? По мнению крупнейшего немецкого специалиста по истории понятий Райнхарта Козеллека, «историческое событие» – это такая последовательность (секвенция) эпизодических происшествий, которую уже современники (а впоследствии и рассказчики) считают достаточно значимой и которая предопределила перестройку важных, базовых структур. Консенсус в этом вопросе рождается далеко не сразу. Никогда нельзя с уверенностью утверждать, что оценка потомков обязательно совпадет с мнением современников.
Петер Кенде в работе 1995 года увидел историческое значение венгерской революции 1956 года в том, что оно потрясло до оснований «советскую империю», которая доселе казалась неподверженной мощным потрясениям. Были поколеблены политические и философские догмы советского социализма. Венгерскими событиями была задана также модель для тех массовых народных движений, которые в конце концов положили конец тоталитаризму[5]. При таком подчеркнуто телеологическом взгляде на венгерскую революцию от 1956 года пролегал прямой путь к событиям 1989–1991 годов, когда «советская империя» действительно пала. Венгерская революция, таким образом, явилась как бы увертюрой к длительному процессу, приведшему в конечном итоге к полному изменению политических структур. Есть, однако, и другое мнение – о том, что «венгерский 1956 год» как таковой не изменил коренным образом действующие структуры. Может быть, потому что коммунистические режимы претерпевали после смерти Сталина определенную эволюцию независимо от «венгерского Октября» и в этом плане роль венгерских событий не была слишком значительна, тем более что эта революция завершилась неудачей. Да и вообще можно спорить о том, насколько значительные структурные трансформации претерпели режимы советского типа до конца 1980-х годов. В основе разных трактовок лежат, как правило, представления о том, что тоталитарные режимы советского типа прошли в своем развитии некий посттоталитарный (авторитарный) этап. Один из возникающих при этом вопросов состоит в том, являются ли произошедшие перемены в характере власти хотя бы отчасти следствием какого-либо травматического по своему воздействию события, массовых общественных движений или же речь идет об объективной логике развития тоталитарных режимов, а также об эволюции сознания правящих коммунистических элит. Согласно некоторым концепциям, тоталитарные институты остаются в принципе неизменными, меняются только методы осуществления власти, политический стиль. Вдобавок среди исследователей, которые исходят из длительности кризиса режимов советского типа, попадаются те, кто связывает поворотные пункты в истории этих режимов с совсем иными явлениями и прежде всего с экономическим ростом, повышением уровня жизни населения и т. д.; соответственно водораздел между разными этапами в развитии соответствующих режимов должен приходиться не на середину 1950-х, а скорее на середину 1960-х годов. Нельзя все-таки забывать о существенной роли венгерской революции 1956 года в контексте истории холодной войны как события, закрепившего послевоенный статус-кво в Европе.
По моему личному убеждению, большие изменения, произошедшие в конце 1980-х годов, нельзя автоматически выводить из событий середины 1950-х годов. «1956-й год» не изменил коренным образом существующий общественный уклад. Однако он изменил отношение людей к этому укладу, т. е. общественную ментальность, психологическое восприятие диктатуры как естественного состояния жизни. Новое отношение проявилось прежде всего в иных индивидуальных и общих целях, которые люди ставили перед собой, при этом новые поколения, выбирая и формулируя свои цели, критически осмысляли опыт и поведение отцов. И один из важнейших факторов, определявших этот процесс, был связан как раз с тем, рассматривало ли общество существующий режим как нечто постоянное, извечное – или, напротив, как нечто временное. Именно здесь, именно в этом плане 1956-й год и принес изменения: итогом борьбы явилось осознание того факта, что придется долгое время жить в условиях режима советского типа в той или иной его вариации и господства советской империи. В том способе, которым общество пережило 1956 год, был заключен парадокс, ведь пережитой опыт, с одной стороны, указывал на то, что перемены возможны, а с другой стороны, и на то, что собственными силами, без поддержки великих держав, а тем более вопреки их интересам, сделать ничего нельзя.
«У истоков всех великих демократий стоят революции – революции, в ходе которых порой слетали королевские головы», – писал в 1945 году Иштван Бибо. «Революции эти, – продолжает он, – не обязательно связаны с определенными этапами в общественно-экономическом развитии: социальные и экономические переходы могут происходить и без больших политических потрясений, но для того, чтобы можно было говорить о демократии […], непременно должна свершиться единственная революция – революция человеческого достоинства».[6] Под политическими революциями, как правило, понимают поворотные пункты в историческом развитии, когда вовлекаются в действие широкие массы, выступающие под лозунгами демократических свобод, создания более совершенного демократического устройства. Нередко всё это сопряжено с насилием, заставляя вспомнить чарующие и вместе с тем пугающие образы Великой Французской революции 1789 года. В повестку дня политических революций неизменно ставятся и требования модернизации и прогресса – решение этих задач в принципе достижимо и при недемократических политических системах, однако демократические формы устройства обеспечивают более благоприятные для человека условия их осуществления. Венгерский «1956 год» соответствует такому пониманию революции, ведь в результате тех событий был разрушен, пусть не до самых оснований, весь прежний порядок, при котором политические свободы жестоко подавлялись во имя воплощения туманной утопии, а вместо строгого выполнения законности и демократических процедур существовал произвол власти, причем власти, подчинившей страну интересам внешней силы – империи, в основе которой лежала иная культура. Заложенный в той революции потенциал не был реализован, то подлинно новое, что должно было прийти на смену свергнутому режиму, предстает перед нами в неоформленном виде. Венгерский «1956 год» не только был развилкой, открытой для реализации разных альтернатив, но нес в себе многозначное содержание. Его можно трактовать и как мощное антитоталитарное восстание, и как попытку возвращения к идеалам либеральной демократии, и как эксперимент, устремленный в будущее, осуществлявшийся во имя более справедливого социалистического устройства, основанного на принципах подлинного самоуправления, и как яркое проявление борьбы против ущемления национального достоинства.
4
См.: Gydni Gabor: Forradalom, felkeles, polgarhaborii. 1956 fogalmi problemai-rol// BUKSZ, 2007.1. sz. 41–49. o.
5
См.: Kende Pdter: A magyar forradalom jelentosege negy evtizedes tavlatbol // Meg egyszer a parizsi toronybol. Kortorteneti es politikai esszek 1973–2003. Budapest, 2003, 294–304. o.
6
Bibo Istvan. A magyar demokracia vaLsaga // Kemeny Istvan – Sarkozi Matyas (szerk.) Bibo Istvan OsszegyCijtott Munkai 1. kot. Genf, 1981, Europai Protestans Magyar Sza-badegyetem kiad. 62. o.